Глаза цвета неба

Часы тикали, разделяя тишину на маленькие ровные отрывочки. Пахло земляничным мылом, к запаху которого примешивался слабо различимый, но не очень приятный запах. За окном лил дождь. Казалось бы, такой ливень совсем не соответствует обычным представлениям о погоде в Париже. Но дожди были не редкостью для столицы Франции, и сейчас по окнам больницы змеились струйки воды. — Месье Бонфуа, — дверь кабинета открылась, и внутрь буквально влетела девушка в развевающемся белом халате, — месье Бонфуа, к нам привезли пациентку, которой требуется срочное хирургическое вмешательство, — она нервно поправила зеленые ленты, стягивавшие ее непослушные волосы. — Что с ней, Айя? — Франциск Бонфуа встал из-за стола. — Ее сбила машина, она в крайне тяжелом состоянии, многочисленные переломы, возможно, и позвоночника. Обширные внутренние и внешние кровоизлияния. — Готовьте операционную, — коротко ответил хирург. — Срочно. Айя выскочила за дверь. Франциск поправил халат и на секунду задержал взгляд на окне. «Небо плачет. Господи, помилуй нас, грешных». *** Действительно, много тяжелых переломов. Франциск, будучи опытным врачом, привык уже ко всему. Девушке, вероятно, было не больше шестнадцати лет. И такие умирают. Значит, это кому-то надо. — Скальпель. Если верить, что любой больной выздоровеет, можно сойти с ума. Особенно, если тот уже умирает. Под твоими руками на операционном столе. Всю операцию Бонфуа чувствовал себя, как это уже давно случалось, как бы наблюдателем собственных действий. Как будто тело само непроизвольно совершает действия, руки уже знают, что делать… По желтоватым резиновым перчаткам стекали алые капельки крови. «Выживет или нет?» *** Пациентку звали Джиной Арчи, и ей было восемнадцать лет, несмотря на кажущуюся мальчишечью худобу, по которой Франциск и прикинул, что ей шестнадцать. Наверное, она итальянка или жительница одной из южных провинций страны. Травма позвоночника третей степени вообще-то не совместима с жизнью. Молоденькой Джине предстояло умереть в самом начале собственной жизни. Но, кто знает, может, Бог тоже любит чудеса. Сам Бонфуа верил в чудеса, но только не на работе. — Пациентка пришла в сознание! — воскликнула худенькая очкастая медсестра, выскакивая за дверь. — Спасибо, Джулия, — кивнул Бонфуа и твердым шагом зашел в палату. Плохая идея, плохая. Впрочем, сухая фраза «скончалась, не приходя в сознание» ничем не лучше. Маленькое сероватое из-за кровопотери и лиловатое из-за гематом лицо выглядело жутковато на белой подушке. У девушки были русые волосы, растрепанные после аварии. Глаза были закрыты, и Франциску подумалось: не потеряла ли она сознание снова? Но, когда он приблизился, веки затрепетали и с трудом поднялись. У девушки были серые глаза. Чисто-серого цвета, почти как облака на небе. — Мои вещи… — просипела она. — Возьмите, откройте сумку… Хирург повиновался и взял в руки грязную, запачканную кровью сумку. — Там… петиция… и сумма денег… в приюты животных. Поручите это привезти… куда надо… надежному человеку… — Да, мадемуазель, — поспешно ответил Бонфуа. — Спасибо… Чистые серые глаза. Такие Франциск видел лишь раз. И то на портрете. Они были те же! Бонфуа почувствовал, что у него начинает кружиться голова и что он не может больше смотреть девушке в глаза. На портретах ее изображали всегда с такими глазами. Жанну Д'Арк. Джина Арчи. Воздух в комнате словно бы сгустился. А может, это была та самая атмосфера, от которой Бонфуа научился абстрагироваться и которая преследовала находящихся на смертном одре. «Господи, сделай чудо». *** Дождь все еще шел. Монотонный голос перечислял: позвонить родственникам или близким знакомым пациентки, когда приедут, отдать вещи. Подписать все бумаги, заключения, выдать копии на руки родственникам. Глаза Джины Арчи были закрыты, а лицо стало бессмысленным, как у восковой куклы. Но даже печать смерти, словно бы сделавшая его плоским, не смогла убрать то неуловимое, что Франциск увидел в тот момент, когда она открыла глаза. Сейчас, когда они были закрыты, — даже это обстоятельство было бессильно перед воображением Бонфуа — это было еще больше, еще значимей, чем когда Джина была жива. Чтобы успокоить разыгравшиеся нервы и унять не ощущаемую ранее — со времен института — дрожь в руках, Бонфуа вышел на улицу покурить. Он стоял под навесом и жадно затягивался сигаретой, цепляясь за нее, как за скальпель во время операции. Дымящая сигарета. Ускользающий мазок действительности. Небо было серого цвета, цвета глаз, серых глаз, глаз Жанны, глаз Джины… Глаз мертвой девушки, которая так и лежала на белых простынях, как кукла в кукольной кроватке. Когда-то давно Франциску сказали, что во время дождя на небесах плачут ангелы. И небо — оно как один большой серый глаз… Завтра он, наверное, будет синим или светло голубым. Ночью — черным. На закате — золотистым, нежных теплых тонов (говорят, что алый закат — к дождю). Франциск выбросил докуренную сигарету в мусорный бак, стоящий у двери, и, открыв дверь, зашел обратно. «Господи, помилуй нас», — второй раз за день подумал он.