Он

Снег мелким стеклом сыпался с разбитой небесной вазы, нанося мелкие уколы радушной и теплой уже земле; она свежо улыбалась ручейками стаявшей воды и в упоении дышала волнительным запахом весны. Слякоть краской стекала с грубой серой палитры асфальта, уже не чавкая под ногами, словно специально замерев в тишине и слушая трели бойких пичуг. Уютная подмосковная квартира полнилась чем-то свежим и небывалым, и это понимали, кажется, даже старые стулья на кухне: они щурились от света узкими прорезями старомодных узоров и разве что только не урчали, словно сытые коты. Было спокойно и вместе с тем – тревожно, как это обычно и бывает весной. Самое обыкновенное действие казалось непривычным и новым, каждая вещь в квартире, растрепанная немного после долгого сна, словно оглядывала огромный незнакомый мир и привыкала к нему. Все было совершенно удивительно. На кухне вновь появилась особенная атмосфера, которая появлялась с каждой новой весной и порой клевала носом осенью, а зимой и вовсе уходила куда-то, наверное, по своим делам или, может быть, на юг вместе с улетающими птицами. Усердно пыхтел на газовой плите пузатый железный чайник, смешно морща короткий носик; языки синего пламени касались его неохотно, вскользь: они тянулись к распахнутой форточке, стараясь рассмотреть синеву, по которой скользили смеющиеся облака. Тонкая занавеска, отодвинутая в угол, иногда выглядывала все же в окно, но тут же робко пряталась обратно и вся дрожала от странных весенних ощущений. Прочный сосновый стол, когда-то выкрашенный вишнево-красным, весь сиял от поцелуев солнца, еще более покрываясь румянцем. По прохладной, но какой-то странно теплой плитке скользили бесшумно чьи-то легкие длинные ноги, цепляя иногда сонный диван шелковым подолом халата. Что-то стучало по разделочной деревянной доске, – кажется, это был нож – и слышался запах свежего лимона, причудливо переплетаясь с нотами чабреца и мяты. Изящные позолоченные солнцем ноги неслышно порхали по кухне, гладя пальцами пол, а тот прилежно замирал и прислушивался к щебету маленьких синиц. Рядом с дольками свежего лимона – настоящего, с рыже-желтой мягкой кожурой и сильным, но мягким цитрусовым ароматом – с важным видом наполнялся кипятком синий заварочный чайник, хвастаясь тарелкам своими китайскими драконами; мята в нем покорно отдавала свой запах и вкус, ежась от жара воды. Медные пряди волос, спрятавшись под алой заколкой, щекотали ворот халата и играли с солнечными бликами, притворяясь и не медными вовсе, а совершенно рыжими. Мятный пар из кружки мимолетно смотрел на них с укоризной, но тотчас же устремлялся куда-то вверх, не успевая устыдить озорных медных упрямцев. Часовая кукушка в изумлении наблюдала за струящимся по трепетным коленям халатом, но стеснялась и порой – может быть, с восемь или даже девять раз – пряталась за дверцы своего домика и тогда не видела, как горячий мятный чай укутывает паром теплое нёбо. Входная дверь терпеливо ожидала свою воспитанницу – именно так она называла про себя девушку: ведь должен же кто-то следить за ребенком, пусть ему уже и двадцать с небольшим? – и неустанно следила за тем, как она собирается. Вот оставлен на диване грустный шелковый халат, накормлена кистями, красками и бумагой карминовая сумка, извлечено и надето из объятий пожилого, но крепкого дубового шкафа пламеневшее алыми маками платье, а вслед за ним – лилового цвета пальто. Дверь добродушно улыбнулась длинной царапиной, оставленной давным-давно рыжим котом, – ей нравились эти маки – и после выпустила из квартиры обладательницу позолоченных стройных ног, скрипуче пожелав ей удачного дня. Ветер был необычайно ласков сегодня; он обнимал, целовал и нежно щекотал запястья и щеки девушки, словно безмолвный, но пылкий любовник. Воздух был прохладен, но вместе с тем наполнен удивительной теплотой, как будто кто-то огромный и добрый внезапно обнял маленькую просыпающуюся планету. В каждой серебряной лужице отражалось драгоценным камнем золотое солнце; обнаженное, оно застенчиво прикрывалось полупрозрачной накидкой облака, ослепляя прохожих своей естественной красотой, а слыша одобрительный свист древесных крон, смущалось еще больше и только улыбалось им в ответ теплыми апрельскими лучами. Завидев маковое платье, круглая небесная царица воодушевленно провела длинными пальцами по мягким щекам медноволосой девушки, щекоча теплую кожу, и, поймав ее улыбку, заговорщически подмигнула ей, а карминовая сумка зарделась, подумав (как подумала бы, впрочем, и любая другая сумка), что этот знак внимания был обращен именно к ней. Мимо летели с важным, но немного растрепанным видом жилые и офисные здания; казалось, и они вместе с людьми стараются поспеть куда-то, и потому ни те, ни другие не могли прийти туда, куда