Сломленный...

Он задыхался. Умирал. Карамельное пламя в его глазах медленно, но неумолимо потухало, исчезало. Он кричал, моля о помощи, до тех пор, пока не надорвал горло и из него вырывались лишь хрипы отчаяния. Он умолял отпустить на свободу, но слова исчезали в серых глазах, одержимых безумием. Они не доходили до помутненного рассудка, растворяясь в воздухе. - П-пож-жалуйста, от-тпусти… о-отпусти, - слезы уже высохли, оставляя соленые дорожки на нежной коже щек. - Нет, - твердо, уверено, без компромиссов. - Почему? – немой вопрос застыл в карих глазах. Проходит время и парень срывается на крик, - Почему?! – он требует ответа. Он хочет узнать. - Не могу, - хриплый голос звучит вымученно и устало. Брюнет, казалось, и сам бы хотел узнать причину своего безумия. Парнишка услышав ответ – затихает, и, уткнувшись в подушку, пытается сдержать истерику. Каждый раз он спрашивает одно и то же, будто надеясь, что когда-нибудь серебряноглазый брюнет одумается. Или наконец – ответит. Он пытался убежать от хищника, который бдительно охранял свою добычу, не спуская пристального взгляда глаз цвета стали, но это невозможно. Запертый в просторной, почти пустой, комнате, тут было лишь самое необходимое по минимальным потребностям для удобства человека. И самое смешное заключалось в том, что тут не было ничего острого. Брюнет устранил все предметы, которые несли хоть малейшую угрозу для жизни его зверька. Вначале Тсуна пытался сбежать, но обойдя все комнаты – в отсутствие Хранителя, он понял, что это невозможно. Бесполезно. В доме не было окон. Одна дверь, закрывалась только на ключ с внутренней стороны и на тяжелый замок – с другой. Клетка. Это была клетка. - Зверек, запертый в клетке – смеялся над собой Савада, не зная, что это было в последний раз. И с его уст больше не сорвется смех: небрежный, веселый, неловкий, смущенный, счастливый, грустный, печальный. Абсолютно. Никакой. Только просьбы, отчаянные крики, хрипы, душераздирающий вопль, беззвучный шепот о помощи, молитвы о скорой смерти. Вот только клетка была не золотой, как в сказках. Темная, пустая, холодная, без проблеска света. Не допустима даже иллюзия свободы. Вначале было терпимо. Хибари приходил три раза в день, хоть в комнате и не было часов, но Десятый предполагал, что брюнет приходит - утром, в обед и вечером. Зная педантичность брюнета и то, как он ненавидит, когда кто-то опаздывает, шатен думал, что прав. Их первая встреча ничем не отличалась от других случайных знакомств. Тогда Тсуна даже не догадывался, что высокий брюнет с пронзительными серыми глазами - станет тем, кто опустошит его, сломает, уничтожит. Он восхищался Главой ДК, даже немного завидовал его силе, красоте, уверенности, бесстрашности, и боялся, впрочем, как и другие. Стремился с ним подружиться, узнать получше, понять, в конце концов. А потом его закрутил ураган неожиданных событий – появление Реборна, подстроенная смерть Девятого, битва за кольца Вонголы и многое другое. Он был занят разборками, связанными с его семьей, его предназначением. Не успел Савада и оглянуться, как Кея стал его Хранителем. Сильнейшим Хранителем. Опасным. Для него. Он стремился защитить близких и дорогих ему людей. Тратя все силы, отдавая душу – полностью, без остатка, не жалея, без сомнений. Разрушая, уничтожая собственными окровавленными руками свои наивные, хрустально-чистые мечты о тихой жизни с любимой девушкой и все у них было б как в сказке: «Жили они долго и счастливо». Но реальность другая. Более беспощадная. Теперь сравнивая то, чего он достиг, и то, к чему он стремился, хотелось истерически засмеяться над жестокой шуткой судьбы. Все вышло, как в каком-то дешевом фильме, который даже не смог собрать тысячи зрителей… Никто