What will bring you peace?

All I need is your soul, And just to make you under my control.

Прошлое тяжело отпускать, пусть оно и мешается, тянет назад, не давая сделать и шага, не вспомнив про его существование. Можно откопать в себе истинную силу и резко оборвать все путы, которыми связаны мысли в голове. Но сложно сделать это, когда каждый момент жизни связан с этими секундами, режущими душу в клочья, словно ножом. Видеть эти колёса со знаком «X» было одной из самых болезненных пыток для Чарльза Ксавьера. Покинутого, вдребезги разбитого Чарльза. Именно в момент, когда он услышал, как Магнито исчез с проклятого пляжа, жизнь профессора перевернулась. Это как вылить на прекрасный рисунок банку чёрной туши. И некуда деться от этой сгущающейся черноты. Он вкалывал себе изобретённый Зверем препарат, пил, пытаясь забыть прошлое и самого себя вместе с ним, но никак не мог отделаться от давящей боли внутри. Противная, гнусная рана не желала затягиваться. Пуля, попавшая в позвоночник, казалась выпущенной в самое сердце. Дни тянулись пустой вереницей. Чарльз не различал их, как не различал и собственных перепутанных мыслей. Он находился где-то на грани отчаяния и лишь иногда, в редкие секунды трезвости, чувствовал, как пробегает едва уловимый холодок между пальцами, словно перед прыжком с обрыва. Прямо в океан событий, в который утянул его за собой внезапно появившийся на пороге дома Росомаха. У Ксавьера до последнего не было никакого желания даже приближаться к тому, что хоть чем-то напоминало былые времена. Только вот сердце надрывно умоляло его увидеть этот слабый всполох света в бесконечной темноте и цепко ухватиться обеими руками за призрачную надежду на что-то более радостное, чем алкоголь с примесью горечи вместо ужина. Когда он впервые после стольких лет разлуки увидел хмурого Эрика, это самое сердце сжалось до размеров самой ничтожной крупинки во Вселенной. Чарльз видел в его лице не убийцу президента, не предателя, не жестокое чудовище, а просто своего старого друга, которого было так больно отпускать, воспоминания о котором профессор Икс не смог запить или выкинуть на помойку памяти прямиком в кучу ненужного барахла. Нет. Это лицо снилось ему в кошмарах, это лицо проникало в его мечтания. Это лицо было всегда перед глазами. Зелёные глаза, в которых плескалась мощь, сила, ненависть к людям и сожаление, запомнившиеся на век, в момент их встречи не отражали ничего из перечисленного. Они были чужими, тёмными, озлобленными на весь мир. Словно перед Чарльзом был не человек, а зверь. Затравленный, желающий мстить зверь. Ксавьер не боялся этого дикого животного. В нём самом за прошедшее время накопилось слишком много злости, чтобы опасаться такого же пропащего человека, как он сам. Он был уверен, что готов снова упрятать Магнито за решётку, если тот совершит хотя бы один неверный шаг. Но, останавливая Леншерра от атаки, касаясь тёплой, сильной груди, в которой билось совершенно такое же живое сердце, Чарльз растерял всю свою уверенность. Всего одно прикосновение к этому телу заставило его метаться в сомнениях. Он мечтал, чтобы боль ушла, чтобы злость исчезла, как пролетевшие мимо пули – в стене. Эрик сделал вид, что не заметил этого прикосновения, буквально обжегшего его грудь. Оба молчали, не желая тревожить старые раны. Но, несомненно, думали лишь о том, как вдруг легче стало дышать. Чарльз всё сильнее сжимал челюсти, чтобы не закричать, не выплеснуть при всех тот невообразимо огромный поток слов, разрывающий его изнутри. Ему было сложно стоять рядом с Эриком, потому