им нужно, вовремя. Лишь мудрый старый парк никуда не спешил, прекрасно осознавая, что он находится именно там, где ему и следует быть, и потому лишь он среди своих каменных соседей был совершенно счастлив. А дома все летели и летели мимо него, бросая в его сторону косые, непонимающие взгляды и судорожно взмахивая крылышками форточек и дверей. Только девушка, кажется, понимала старый парк, и это понимание было взаимным, поскольку и она никуда не спешила. Привычной безлюдной тропинкой она направлялась куда-то в глубь парка, а может быть, и насквозь: она и сама не могла знать этого наверняка. Парк поражал своим великолепием; величественно высились лоснящиеся деревья всех мастей, шепчущие басом позабытые людьми сказки, а где-то под ними, точно цыплята под наседкой, ютились островки свежей травы и с волнением ждали, когда же они смогут выйти на поляну. На металлической изгороди сплетничали о чем-то воробушки, то и дело воровато оглядываясь: не слышит ли кто их воробьиных секретов. Чуть глубже ворковала пара влюбленных голубей, спрятавшись от мира на ветвистом старом дубе, а тот старался не подслушать случайно их интимный разговор. Посреди парка раскинулся роскошный фонтан, исторгающий мощные струи воды, точно сердце, разгоняющее кровь по гигантскому организму. Водяные капли бриллиантовой пылью кружились в воздухе, ловя свежий ласковый луч, и искрились от счастья, которое переполняло их настолько, что над фонтаном, смеясь, парила радуга, и потому фонтан казался коронованным. Поймав ладонью стайку веселых капель, девушка направилась еще дальше, видимо, к другому выходу; старый парк, осознав кратковременность ее визита, с грустью вздохнул и проводил нежным взглядом мелькнувший на прощание у белых ворот изящный сапог. Впереди показалось мудрое здание с красивыми белыми колоннами; оно по-домашнему уютно устроилось на своих трех китах фундамента и пытливо поглядывало на приближающуюся особу умными глазами окон. Легкая дверь приветливо мурлыкнула, потершись о руку девушки, словно приласканная кошка. Внутри было прохладно и светло; высокие окна размашистым почерком протянулись вдоль двух стен, подпирая собою потерявшиеся где-то высоко потолки. У дальней стены пряталась раздевалка с добродушной старушкой и старыми вешалками, а по бокам от нее раскинули свои крылья ступеней широкие мраморные лестницы. Лиловое пальто, расправив плечи и упрятав в рукав легкий шарф, неспешно проследовало в раздевалку, заняв полагающееся ему место в гостеприимном гардеробе. Девушка же в компании карминовой сумки и макового платья отправилась считать ступени одной из лестниц, на этот раз – левой. Пять, девять – раскрываются в голове алые розы новых идей, одиннадцать, пятнадцать – вспоминается смешной уличный котенок, двадцать один, двадцать шесть – совсем скоро можно будет рисовать рассвет на крыше… Сухие цифры в голове сменились пастельно-розовыми, амарантовыми и персиковыми разводами нежной акварели, диковинным цветком раскрывающимися в сапфировом зареве ночи. - Доброе утро! – раздался приятный басовитый голос откуда-то справа, заставив девушку поднять мечтательные глаза. Кажется, она опять сбилась со счета ступеней: слишком последовательный и предсказуемый он, счет. - Доброе, – улыбнулась она в ответ, дорисовывая в мыслях свежий образ молодого рассвета. - Рад видеть, Алиса, – продолжил представительный обладатель широких плеч и строгого офисного костюма. – Что же, как продвигается наш проект? - Почти готов, – отозвалась девушка, вешая сумку на спинку стула и доставая из ее рубиновых недр папки приятно пахнущей бумаги. – Вчера закончила почти все эскизы и начала два новых, но, признаться, старые мне пока поболее нравятся… - Разрешите-ка взглянуть, – оживился мужчина в костюме и подошел поближе. Мимолетным движеньем тонких девичьих рук открылась, словно книга сказок, толстая потрепанная папка, и из нее повеяло каким-то удивительным ароматом, от которого даже у мужчины в костюме в голове откуда-то появились статные рыцари, зеленые и пурпурные драконы, неприступные крепости и каменные башни, режущие кромкой бескрайние небеса. - Это эскизы парка Мира, – донесся до восседающего на рыцарском коне паладина мягкий голос, и вслед за ним – едва слышный за ревом свирепого дракона шелест бумаги. Очнувшись от яркого видения, мужчина в костюме сосредоточил взгляд маленьких серых глаз на волнительном полотне, трепещущем от обилия сочных красок. Акварельные слезы стекали по чернильным штрихам, четко обрисовывающим величавый фонтан, обливающийся серебряными потоками воды; вдали шелестели малахитовыми кронами гордые тополя и дубы, по стволам которых струился темными полосами глубокий коричный оттенок. Лист бумаги, деловито шурша, куда-то уплыл, и на его месте появилось новое