никогда не интересовался его мнением, он просто был обязан выполнить ту или иную поставленную перед ним задачу. «Для чего?» - часто спрашивал себя шатен, но ответа, сколько бы не искал - не находил. Первое время Савада, забившись в угол и закутавшись в одеяло, пугливо смотрел, вздрагивая от малейшего шороха. Чувствуя, как леденеет кровь, бешено стучит сердце, намереваясь выскочить из грудной клетки и убежать. Больше всего он боялся в те моменты, когда слышался щелчок замка, создавая эффект, будто мертвую тишину разорвала бомба, дверь с тихим скрипом открывалась, чтоб тут же закрыться, уничтожая надежду о побеге. Тсуна никогда не мог услышать приближение брюнета, сколько бы не вслушивался в звенящую тишину, отчетливо слыша только частые удары своего сердца и как в висках стучат сосудистые клапаны, не успевая пропустить большой поток крови. Хибари беззвучно, словно хищник подкрадывается к добыче, ступал по деревянному полу. Карие глаза, расширенный от страха темный зрачок, лихорадочно всматривался в дверной проем, ожидая увидеть знакомый темный силуэт. Хранитель Облака окидывал комнату жадным, горящим взглядом, а когда находил то, что искал – Тсуну, его красивых, тонких губ касалась жесткая ухмылка. - Зверек, - почти нежность. Почти признание. Почти клеймо. Почти безумство. Он медленно приближается, от каждого его шага Савада внутренне содрогается и пытается вжаться в стенку. Пути назад нет. Остается только сжать до побеления костяшек край одеяла, поднять огромные – на фоне мраморного детского лица, карамельные глаза и ждать, когда хищник остановится. Кея его не трогал. Ни разу не коснулся его кожи, волос, одежды, будто паренек был сделан из настолько хрупкого материала, что любое прикосновение может его поломать. Он смотрел. Долго. Почти не моргая. Пристально. Жадно. Ревниво. Безумно. В серых непроницаемых глазах изредка промелькали язычки буйного и неконтролируемого пламени. Сжигающего все на своем пути. Даже не оставляя пепла. - Х-хибари-с-сан, п-пожалуйста, отпус-стите меня, - снова бесполезная просьба. Он не сделает этого. Никогда. - Нет, - жесткая складка залегла в уголке безупречных губ. Тсуна даже не удивился отказу, лишь беспомощно и как-то отчаянно вздохнул, укутываясь плотней в кусок ткани. Ему было холодно. Вечный холод, пробирающий до костей,и сколько бы он не кутался в одеяло – теплей не становилось. Откуда этот холод? Савада не понимал, почему брюнет держит его взаперти. Совсем недавно к нему поступило письмо, в котором говорилось о том, что он должен приехать в Италию и официально занять место Десятого Босса Вонголы. Его никто не слушал, его никто не слышал, его никто не спрашивал. Просто поставили перед неоспоримым фактом. «Кто дал вам право решать за меня?» - хотелось закричать Тсуне, но он лишь поднялся в комнату и стал упаковывать вещи. Без истерик. Так нужно. Это его обязанность. - Х-хибари-сан? – удивился шатен, когда на пороге своего дома увидел Главу Дисциплинарного Комитета, который выглядел немного странно. Все тот же равнодушный взгляд с толикой презрения, небрежные, почти ленивые движения затаившегося хищника, но что-то незримо в нем изменилось. - Ты никуда не уедешь, - резко, почти приказ. - Э? Почему? – недоуменно смотрит карими глазами на брюнета. Все это кажется для него какой-то очень плохой шуткой. Он не сразу понимает. В тот момент у него был шанс спастись, нужно было всего-то - обмануть. - Я не могу. Я должен поехать, - улыбается шатен, не видя, каким безумством горят серые глаза. - Нет, - тихое, уверенное. Савада не успевает спросить – почему это «нет»? – резкая боль в области живота, и в следующую секунду в глазах темнеет. - Почему? – успевает только прошептать Тсуна, медленно оседая