что он каждой клеточкой тела чувствовал, что вот-вот сорвется, прижмётся к тёплому плечу, вдохнёт знакомый запах и, наконец, умрёт от всей невыносимой горечи, еле вмещающейся в его истерзанную душу. Он скучал. Скучал и не верил, что когда-нибудь он снова увидит Леншерра, гордо восседающего в кресле напротив. Ксавьер чувствовал, как внутри с каждой секундой что-то лопается, пока он смотрит на такое родное лицо. Им нужно было поговорить наедине. Чарльз это знал, но почему-то не мог пересечь тонкую черту, отделяющую их от лет давней дружбы, боялся сделать что-то не так. Боялся не выдержать то количество эмоций и чувств, разрастающихся с каждым мгновением их нахождения вместе. Ему было чертовски обидно чувствовать себя брошенным, покинутым, оставленным. Жалким. Он мял обивку самолётного кресла на подлокотниках и хмурился, пронизывая сидящего напротив мужчину самым осуждающим взглядом, на который только был способен. Эрик ощущал на себе этот тяжёлый, обвиняющий взгляд. Атмосфера между ними накалялась. Ксавьер чувствовал себя так, словно сидит не на мягком кресле, а на ржавых гвоздях, и не мог больше этого терпеть. Он резко вскочил, гневно стукнув кулаком по столику между креслами. – Ты бросил меня! – и в этом разгневанном крике была слышна вся та боль, которую он вынашивал в себе эти годы. Чарльз напряженно сглотнул, хмурясь ещё сильнее, наблюдая, как точно так же резко поднимается со своего места Леншерр. Его сильное тело, мощная фигура, возвышающая над бледным профессором с влажными глазами, били по самому больному. Эрик был всё так же прекрасен, как и несколько лет назад. А во что превратился Чарльз? Всё смешалось в его надломленной душе; ненависть к себе, жалость, желание всё вернуть боролись с праведным гневом, обидой и разочарованием. Крики безжалостно разрывали ранее казавшуюся кристальной тишину. Ставший грубым, голос Леншерра резал слух, железные нотки, проскальзывающие в ответных обвинениях, обидные фразы вынуждали Чарльза горбиться, кусать губы, хотеть уменьшиться под тяжёлым взглядом зелёных глаз. Но он не хотел сдаваться Эрику. Ксавьер что-то кричал в ответ, и их перепалка разжигала в душах обоих когда-то неумело погашенный огонь. Он обжигал не хуже языков настоящего пламени. Самолет накренился. Вниз со стола с противным лязгом полетели предметы. Телепат схватился за кресло, чтобы не упасть, и посмотрел на своего старого друга с таким разочарованием, что Эрик невольно начал остывать. Как только самолёт выровнялся, Чарльз резко развернулся и, не сказав ни слова, ушёл. Для него было невыносимо спорить с Леншерром, и он не хотел, чтобы тот увидел предательскую слезу, скатившуюся по поросшей щетиной щеке. Всё было позади. Чарльз нервно теребил подлокотники кресла в кабине пилота и чувствовал, как Эрик буравит спинку своими невообразимо прекрасными глазами. Он знал, что ничто не закончено. Не могли эти взгляды, этот всполох пламени между ними исчезнуть, бесследно испариться. Тянуло обратно, на сидение напротив, чтобы вновь взглянуть на лицо, по которому страшно скучал. Не нужно было слов, чтобы понять, как оба хотели возобновить разборку. Недосказанность напрягала, выворачивала всё нутро наизнанку. Ксавьер расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, медленно поднялся, чувствуя, как необходимо ему смыть с лица соль, ощутить ледяную воду и успокоиться. В нём бушевало что-то непонятное, сильное, тревожащее его глубоко внутри. Росомаха спал, и профессор, чей измученный вид вызвал бы ряд вопросов со стороны хмурого мужчины, был безумно этому