Слишком близко

You're giving me more than I can return Yet there's oh so much that you deserve Nothing to say, Nothing to do, I've nothing to give, I must live without you You know we're heading separate ways... «…я чувствую запах крови… я слышу крики, и взрывы… я чётко знаю, что должен делать… убивать… » Разлепив глаза, вижу твоё спящее лицо. Господи, как же ты прекрасен! Это беззаботно-умиротворённое сопение, мерно вздымающаяся спина, укрытая солнечным лучом, просочившимся сквозь брешь между занавесок, спутанная, отросшая чёлка, падающая на опущенные ресницы. …и в нос снова ударяет вонь обожженной плоти, к горлу подкатывает горький ком тошноты, я в отвращении отворачиваюсь от тебя, встаю и чувствую что я опять слишком близко… Мне нужен вздох… вздох без тебя. Под ногами скрипит холодный паркет, я, прихрамывая, бреду в уборную - нужно немного побыть одному, проветрить голову. Тихо щёлкает затвор шпингалета, и рука тянется к тайнику под ванной, выуживая из него сигарету. Клубы ядовитого дыма разливаются по пожелтевшему потолку, ты опять будешь ругаться и приводить доводы, чтобы я выкинул все запасы отравы… Но сейчас, в это мгновение, мне это нужно, жизненно необходимо, чтобы успокоить загноившиеся воспоминания… Чтобы я мог смотреть тебе в глаза без сожалений. Смотрю на пылающий конец сигареты, как с неё опадают серые лепестки пепла, снова в голове эхом отдаётся хруст ломающихся костей и вопли агонии, пробивает дрожь; это всё настолько невыносимо, что хочется прижечь раскалённую верхушку прямо в ещё багровый шрам на колене. Твой неуверенный стук в дверь вырывает из кошмара, спасает против воли, заставляет вернуться сюда: в спокойствие, в безопасность… к тебе. Дверь, звеня, открывается. Ты смотришь с укором во взгляде, чувствуя запах дыма, но всё равно обнимаешь, нежно, так, как умеешь только ты, так, как не позволяется никому. И в эту секунду так противоестественно хорошо, что мои руки сами тянутся, крепко опутывая твою талию, и я сжимаю тебя так сильно, что ты шипишь от боли, но не отстраняешься, а у меня в висках стучит только одно желание… отшвырнуть тебя как можно дальше. Лёгкий, стирающий всё в сознании, поцелуй в губы, и мы идём на кухню. Ты суетишься, что-то пытаешься приготовить, а я подливаю себе паршивый виски в кофе, пока ты не видишь. Поворот головы, и ты улыбаешься самой яркой и счастливой улыбкой, которой когда-либо одаривал меня. В глазах сразу же возникают лица и картины, пропитанные ужасом и отчаянием, и я понимаю – слишком… слишком близко… Решение принимается моментально, я не должен был… нет… я не имел права так долго тянуть. Лицо разрезает фальшивая ответная улыбка и мы садимся есть. Меня всего трясёт от того, что я собираюсь сказать, сделать. Но глядя на тебя, понимаю, что это невозможно, не в моих силах причинить тебе боль, и ты как будто нарочно смотришь на меня со смесью восторга и обожания. Проглатываю идеальный завтрак, почти не замечая вкуса. Ответ приходит сам собой, как только глаза скользят по бутылке, задвинутой за пачкой хлопьев. Нужно предоставить всё виски! Пусть старый друг поможет всё разорвать, разбить… разбить сердце самого близкого и дорогого человека. Я встаю, небрежно кидаю посуду в раковину, достаю стакан с полки и плещу в него «зелье храбрости» – до самых краёв. Руки трясутся в предвкушении катастрофы. Ты смотришь на происходящее, недоумевая, силишься вспомнить, когда я успел купить алкоголь. Терпкая жидкость льётся в рот, обжигая нёбо и гортань. Половина бокала опустошена. Рука тянется, чтобы долить. Ты плавно встаёшь и пытаешься отодвинуть бутылку с дурманом, но я крепко хватаю тебя за запястье, давая понять, что это уже неизбежно, что камень, брошенный с горы, уже вызвал обвал, и теперь только вопрос времени, когда он тебя уничтожит. Ты всё прекрасно понимаешь, просто не хочешь в это верить, не хочешь сдаваться без боя и тянешься к моим губам, увлекаешь в