полотно: горделивый всадник на яром коне, чуть позади – кровавого цвета кирпичная стена, рваной раной прожигающая пылающее небо. Лишь после реплики девушки мужчина в костюме догадался, что всадник – лишь статуя: - Памятник Дмитрию Донскому… Всадник сменился новым листом, а потом еще и еще, каждый из которых затрагивал невидимые струны строгой души мужчины в костюме; на последнем полотне он только и смог сказать нечто вроде «Потрясающе…» и старался сохранить внутри этот волшебный запах бумаги. Сладкое наваждение постепенно схлынуло, и тогда мужчина обрел свой привычный образ, но слова почему-то совершенно не слушались его, хотя и были заранее приготовлены; впрочем, так бывало всегда, когда Алиса показывала новый проект. - Что же, Вам нравится, Петр Николаевич? – осведомилась девушка. - Что ты, Алиса! – взмахнул руками мужчина в костюме. – Я в совершенном восторге, хочу заметить, это нечто удивительное… Как ты только делаешь это, ума не приложу. Выдержав приличия ради небольшую паузу, он спросил: - И все-таки, как? Алиса пожала плечами. - Знаете, это ощущение не описать словами… Я просто чувствую, что нужно делать, как класть штрихи и какие цвета смешивать… Ответ, по-видимому, не удовлетворил мужчину в костюме, но на лучшее он и не надеялся: этот вопрос задавался им не впервые. Далее проект Алисы представлялся рабочему коллективу; зал полнился восторженными восклицаниями, маки на платье девушки буквально пламенели от восхищенных взглядов коллег. Снова и снова – те же вопросы: «Как ты это делаешь? Что вдохновляет тебя? Как приходит вдохновение?», и снова Алиса была бессильна дать на них ответы. Вскоре после собрания Петр Николаевич подозвал девушку к себе и некоторое время что-то втолковывал ей, указывая грубоватым пальцем на листы идеально ровной бумаги, в узеньких строчках которой мостились рядом друг с другом какие-то слова. Алиса кивала, изредка задавая вопросы; после разговора она взяла папку с новым заданием и отправилась в гардероб. Вслед ей глядела пара маленьких глаз, полных какой-то неведомой тоски. *** Соскучившаяся входная дверь приветливо заворчала, закрываясь, и Алиса вновь оказалась в удивительном мире собственной квартиры. Радостно улыбнулись оконными бликами грустные дотоле бокалы, встряхнулась от утренней дремы тонкая занавеска, и потянулся невесомыми лапками к веснушчатым щекам весенний ветерок, заглянувший случайно через открытую форточку. Казалось, что во всей квартире играет какая-то особенная, неуловимая музыка, наполняя собой каждый ее уголок. Алиса направилась в дальнюю комнату и открыла там окно, впустив настойчиво стучавшийся все это время теплый порыв ветра. Он закружился по комнате, словно беспокойный зверь, обнюхал шкаф с одеждой и улегся рядом с ним. На столе лежали в некотором беспорядке карандаши разной мягкости, между ними затерялось множество кистей, где-то в углу на коробку акварели взгромоздился стакан с сиреневыми и красноватыми разводами, а по соседству с ним дремала чернильница, позабыв о том, что должна приглядывать за непоседливым пером. Девушка задумчиво глядела в окно, что-то нашептывая одними губами и изредка смешно щуря глаза; в голове ее неторопливо скользили мысли о новом проекте. Вдруг что-то изменилось в комнате. Ветер, задремавший было у шкафа, проснулся и лихорадочно метнулся к форточке, словно в попытке скрыться от чего-то неведомого, страшного. По потолку поползла тень невесть откуда взявшегося облака. Алиса вскинула вверх полные тревоги глаза и тут же закрыла их; она скорее почувствовала, чем услышала едва заметный стук огромных когтей по холодному полу. Вслед за ними скользил длинный, покрытый грубой шерстью хвост. Сердце девушки трепетно забилось, безуспешно пытаясь предугадать следующий шаг зверя, но точно зная, что он приближается столь же величественно медленно, сколь и пугающе быстро. Шорох прекратился, и спиной Алиса почувствовала взгляд беспристрастных алых глаз. Словно сама собой на столе появилась новая папка, полная чистой бумаги, в стакане откуда-то появилась свежая вода. Понятливый стул быстро придвинулся поближе к столу, не задавая лишних вопросов и лишь наблюдая за торопливыми штрихами карандаша. Бумага, казалось, тоже замерла и послушно отвечала тихим шелестом на каждое движение легкой руки. За всем этим внимательно наблюдали немигающие алые глаза. Через полчаса на полотне был воздвигнут величавый каменный мост, нависший над многоводной беспокойной рекой, неспешно заворачивающей куда-то за край листа. Алиса перевела дух: она больше не чувствовала того взгляда. Лишь теперь девушка позволила себе обернуться, и лицо ее тут же озарилось мягкой улыбкой. В центре комнаты, положив на лапы массивную голову, бесшумно спал, изредка поводя косматыми серыми плечами, Он.