рад. Медленно проходя меж сидениями, Чарльз даже не думал бросить хотя бы секундный взгляд на Эрика. И зря. Не успел он ничего и подумать, как почувствовал на своём лице шершавую тёплую ладонь, с силой зажимающую рот. От удивления он успел только тихо охнуть, но не прошло и пары минут, как он оказался силой затащенным в туалет. Когда хватка немного ослабла и Чарльзу удалось развернуться, он увидел перед собой невозможные зеленые глаза и почти потерял дар речи. Зачем Эрик притащил его сюда? Все вопросы отпали сами собой, когда профессор оказался притянут за металлическую пряжку ремня к Леншерру, который тут же опустил свои тяжёлые ладони на задницу Ксавьера. Выражение на лице Эрика было совершенно непроницаемым, настолько серьёзным, что у зажатого мужчины невольно по тут же взмокшей спине пробежались мелкие, до жути неприятные мурашки. Пусть он и был теперь свободен, но слова как назло не желали складываться в голове. Чарльз не знал, как ответить на этот странный, неизвестный ему ранее взгляд. Но медлительность в такой ситуации – жуткая ошибка. Леншерру потребовалось мгновение, чтобы примкнуть к губам профессора требовательным поцелуем, не допускающим бездействия. Но Ксавьер не так прост, он далеко не девчонка, которую можно нагнуть. Вцепившись холодными от волнения пальцами пальцами в рубашку Магнито, он резко оттолкнул настойчивого мужчину прочь от себя. Эрик, немного удивленный таким яростным протестом со стороны ранее мягкого и уступчивого профессора, сначала отпрянул, но лишь для того, чтобы вскоре с двойной силой припереть Чарльза к туалетному шкафу, одним лёгким движением подсадив мужчину на него. Руки Эрика блуждали по бёдрам опешившего мужчины, то поглаживая, то впиваясь в кожу до синяков, пока брюки Ксавьера лишались ремня. Побледневший Чарльз дышал чрезмерно тяжело – то ли от страха, то ли от волнения, и не мог выдавить из себя ни звука, потому что знал, что там, за стенкой, спит Росомаха. Что подумает бедняга, застав их с Эриком, напряженных, взволнованных, вместе в кабине туалета? Но было ещё кое-что совершенно личное, глубоко интимное, что тянуло Ксавьера к Эрику, несмотря ни на что привязывало шёлковыми нитями к этому засранцу даже сейчас, в таком странном, затруднительном положении. Он опомнился только тогда, когда ремень застегнулся у него на затылке, выступая в совершенно очевидной роли кляпа. И теперь, когда, перекрутившись, жёсткий металл пряжки впивался в изнеженные губы, было поздно кричать. Чарльз осознавал это и, стыдясь того, что сам практически позволил сделать с собой такое, отчаянно вырывался из цепких рук Леншерра, скользящих, придерживая, по резко вздымающейся груди телепата. Эрик подался вперёд, упираясь ладонями в шкаф по обе стороны от бедер мужчины, проталкивая колено меж сведённых ног недотроги-Чарльза. Последний пытался возмутиться, но было слишком поздно, и все звуки сливались в непонятное мычание. – Чарльз, – низко, тихо прошептал Леншерр, нагибаясь к уху профессора, стягивая с себя рубашку, касаясь сухими губами мочки уха, – я скучал. Разбитое сердце Ксавьера пропустило удар. Он не мог поверить в услышанное. Неужели это сказал Эрик? Тот самый Эрик, чьи светлые чувства всегда были замурованы так глубоко в душе? Телепат чувствовал, как, немного щекоча глаза, всё застилается прозрачной пеленой. Как он теперь мог сопротивляться? Ведь он сам скучал так, что не мог жить, пока Леншерр был где-то недосягаемо далеко. Но получалось так глупо и дико, когда Эрик нетерпеливо расстёгивал пуговицы на рубашке, окропленной слезами, наверно, единственного