Миссия: стать Баки Барнсом

Он не хотел убивать капитана Америку. Но пока лежал в больнице, эта цель то и дело вспыхивала у него в мозгу. Если он выполнит задание, всё встанет на свои места, и не будет больше мучительных воспоминаний, сомнений, мыслей… Не будет ничего. Когда он начинал об этом думать, его охватывала слепая ярость, и он начинал биться на кровати, расшвыривать всё, до чего мог дотянуться свободной живой рукой — бионическая была надёжно прикована к стене. Тогда врывалась охрана, в него стреляли иглами, и он отключался. Один раз, когда охрана замешкалась, ему удалось освободиться. Крепления и наручники не подвели — подвела стена палаты, не рассчитанная на такую силу. Он проломил её, разбив живую руку до костей, и встал с кровати. Но никуда не пошёл. Потому что подумал о том, что теперь ему ничего не помешает добраться до Стива Роджерса и убить его. Мысль о том, что он его убьёт, не вызывала отторжения. Это он мог бы сделать. Он не смог бы увидеть его мёртвым. Одна мысль о том, что Роджерс будет лежать, неподвижный, холодный, с широко открытыми невидящими глазами, заставляла почувствовать примерно то, что он чувствовал, когда дверца криокамеры с шипением закрывалась — пронизывающий изнутри холод и животный ужас. Так что когда охрана влетела в палату, он спокойно лежал на кровати, прямо поверх крошева из обломков стены, штукатурки, побелки и пыли, и смотрел в потолок. В него всё равно стали стрелять, потом обкололи лекарствами, и на несколько дней он выпал из реальности. Когда он очнулся, у его постели сидел Стив Роджерс и читал книгу. Зимний Солдат пошевелил руками: обе были свободны, хотя в живую была воткнута иголка капельницы. — Это было неудобно, — сказал он вслух. Голос прозвучал слабо и хрипло. Роджерс вздрогнул, закрыл книгу и посмотрел на него. — Как ты себя чувствуешь? — Я не буду тебя убивать, — сообщил Солдат самое, на его взгляд, важное. — Спасибо, — ответил Роджерс и хмыкнул. — Только ты в этом состоянии даже с котёнком не справишься. Но я ценю твои хорошие намерения. Солдат не понял, о чём он говорит, но потом попытался поднять руку и не смог — пошевелились только пальцы. Всё тело было как будто ватным, тяжёлым и непослушным. — Это ненадолго, — Роджерс нахмурился, — скоро должно пройти. Они испугались, что ты впадёшь в буйство… — Просто было неудобно с прикованной рукой, — сказал Солдат и посмотрел на стенку. Дыры в ней не было. Другая палата, наверное. — Я хочу быть твоим другом, — озвучил он следующую по важности вещь. Потому что именно такой был у него выбор: либо убить капитана Америку, либо стать тем, кем он его считал. — Ты и так мой друг, — ответил Роджерс, улыбаясь. Он был неправ. Солдат не был Джеймсом Бьюкененом «Баки» Барнсом. Но собирался им стать. *** Когда Солдата признали, наконец, безопасным для общества и доказали, что действовал он не по своей воле, Стив Роджерс забрал его домой. «Поживёшь у меня, пока не освоишься, а там посмотрим» — сказал он. Солдат знал: Роджерс делает это не для него, а для своего друга. Он старался быть им, очень старался. Но информации было слишком мало. Он наизусть выучил всё, что удалось узнать в Смитсоновском музее о Джеймсе Бьюкенене Барнсе, но это почти ничего ему не дало. Отличный боксёр и снайпер? Так Стив (надо было привыкать называть его Стивом даже про себя) уже близко и подробно познакомился с его навыками боевых искусств и стрельбы. Был отличником в школе? Вряд ли знание алгебры, геометрии и мировой истории поможет ему стать Баки Барнсом. Отдал жизнь за капитана Америку? Ну что ж, это можно попробовать ещё раз, если подвернётся случай, но пока для него эти сведения были бесполезны. Сам он помнил только обрывки своей прежней жизни. Иногда в памяти всплывал яркий маленький кусочек, вместе с цветами, запахами и звуками, но их было мало, и в одно целое они не складывались. Самое главное — он не чувствовал себя тем человеком, которого видел в хронике и на фотографиях в музее. Тот человек двигался по-другому, по-другому смотрел, по-другому хмурился. Тот человек улыбался и смеялся, стоя рядом с капитаном Америкой, а Солдат улыбаться и смеяться не умел. Конечно, он расспрашивал Роджерса. Тот с большой неохотой говорил о себе, зато о Баки мог распространяться часами. Баки был замечательным другом, всегда защищал Стива Роджерса, пока тот ещё был маленьким и хилым, выручал из беды, никогда не предавал, никогда не насмехался над ним, хотя и обзывал иногда придурком и оторванным от жизни мечтателем… Солдат был готов выполнять всё это, даже часть про придурка, хотя не понимал, в чём тут смысл, но этого было недостаточно. Нужно было знать тысячу мелочей, но он не смел расспрашивать о них Роджерса, то есть, Стива. Он ведь