на пол, но его перехватили сильные руки. - Мой, - собственнически прижимая к себе хрупкое тело, почти рычит Кея. Десятый просыпается, растерянно смотря по сторонам, а потом вскакивает с кровати, удивленно рассматривая чужую комнату. - Где я? - Дома, - хриплый, низкий голос, раздается откуда-то сбоку. Парень поворачивается на источник звука и натыкается на обжигающий и пугающий взгляд цвета стали. - Х-хибари-сан? – воспоминания накатываются, подобно снежной лавине – бесповоротно, неожиданно, без намека на спасение из вечного холода. - Зачем? - Ты не уедешь в Италию, - сухой ответ. Брюнет поднимается с кресла и уходит. Сначала недоумение, а потом страх, колючей проволокой сжимает сердце, перекрывая поступления насыщенной кислородом крови к органам. Он задыхался. Умирал… Шатен уже потерял отсчет времени. Сколько он тут? День? Неделю? Месяц? Или прошел уже год? Он забыл, как выглядит солнце. Ведь в комнате не было окон, только тусклая голая лампа, прикрепленная тонким проводом к потолку, бросала жуткие тени, творя мерзких уродов из вязкой жидкости страха. Тсуна понимал, что Кея его не отпустит. И ещё он знал, что тот безумен. Болен. Тсуна сам виноват, что привязал к себе дикого хищника. Теперь тот его никогда не отпустит… Медленно, неуловимо он потухал, как свечка. Воск плавился от огня и застывал в ужасающих комках, теряя былую форму. А Кея радовался. Кея был счастлив. Тсуна – его. Только его. Полностью. Теперь Хибари не приходит к нему, он живет с ним, изредка отлучаясь, чтоб купить продукты. Савада даже пытался взбунтоваться, протестовать. Он не ел принесенную Хранителем еду, упрямо отворачиваясь и сжимая зубы. Брюнет заставил силой. Схватил тонкими пальцами за подбородок, и тыкнул в губы ложку с супом. Кареглазый паренек мрачно смотрел, не разжимая губ. Кея дал ему пощечину. Голова качнулась в сторону, на щеке алел отпечаток, к глазам подкатывали слезы. - Ешь, - приказ. Ложка касается плотно сжатых губ. Ещё пощечина. Тогда он сдался. Полностью сломался. Стал без души. Пустая оболочка. Хибари любил обнимать юношу, утыкаясь носом в тонкую шею и касаться губами трепещущей голубой жилки, которая подтверждала, что юноша жив. Тсуна не вырывался, пытался подавить в себе тошноту и, закрыв глаза – терпеливо ждал, когда его отпустят. Савада целый день ничего не делал. Иногда стоял посередине темной комнаты. Его карие глаза уже привыкли к мраку. А хищники прекрасно видят в темноте. Мог часами сидеть уставившись в одну точку. Кея был необычайно нежен. Он одевал его, купал, кормил с ложечки, укладывал спать, носил на руках, лелеял, обнимал, гладил, ухаживал. Целовал. Тсуна никогда ни с кем не целовался. Это был его первый поцелуй. Он должен был быть другим. Жесткие губы касаются его уст, твердые пальцы грубо впиваются в подбородок, не давая возможности отвернуться, а рука по-хозяйски прижимает к своему сильному телу хрупкого юношу за талию. Горячий язык настойчиво вторгается, заставляя открыть рот, но Савада покрепче сжимает их. Кея усмехается, его это только больше заводит. Он прокусывает до крови нижнюю губу паренька. Тот кривится от боли и покорно открывает рот, впуская чужой влажный язык. Он осторожно проводит по нёбу, слегка щекоча, а потом страстно и жадно сплетается с язычком шатена, рисуя замысловатые узоры. Крупные капли соленой воды скатываются с широко раскрытых карих глаз. Он вырывается, толкает руками, выталкивает чужой язык из своего рта. Ему противно. Муторно. Мелкая дрожь сотрясает тело. Мерзко. Он чувствует себя грязным, испорченным. Брюнет отпускает его, плотоядно облизываясь, его серебряные глаза горят похотью. «И безумием», - добавляет Тсуна, быстро убегая от парня, кутаясь в одеяло, будто защитный кокон. Теперь он