дорогого для него человека, торопливо стаскивал её с дрожащих плеч и без единого проблеска нежности впивался пальцами в предплечья. Оставлял под пальцами вспыхивающие пламенем красные полосы, якобы оглаживая руки профессора. Покусывал мягкую молочную кожу шеи, спускаясь ниже, прихватывал губами выступающие под ней ключицы. Надавливая, оглаживал слегка выпирающие рёбра и не мог поверить, что снова касается этого желанного тела. Чарльз вздрагивал, всхлипывал, периодически хватал своими холодными пальцами руки Эрика в немой мольбе прекратить эту жестокую игру с его телом, но тот был глух и слеп к его просьбам. Слишком много горечи скопилось и в его душе, чтобы позволить им остаться старыми друзьями. Леншерр хотел большего. Он хотел Чарльза здесь и сейчас. Прямо в этом самолёте, прямо в этом туалете, и это не имело никакого значения. Обхватывая руками кажущееся таким слабым тело Ксавьера, он, крепко прижимая его к себе, стащил Чарльза со шкафа. Упираясь подбородком в горячее плечо профессора, удерживая его, торопливо расстегнул брюки Чарльза и рывком стянул их. Эрик отстранился лишь на секунду, при этом придерживая Ксавьера за предплечья, заглянул в его полные слёз глаза, нахмурился и почти нежно прикоснулся губами к скуле телепата. – Ты слышал, Чарльз? – спросил он, снова смотря прямо в небесные глаза. Руки переместились на спину, едва касаясь, огладили лопатки. Ксавьер молчал, лишь изредка всхлипывая с гордым видом. Он не видел смысла бороться с Леншерром. Он не мог бы бороться с ним. Пусть получит то, что хочет, и успокоится. С шумом выдохнув, Эрик недобро прищурил зелёные глаза. Ремень расстегнулся и отлетел в стену. – Останови меня, – поднял руки вверх Магнито, ухмыляясь. – Скажи, что хочешь меня остановить. – Я пытался найти тебе оправдание, Эрик, – тихо, устало прошептал Чарльз, упрямо смотря в глаза напротив. – Но я устал, мой друг. – Разве? – прошептал Леншерр, приподнимая лицо Ксавьера, мягко коснувшись пальцами подбородка мужчины. – Ни черта ты не искал. Ты любил меня. Любишь. И будешь любить. Чарльз промолчал, потому что ему нечего было ответить на сущую правду, которую не заметил бы разве что самый невнимательный из людей. Но он не был настолько лишён гордости, чтобы позволять Эрику нагло издеваться над собой. Профессор покачал головой, отступая назад, готовясь к побегу. Но Леншерр понял это и тут же перехватил телепата за талию, снова крепко прижимая к себе. Он чуть нагнулся вперёд, так, чтобы оказаться непозволительно, смущающее близко к губам Ксавьера. – Или, – он обжигал дыханием его губы, – я не прав? Разумеется, прав. И Чарльз, как бы подтверждая это, подался чуть вперёд, касаясь кончика носа Леншерра своим, выдохнул ему в губы, прикрывая глаза. Он и вправду устал. Устал метаться, сомневаться, устал, в конце концов, страдать. Все эти годы легли отметиной на нём. Все эти годы легли отметиной и на его сердце, и он силился забыть её прямо сейчас, медленно проводя пальцами по голым сильным плечам. Только Эрик не нуждался в трепетном восстановлении всего разбитого и покалеченного. Он снова смял губы Чарльза в требовательном, страстном поцелуе, запуская пальцы в волосы телепата, накручивая их на кулак. Чарльз промычал что-то в поцелуй, когда язык Эрика, быстро пройдясь по нёбу, скользнул по внутренней стороне щеки вниз, встречаясь с языком Чарльза, лаская его почти яростно. Ксавьер отвечал медленно, нежно ласкал язык Леншерра в ответ, как бы назло продолжая гнуть свою линию, не терпящую грубости. Но главным здесь оставался Эрик, который