мог догадаться, что происходит. Догадаться, что Солдат не справляется. Никогда у него ещё не было такого сложного задания. Всё шло из рук вон плохо. Он посмотрел хронику раз пятьдесят, наблюдая за движениями и мимикой Баки Барнса, чтобы потом их повторять, но что-то в нём было не то. Потому что когда он, подражая Баки из хроники, попытался подойти к Роджерсу — Стиву — и небрежно положить локоть ему на плечо, тот ушёл в сторону, как будто уклоняясь от удара, и схватил его за руку. — Баки, ты в порядке? — спросил он, и взгляд у него был жёстким, Стив был готов защищаться, если потребуется. — Я не ударить собирался, — сказал Солдат, расстроенный очередной неудачей. Он решил, что всё дело в причёске. Длинные волосы меняли его лицо, уменьшали сходство с сержантом Барнсом. Так что в один прекрасный день он взял старую фотографию, на которой сержант Барнс в военной форме обнимал за плечи Стива Роджерса в слишком большой для него сержантской фуражке, и отправился в парикмахерскую. Он не очень любил выходить на улицу, разве что они отправлялись на миссию. Они со Стивом работали в паре, и это пока было единственной его удачей, потому что когда он твёрдо сказал, что хочет помогать и защищать, то Стив хлопнул его по спине и сказал «прямо как в старые добрые времена». Когда он выходил на улицу просто так, его не покидало чувство опасности. В каждом встречном человеке он видел врага. Хотя и повторял себе «это обычные люди, ты не на задании, они не представляют угрозы», всё равно ждал нападения, был настороже, был готов атаковать и защищаться. К нему никогда не обращались, чтобы спросить дорогу или который час, потому что он выглядел как человек, который на самый безобидный вопрос способен ответить ударом в челюсть. В парикмахерской его отдали на попечение здоровенной чернокожей девицы с сотней чёрных косичек и мускулистыми татуированными руками. Если бы пришлось драться, у неё, конечно, не было бы против него шансов, но он на всякий случай просчитал варианты. Ведь у неё были все эти острые блестящие ножницы, стальные гребешки и прочий парикмахерский инструмент, который можно было использовать как оружие. — Сделайте мне причёску, как здесь, — сказал он, протягивая ей фотографию. Ему хотелось добавить, чтоб она даже не пыталась нападать, он в любом случае сильнее и быстрее, но он сдержался. — Легко и быстро, — ответила девица, — это ваш дед, да? Вы похожи. А мой тоже во Вторую Мировую служил. Она всё-таки не стала нападать, хотя он был готов, особенно когда после стрижки ему мыли голову, и пришлось закрыть глаза. Так что он проникся к ней доверием, и когда, уже постриженный и высушенный феном, смотрелся в зеркало, даже решился спросить: — Я похож на фотографию? — Одно лицо, — заверила его парикмахер. — Только улыбнитесь. Он послушался, и она издала звук, как будто чем-то подавилась, и быстро сказала: — Хотя нет, лучше не надо. У вас… гм… другой имидж. Брутальный такой, — и с опаской похлопала его по плечу. — Спасибо, — ответил он, мысленно сделав себе заметку поискать в интернете слова «брутальный» и «имидж». Но Стив только сказал, что длинные волосы в бою непрактичны: за них можно схватить, и они лезут в глаза, так что короткая стрижка гораздо удобней. Всё потому, сообразил Солдат чуть позже, что дело не в волосах. Стоя перед зеркалом в ванной, он попытался улыбнуться себе и понял, почему парикмахер сказала, что не надо этого делать. Он не становился похож на парня с фотографии, он становился похож на человека, который демонстрирует зубы стоматологу. Или собирается кого-то укусить. Хотя он точно также растягивал губы, как сержант Барнс, и показывал ровно столько же зубов. Может, надо ещё прищурить глаза? Он прищурился, улыбнулся, посмотрелся в зеркало и даже сам отшатнулся от увиденного. Потом сел на край ванны и закрыл лицо руками. Даже внешне он не мог быть Баки Барнсом, хотя у него то же самое тело и то же самое лицо. У него не было инструкций. Единственное, по чему он мог оценивать правильность своих действий — реакция Стива. Стив мог смотреть с жалостью, с сочувствием, временами — со злостью, это было самое плохое. Очень редко он смотрел с одобрением или с радостью. Это означало, что Солдат наконец-то что-то сделал правильно. Как Баки. Это ему удавалось очень, очень редко. Скоро Стив поймёт, что у него не получается, и что тогда? Он просто не знал, что ему тогда остаётся делать. Стив был единственной ниточкой, которая связывала его с реальной жизнью, с настоящей жизнью, осознанной, без криокамеры. Да, так жить было тяжелее, некуда было деваться от мыслей, некуда было деваться от воспоминаний и эмоций, приходилось всё время думать, приходилось общаться с другими людьми и принимать решения — но теперь