самый заботливый поцелуй, на который способен. И я поддаюсь на твоё волшебство, отставляю «жидкое оружие», и иду, ведомый тобой, в мир радости и счастья. Но ты совершаешь роковую ошибку, шепчешь «Люблю тебя»… И заточенный клинок памяти с новой силой, остервенело, начинает вонзаться в мою истерзанную сожалениями грудь, болью выдавливая весь воздух из лёгких. Толчок. Ты сидишь на полу. Я вбираю яд прямо из бутылки, чтобы потом выплеснуть его на тебя, чтобы ты, наконец-таки, понял, что за монстр стоит перед тобой… чтобы отпустил его, в его чудовищный мир, обратно. Солёные дорожки катятся из невинных глаз, частое дыхание, приоткрытые губы подрагивают и хотят что-то сказать, но невыносимо молчат. Я выдавливаю из горла, хриплые, тихие, но острые как бритва слова и, не давая опомниться, обрушиваю их на тебя: «Я ухожу». Внутри всё сжимается от осознания, что всё кончено. Ты бросаешься ко мне, падаешь на колени, в каком-то помутнении целуешь мои руки и молишь, чтобы я остался. Уверяешь, что всё будет лучше, легче, что всё со временем пройдёт. Но призраки прошлого и алкоголь уже завладели моим телом и разумом, и я отмахиваюсь от тебя, как от надоедливого пса, хотя безумно хочется прижать к себе и успокоить. Кидаю сумку на кровать и собираю части себя, которые успели просочиться в твою квартиру за наше недолгое знакомство. А ты садишься рядом, всхлипываешь, пытаешься заглянуть в мои глаза, найти там хоть частичку здравого смысла или хоть что-то, за что можно было бы зацепиться, и без устали повторяешь: «Останься»… Но я глух. В отчаянии, ты вскакиваешь, хватаешь меня за напряжённые плечи, разворачиваешь к себе и спрашиваешь, задыхаясь от приступов слёз: «Почему?». И я сухо отвечаю, по-звериному жестоко смотря в глаза, которые дороги больше всего на свете: «Потому, что ты просто мальчик для траха. Я тебе ничего не обещал». В резко наступившей звенящей тишине отчётливо слышен звук разбивающегося об лёд сердца. Ты оседаешь на пол, держась руками за лицо; и от этой картины и звуков, которые ты издаёшь, хочется разорвать себя на куски, умереть самой страшной смертью за всю ту боль, что причинил солнечному созданию. Но только так, ты сможешь меня отпустить… только так я сам смогу уйти… Военный, убивавший на войне, до конца дней будет нести на своих плечах тяжёлый груз отнятых жизней. Он просто не имеет права быть счастливым, раз отнял эту возможность у других. Ты же, просто улыбаясь, наполняешь меня умиротворением, заставляя забывать о загубленных душах, в то время как я заслуживаю только боли и страданий. Ты ведь знаешь, я не из тех, что не сдерживают обещания, Не хочу обижать тебя, но мне нужно помнить. Ты навсегда остаешься моим лучшим другом, Но есть кое-что внутри, что мне нужно выпустить наружу. Я уже не знаю, какой путь верный, а какой нет; Ты даешь мне больше, чем я могу вернуть. Ты заслуживаешь гораздо большего. И хоть чувствую, что должен быть верен памяти, Больше не в силах врать себе, Больше не в силах загонять это вглубь… Я слишком близок… к тому, чтобы полюбить… Так что лучше я пойду своей дорогой... Чтобы оградить тебя от того кошмара И разрушающего хаоса, что несу внутри. Дверь закрылась, я иду по тротуару, набитая сумка весит на плече, с тоской смотрю на знакомые окна на четвёртом этаже. Неожиданно окна распахиваются, ты высовываешься наполовину, и сквозь потоки горьких слёз искренне и солнечно улыбаясь, кричишь с надрывом так, что слышит всё живое на несколько кварталов вокруг: «Я всегда буду любить тебя! И буду ждать столько, сколько потребуется!» В душе разливается что-то тёплоё, вытесняет боль, вину, заполняет образовавшуюся пустоту. Что-то похожее по ощущениям на надежду и веру, но нечто иное. И, с улыбкой и восхищением смотря на ангела в окне, я понимаю, что не «слишком близко», а я давно уже по уши влюблён в него, и в сердце начинает биться надежда, что, может быть, и для меня существует прощение…