был готов доказать своё главенство. Разорвав поцелуй, он напоследок прикусил нижнюю губу телепата, напоминая, что спорить с ним опасно, и потянул за волосы, намотанные на кулак, заставляя Чарльза с болезненным стоном запрокинуть голову. Магнито любил причинять боль. И телепат принимал это, покорно подставляя шею под несильные укусы, заставляющие мурашки снова и снова пробегаться по спине и рукам. Он вздрагивал, когда Эрик касался его груди самыми кончиками пальцев и водил по ней, сознательно задевая затвердевшие соски. Чарльз тяжело, часто дышал, смотря на Леншерра, когда мужчина, наконец, отпустил его волосы, позволив расслабить начинающую затекать шею. И от этого взгляда, от покрасневших щёк и искусанных припухших губ Эрику напрочь сносило голову. Он забывал себя, кусая, целуя, царапая, оставляя следы, лишь бы Чарльз не смел забывать. Но разве смог бы он, даже если б сильно захотелось? Ксавьер и сам терял голову от прикосновений Эрика, от его крепких объятий, от жара его тела. Он уже изнемогал от разгоревшегося в нём огненным пламенем желания, когда Эрик рывком развернул профессора к шкафу, нагибая, заставляя упереться в скользкую, гладкую поверхность ладонями. Чарльз напряжённо вслушивался в звуки расстёгивающегося ремня, сползающих брюк. Жмурился, мелко подрагивая, когда Леншерр, склонившись над ним, словно мучая его, неторопливо прикусывал каждый позвонок, спускаясь ниже по спине, жарко целовал лопатки, вынуждая Чарльза сводить их и прогибаться. Липкие капли пота то и дело прокатывались по вискам телепата, потому что от прижимающегося горячего тела Магнито было так жарко, словно они находились не в обложенной плиткой комнате, а на раскалённой сковороде. И если всё это время Чарльзу удавалось глотать собственные стоны, кусать губы и молчать, то, когда рука Эрика оказалась под тканью его трусов, а пальцы обхватили напряжённый член, он не смог удержать откровенного, пошлого стона. Леншерр усмехнулся, хлёстко шлёпнув профессора по ягодице, и тот тихонько взвыл, цепляясь пальцами за край шкафа. Эрик коснулся головки, аккуратно размазав каплю смазки по её диаметру и улыбнулся своей хищной, акульей улыбкой, стоило ему услышать, как запыхтел Чарльз под ним. – Эрик, – прошептал телепат, подаваясь назад, так, чтобы его ягодицы коснулись набухшей плоти Леншерра, не прикрытой ничем, – тебе не кажется, что кое-что мешает? Он смущённо обернулся на мужчину, невинно хлопая своими чудными голубыми глазами. Магнито с шумом втянул воздух ноздрями, наклоняясь, обхватывая рукой влажную от пота шею Чарльза, жадно и коротко впиваясь в его ноющие от укусов губы. – Кажется, – приглушенно прорычал мужчина, отстраняясь и облизывая губы, – но мы это сейчас исправим. Наконец, когда многострадальные трусы были сдернуты с аппетитной попки профессора, Эрик, наскоро смазав два пальца слюной, одним проник внутрь Ксавьера. Да, было слишком узко, горячо, влажно. И Чарльзу было болезненно ощущать движения даже одного пальца, но он терпел, уткнувшись головой в холодную поверхность шкафа. Эрик видел и понимал, что будет не просто неприятно, будет больно. Но, как всегда считая, что цель оправдывает средства, он прибавил и второй палец, начав интенсивно разрабатывать проход несмотря на то, как сжимался и кряхтел Ксавьер. Леншерр был хитрее. Просунув свободную руку под телепата, он быстро нащупал ещё торчащий сосок и, накрыв его пальцами, аккуратно ущипнул. Услышав в ответ на сие еле сдерживаемый стон, он повторил своё действие, натирая бусинку соска, теребя его между пальцев. Чарльз снова мелко