он ни за что бы не променял это на свою прежнюю жизнь. Сможет ли он без Стива? Он не знал и не хотел даже пробовать. Не хотел без Стива. Стив был в его обрывочных воспоминаниях, Стив был с ним рядом, Стиву он верил безоговорочно и полностью. Кроме Стива, у него нет никого и ничего. А Стиву не нужен Зимний Солдат, ему нужен его друг, Баки Барнс. Значит, сдаваться нельзя. *** Они смотрели чёрно-белый фильм про женщину, которая украла деньги своего босса и уехала к жениху, и Солдата угораздило спросить: — Это было на самом деле? — Нет, это художественный фильм. То есть, выдумка, — ответил Стив, глядя на него снизу вверх — он сидел на полу, а Солдат — на диване. Стив любил сидеть на полу, и Солдат бы с удовольствием сел рядом, но боялся, что Баки так не делал, или что Стив опять будет от него шарахаться. — Если это выдуманные люди, то какой тогда смысл про них смотреть? — уже спросив это, он понял, что опять неправ. Ему сразу вспомнилось дневное шоу, которое он как-то смотрел, обедая в одиночку: там участникам задавали вопросы, и когда они отвечали неверно, раздавался резкий звук, и над головами у них загоралась красная табличка с надписью «НЕПРАВИЛЬНО». Вот такая табличка, кажется, загорелась у него сейчас над головой. Баки Барнс никогда такого не сказал бы, Баки Барнс знал, зачем нужны художественные фильмы. — Если не хочешь, не будем досматривать, — Стив пожал плечами и остановил воспроизведение. Несмотря на то, что он сказал это спокойно, Солдат почувствовал, что он опять разозлился. И не выдержал, сказал вслух: — Прости меня. Я стараюсь им быть, я всё делаю, но у меня просто не получается. Не получается. Я не могу, мне никто не объяснил, как. Если ты скажешь, как, я буду всё правильно делать, мне жаль, что я тебя расстраиваю. Почему-то у него кривились и дрожали губы, горло перехватило спазмом, так что говорить было трудно, но он старался не обращать на это внимания. Стив повернулся, и теперь у него на лице отчётливо читался испуг — уж эту эмоцию Зимний Солдат знал лучше всего. — Баки, ты что? Ты о чём? Ты… да ты что? Что с тобой? Он покачал головой и с трудом, потому что в горле было так больно, как будто его стиснули изо всех сил, сказал: — Я не могу быть Баки. Я стараюсь, Стив, но я же вижу, как ты злишься, когда я говорю что-то не то, чего бы он никогда не сказал, или… — он махнул рукой на экран, — как про фильмы… — Послушай! Да я никогда… Посмотри на меня! — он взял его за плечи и развернул к себе. — Я никогда на тебя не злился! Я злюсь на тех, кто это с тобой сделал, понимаешь? Чёрт, наверное, нам давно надо было поговорить, но я не знал… Я думал, всё в порядке, потому что ты ничего не говорил, и ты был рядом, и мне казалось, что этого достаточно… Но послушай… смотри на меня! — он положил ладони Солдату на шею и заставил поднять голову. Глядя ему в глаза, Стив медленно сказал: — Ты — мой друг. С тобой делали страшные вещи, поэтому ты очень сильно изменился. Но ты остался моим другом, понял? Ты был, есть и будешь Баки Барнсом, которого я знаю с самого детства, что бы с тобой ни случилось. Пожалуйста, не пытайся быть кем-то другим. Будь собой, делай, что тебе хочется и как тебе хочется. От этих слов сделалось совсем невозможно дышать. А потом Стив притянул его к себе совсем близко и поцеловал сухими губами в лоб, и после этого Солдату начало казаться, что сердце у него распухло и вот-вот перестанет помещаться в груди. Он ещё успел удивиться этому и тому, что у него мокрое лицо, когда Стив обнял его крепко-крепко и прижал к себе. Солдат — или Баки? ведь, кажется, он только что получил разрешение так себя называть? — уткнулся лицом ему в плечо, и майка у Стива тоже очень быстро промокла. Стив гладил его по спине и бормотал «ну-ну, ну-ну», кажется, не слишком зная, что полагается говорить в таких ситуациях. Они сидели в обнимку очень долго, даже после того, как у Солдата — ха, теперь ему надо привыкать называть себя Баки — сердце перестало выкидывать фокусы и сжалось до нормальных размеров. Стив иногда ещё на всякий случай похлопывал его по спине и говорил «ну-ну». Наконец, когда уже даже мокрое пятно на плече у Стива высохло, Баки оторвался от него и отправился умываться. Умывшись, он поглядел в зеркало — и о боже, наконец-то отражение улыбалось! Он вернулся, и они досмотрели фильм про выдуманную женщину, и тот факт, что она выдуманная, совсем не помог Баки, когда её убили в ванной — ему было её очень жалко, и он даже давал ей советы, как отобрать у убийцы нож, и вообще, воспринял её судьбу очень близко к сердцу. А преступник в конце улыбался так, что Баки твёрдо решил отдать пальму первенства по устрашающим улыбкам ему. И это был лучший вечер в его жизни за последние семьдесят лет.