знает, что это за чувство ярко отображается в глазах Хранителя. Этот взгляд был раньше, но тогда он наивно не замечал его, списывая на то, что ему показалось. Сопротивляться не было сил. Он просто смирился. Ни на что не реагируя. Он был, словно растение… Несколько дней он надеялся на спасение. Его пропажу заметят и станут искать. Его найдут и спасут, тогда все будет в порядке. Не пришли. Не спасли. - Они не придут, - грубо бросает Кея, замечая с какой надеждой смотрят карие глаза каждый раз, когда он приходит и как быстро они гаснут, не видя желаемого. Тсуна не верил. Три дня он ждал. Три дня жила надежда. Три дня он оказывал еле заметное, но сопротивление… Три дня жила его душа… - Ты мой. Только мой, - безумно шепчет брюнет, прижимая к себе замершего от страха парнишку. Шатен молчит, изредка вытирая рукавом жгучие слезы, пытаясь сдержать отвращение и подкатившую к горлу тошноту. Он пытался найти выход. Вылезти из темницы в которую его заточил Глава ДК. Пытался понять его мотивы и найти компромисс. - Х-хибари-сан, я не поеду в Италию, - обещает юноша с большими карими глазами на побледневшем и осунувшемся лице. Из-за недостатка и полного отсутствия солнечных лучей его кожа стала мраморной, белой, почти прозрачной; голубые вены, будто провода у робота ярко выделялись на его теле. В ответ молчание. Хибари настороженно замирает и слушает. Спустя время он уверенно говорит. - Не верю. - Е-если хотите, т-то поедем вместе в Ит-талию, - заикаясь, пытается снова Савада. - Нет, - все тот же ответ. Бесполезно. Сколько бы он не пытался, ему не сбежать. Не уйти. Живым он его не отпустит. «Тогда, я должен умереть», - однажды решает кареглазый шатен. Вокруг нет острых предметов и почти все время рядом Хибари. Невозможно. Откусить себе язык у него не хватает духу и сил. Он даже пытался задержать дыхание, но не мог, как только он чувствовал легкое головокружение и острую нехватку кислорода – инстинктивно вдыхал воздух. В какой-то мере Тсуна не испытывал неудобств. За ним ухаживали, как будто он фарфоровая ваза. Он часто ловил на себе горящие похотью серые глаза, когда Кея купал его или переодевал. Руки жадно скользили по его телу, в такие моменты Саваду парализовало от страха. Он не мог двинуться, не мог сказать, даже почти не дышал, сердце тихо и неуверенно выстукивало ритм его жизни. Но Хибари не заходил дальше, силой воли себя останавливая. Тсуна чувствовал, что долго так продолжаться не будет. Зверь когда-нибудь да сорвется. С тихим ужасом он ожидал этого. Замирая и содрогаясь, когда теплые руки касались его тела, пусть всего лишь убрать каштановую прядь со лба или небрежное, случайное соприкосновение к коже. Боялся. Ужасался. Если парень захочет его взять, то ничто не остановит Кею. Ни просьбы, ни слезы, ни мольба, ни сопротивление. Ничего. И это было самым ужасающим. Точка срыва наступила намного раньше, чем надеялся кареглазый паренек. В этот день брюнет был необычно мрачен и решителен. Он больше не скрывал своих горящих взглядов. Раздевая его глазами. Подхватил, словно перышко на руки и понес в спальню. Тсуна не сопротивлялся. Да и был ли смысл? Это все равно его бы не спасло. Он испуганно вжался, когда его бережно положили на кровать. - П-пожалуйста, н-не надо, н-не надо, - плакал юноша с карими глазами. Сероглазый брюнет сосредоточенно молчал, аккуратно избавляя Саваду от одежды. - Нет! – истошный крик. Горячие губы скользят, вычерчивают каждый миллиметр нежной кожи, оставляя чувство, будто по тем местам, где они касались – прошлись раскаленным железом. Руки ласкали нежно, трепетно, осторожно, бережно. Это было приятно. Сладкая волна мурашек пробегала вдоль позвоночника. Прелюдия была короткой, чтоб всласть ей насладиться, но Савада