задрожал, потерянные крупицы возбуждения возвращались с двойной силой, и Магнито было куда проще растягивать своего старого друга, когда тот уже сам, устав терпеть, насаживался на длинные пальцы. Слегка поменяв угол движения пальцев, Эрик с лёгкостью нащупал простату, от прикосновений к которой Чарльз под ним извивался подобно змее и тихо-тихо нашёптывал его имя. Леншерр не мог долго ждать, находясь в опасной близости к такому возбуждающему зрелищу. Вытащив пальцы и повторно хлопнув жёсткой ладонью по упругой ягодице Чарльза, чтобы тот хоть немного успокоился, Эрик проталкивал свой ноющий от возбуждения член в Чарльза. Это не давалось легко, поэтому Леншерр бесстыдно навалился сверху на мужчину, вдавливая его в шкаф и с силой толкаясь глубже. Уткнувшись носом родное плечо, Эрик вдохнул запах Ксавьера, по которому невыносимо сильно скучал. Когда ему удалось войти полностью, Леншерр не дал профессору отдохнуть, тут же начиная толкаться в скользкое, измождённое тело. И это было хорошо, поскольку Чарльз знать не знал, куда ему себя деть, чтобы не застонать как последняя шлюха, выдавая их постыдное занятие. Эрик хотел слышать стоны телепата, хоть и понимал, как это рискованно. Но он же опасный парень, в конце концов. Опершись руками по обе стороны от Ксавьера, он склонился над ним, кусая за мочку уха. – Покажи, насколько тебе хорошо, дорогой, – низким, возбуждающим профессора ещё больше голосом произнёс Магнито. Но Чарльз понимал, что нельзя, и держался до последнего, пока Эрик, выпрямившись, втрахивал его в шкаф, пока мял его ягодицы и как бы невзначай задевал член профессора. Было чертовски сложно держать рот на замке, когда не хватало воздуха, чтобы дышать носом, а удовольствие так зашкаливало, что мозг автоматически отключался. Тяжёлое, хриплое дыхание Эрика, вновь склонившегося над Ксавьером для удобства ускорения темпа, лишь сильнее распаляло порядком уставшего, запыхавшегося мужчину. Казалось, вечность напряжённое тело ныло и болело от неудобного положения, но удовольствие, которое приносил каждый толчок Эрика, застилало всё. И под конец, когда не было сил держаться, Чарльз уже не замечал, как стоны сами собой срывались с его губ. В благодарность Эрик, чей слух ласкали эти пошлые звуки, обхватил пальцами жаждущую немедленного внимания плоть Чарльза. Но не успел он сделать и пары движений по покрытому венками стволу, как Ксавьер кончил под оглушительные шлепки яиц Леншерра о собственные ягодицы. Профессор так сексуально закатил глаза в зеркале, так эротично приоткрыл губы в последнем своём стоне, что Эрик просто не мог не спустить следом. Всё стихло на мгновение, а после туалетная комната наполнилась тяжёлым дыханием двоих. Вскоре эйфория растворилась, исчезла, и Эрик, ловко одевшись, вышел прочь, как ни в чём не бывало. Чарльз поднял глаза на зеркало. Одинокий и опустошённый, он вновь стал не нужен Эрику? Кое-как одевшись, но проверив свой внешний вид в том же зеркале и подправив все неровности, Ксавьер покинул комнату порока. На выходе его встретил хмурый Росомаха, всем своим недовольным видом словно давая понять, что они с Эриком задержались. Щёки профессора зажгло, когда мужчина скрылся за дверцей заведения. Чарльз тихо присел напротив своего старого друга, поднимая на него взгляд, в котором было столько надежды на светлое "дальше", что губы Леншерра невольно расползлись в улыбке. Они играли в шахматы, как и несколько лет назад, перебрасываясь фразами, словно никогда и не расставались. Если бы этот полёт никогда не закончился, они смогли бы стать счастливыми.