Лунатик.

Каждое утро Италия просыпался в постели Германии. И каждое утро над ними насмехался Япония: где это видано, чтоб два взрослых парня просыпались в одной кровати, в одним одеялом, и, чаще всего, в обнимку! Смеялся не столько над своими друзьями, сколько над всей неловкостью ситуации. Ведь, к сожалению или к счастью, дела обстояли не так, как можно было бы сейчас подумать. Ни разу с тех пор, как Германия нашел ходячее недоразумение в коробке, между ними не произошло ничего "такого", хотя бы потому, что он был слишком занят и воспринимал Италию не иначе, как ребенка. Хотя самого этого "ребенка" такой расклад дел врядли устраивал, и он неоднократно делал разные намеки Германии, но их было трудно расценить как что-то большее, чем детское желание большего внимания. Италия был лунатиком. Засыпал он в своей кровати, а ночью каким-то образом перемещался к Германии в соседнюю комнату, в теплую постель. Это Германия знал уже давно и абсолютно верил Фели, ведь и Япония однажды встретил его ночью в коридоре. Как он тогда рассказывал, он шел, вытянув руки чуть вперед, взгляд был какой-то странный и скорее пустой, а голос - заторможенный. Сам Италия наутро не мог вспомнить о той встрече и лишь векал и хихикал, Германия же привычно ухмылялся. Оснований верить Италии предостаточно, и Дойцу верил. Или хотя бы делал вид, что верил. В очередную ночь шаги за дверью раздались около полуночи. Германия не знал точно, сколько времени, но чаще всего верно определял, во сколько приходит Италия. Дверь тихо скрипнула, и в узкой щелке можно было рассмотреть невысокого парня с рыже-коричневыми волосами и в ночной рубашке, который осторожно придерживал одеяло на плечах, сжимая его кулачками. Постояв так с полминуты, Италия подошел к кровати, стараясь не скрипеть половицами, и прилег рядом с Германией: вначале на самом краю, а затем двигаясь к нему все ближе, наконец уткнувшись в грудь. Полежав так ещё немного и убедившись, что не разбудил друга, он осторожно укрыл Германию своим одеялом, вновь прижимаясь к нему всем телом. Все, как каждую ночь. Германия не раз видел лунатиков и точно знал, что они не такие. Они не стараются создавать как можно меньше шума, не укрывают заботливо одеялом, не прижимаются нежно и не улыбаются, вдыхая запах родного человека. И Италия уверен, что Германия этого всего не замечает. Тот лишь обнимает паренька в ответ, мысленно улыбаясь тому, что он близко, тому, что можно чувствовать тепло его тела и легкую дрожь, чувствовать дыхание и тихий стук сердца, и отмечая, что стоит меньше гонять его на тренировках - наверное ему, такому худенькому и хрупкому, трудно справляться с большими нагрузками. Италия обнимает его неловко, но крепко, прижимаясь, как ребенок к матери, и Германия слышит размеренные удары его сердца в полной тишине ночи. И Дойцу готов каждую ночь пускать его в свою постель, и потом, каждое утро, отшучиваться на подколы Японии, осторожно освобождаясь от крепких объятий Италии. Потому что эти взаимные ночные объятия - единственное, что может позволить ему Германия, потому что днем они могут быть лишь чуть больше, чем просто деловыми партнерами - лучшими друзьями, но этого все равно мало им. Пусть это неправильно, но важно, крайне важно им обоим, и поэтому Германия абсолютно не жалеет этого тепла, этих объятий для Фели. Когда Германия открыл глаза, то встретился с взглядом синих глаз Италии, наполненных нежностью, любовью и ещё чем-то особенным, на что способен только он. Ита-кун тут же стыдливо отвел взгляд: настолько глупо он выдал свою самую заветную тайну. Говорить что-то было страшно, а притворяться лунатиком дальше уже не представлялось возможным. Казалось, Италия вот-вот по давней привычке поднимет белый флаг и начнет им размахивать, пользуясь, пожалуй, единственным вынесенным из тренировок уроком: в любой ситуации ищи флаг и размахивай им. Ведь по взгляду Германии было предельно ясно, что он все понял. - Дойцу-кун, не наказывай меня, пожалуйста, вее~ - Италия рискнул кинуть один осторожный взгляд на Германию и уткнулся ему в грудь, тихо всхлиплув. Италия плакал так долго и тихо, и рубашка Германии уже намокла от слез парня, но тот молча гладил его по волосам, накручивая на пальцы выбившуюся прядку волос, и не думал отпускать его. И теперь не отпустит, потому что все уже не имеет смысла - ни ночные путешествия, ни пререкания на тренировках, ни что-то ещё. Ведь лучше так, чем отпустить это родное недоразумение ко всяким Романо и Австриям!