был благодарен Кее, что тот оттянул, хоть на немного неизбежный момент. В голове мутит, кружится, расплывается, мысли с невероятной скоростью, сталкиваясь друг с другом и растворяясь в темной пучине, напоследок взрываясь красочным фейерверком, замирая в глазах цветными точками. Горячо. Жарко. Так странно. Кея раздвигает его ноги, устраиваясь между ними, не переставая гладить его тело, целовать. Паника нарастает в карих глазах, когда он начинает осознавать происходящую ситуацию. - Нет! Не надо! Отпусти! – просит, умоляет, кричит. Срывает голос. Хрипит. - Мой, - властно и по-собственнически рычит Кея, удерживая вырывающегося паренька. Разгоряченная плоть касается тугого кольца входа в желанное тело. Белесая жидкость стекает, размазывая на светлой коже. Карие глаза широко распахиваются, понимая всю неизбежность ситуации, темный зрачок расширяется, делая светлые карие глаза – почти черными. Хибари фиксирует ноги паренька, чтоб ему было удобнее проникнуть внутрь. Резкий рывок. Боль. Громкий крик. Голос уже давно сорвался, но парень кричит, сдирая в кровь, разрывая голосовые связки, жадно хватая ртом воздух, будто в частицах молекулы кислорода есть целебное средство, судорожно сжимая пальцами помявшую простынь. Широкие ладони обхватывают его лицо, карие глаза бессмысленно, лихорадочно бегут из стороны в сторону, закатываясь, почти теряя сознание от боли. - Тшш… тихо… дыши… - прерывисто, рвано дышит Кея, пытаясь поймать взгляд карих глаз. До Тсуны доходят слова, и он послушно выполняет то, что ему говорит брюнет. Ему больно. Слез нет. Он их все выплакал. Ему кажется, будто Кея разрывает его изнутри, на части, убивая. Спустя время Хибари с глухим стоном делает толчок. Потом ещё. Он пытается сдерживаться, но сил больше нет. Безумие пеленой заволакивает серые глаза, и он окунается в водоворот страсти и животных инстинктов. Толчки рваные, резкие, быстрые, глубокие. Звук трения плоти о плоть только больше возбуждает, заставляя с головой окунуться в наслаждение. Бешеные, грубые, жесткие, он насаживается до конца. Кея чувствует приближения оргазма и усиливает ритм, входя ещё сильнее и безумнее. С рыком он делает последний толчок и изливается. Хибари опустошенно падает и скатывается в сторону, прижимая к себе кареглазого зверька. Тсуна уже давно ничего не чувствует. Он потерял сознание… С той ночи Кея не только ухаживал за ним, но и ублажал свои потребности. Савада молча терпел, закрывая глаза и закусывая губу до крови, пытаясь сдержать крики. Его сломали, уничтожили, опустошили. Больше не было Савады Тсунаеши, остался лишь призрак его былого облика. - Тсунаеши, - ласково шепчет Кея, обнимая парня и по привычке касаясь губами трепещущей жилки на шее. Хибари никогда не называл его по имени, теперь только это имя срывается с его уст. Всегда. По утрам, во время завтрака, просто обнимая, одевая, купая, за обедом, ужином, ночью, перед сном. Савада ненавидит свое имя. И еще он понимает, что обречен. Ему не спастись, не скрыться, не убежать, не спрятаться. Кея не отпустит. Никогда. - Тсунаеши, - крепко обнимая за талию, прижимая к себе, будто пытаясь слиться с ним воедино, стать одним целым. Савада молчит. Он больше не говорит. Ничего. И сколько бы Хибари не разговаривал, не спрашивал, не бил, не приказывал, не угрожал – ни единого слова не сорвалось с уст парня за все это время. - Тсунаеши, - укладывая на кровать, нежно произносит Кея, смотря своими безумными глазами в которых давно погас разумный огонек. Он сошел с ума. Безумен. И в этом есть вина Тсуны. Он не должен был сближаться с ним, становиться ему больше, чем просто «травоядное», он не должен был переходить эту черту. Это его ошибка. А за них, как правило - приходится расплачиваться.