Помни меня.

Я ее брат. Ее глаза были мертвы. Мертвы как у людей, перенесших тяжелые для их состояния события. Мертвы для всех эмоций, кроме страха. Я видел страх в ее глазах всего дважды, в остальное время они были пустые и до жути мертвые, будто сама она умерла давно, но видел это только я. Первый раз? В первый раз она сорвалась с утеса над рекой, по которому карабкалась каждые выходные, проведенные на даче. Карабкалась так, словно от этого зависела ее жизнь. Я был там тайно, но хорошо видел ее спокойное, безмятежное лицо и глаза, полные ужаса, когда корень, за который она ухватилась, оборвался. Она смотрела туда, где я прятался, словно она знала, что я прячусь там, в этих кустах. Последний раз ее страх был связан с осознанием того, что я искренне был привязан к ней всю ее жизнь. Что я любил ее, как только мог, что хотел спасти ее от этой ужасной тьмы в ее душе. Пожалуй, любовь, дружба и доверие являются для нее совершенно неясными и странными вещами. Она говорит матери "я люблю тебя", но обе прекрасно знают, что это не так. Я упорно спрашивал, что случилось с ней в том апреле, кто мог причинить такие страдания, из-за чего она погибла, но слышал в ответ, что это все ерунда и она в порядке. Когда она наконец поняла, что я тоскую по ней и помню ее живой, ее глаза были полны искреннего ужаса. А на прощание она объяснила это не до конца откровенным: "Никогда, слышишь, никогда не давай людям такое оружие против себя, как свою любовь к ним. Даже мне." *** "Милая моя, дорогая сестра. Я знаю, твои глаза когда-нибудь будут живыми снова. Я всегда буду твоим любящим братом. Помни меня. Пожалуйста, помни." <s> Помни, хоть меня и не было. <s> *** Нажав на кнопку, она вызвала фельдшера и попросила хранить этот конверт до прихода матери. Мать была мертва уже три года. Она была единственным ребенком в семье. Никакого письма фельдшер не увидел, но пообещал сохранить. Палата №118 психиатрической клиники в Подмосковье.