Когда он позвонит.

День, когда Гильермо звонит ему, — жаркий и сухой. Кое-где ветер гонит по улицам тучи пыли. В прокуратуре нет электричества, не работают кондиционеры, и Хосе сидит, закрывшись в своем кабинете, расстегнув рубашку, настежь распахнув окно. Перебирает осточертевшие папки в поисках ненаходимого решения и мечтает только об одном — поскорее оказаться под душем с холодной водой. А потом звонит Гильермо. Хосе почему-то сразу понимает, о чем речь. В этот момент он стоит в туалете, рассматривает в зеркале свое унылое отражение и ощупывает подбородок с мыслью, не сбрить ли к чертям всю эту растительность, а потом слышит голос Гильермо и понимает, что все. И это «все» вмещает для него и «дождался», и «грядет куча проблем», и «ну и черт с ним с проблемами, как-нибудь разберемся», и еще много-много всего другого, от чего так хочется и так страшно раз и навсегда менять жизнь. И когда он идет к месту свидания, то еще старается на всякий случай — чтобы потом было не так больно — убедить себя в том, что Гильермо наверняка что-нибудь от него нужно. Но все равно в душе знает, что это не так. Он вообще многое о нем знает. Может быть, потому что чувствует — они похожи. Хосе тоже нравится иногда играть на публику, правда, только для одного-единственного зрителя. И, хотя по нему и не скажешь, он тоже очень ранимый. Гильермо, несмотря на жару, не только в рубашке, но еще и в пиджаке. Впрочем, здесь, в тени, действительно почти прохладно. Рабочий день закончился, в кустах поют птицы, и Хосе, ожидающий, пока Гильермо наконец наберется смелости сказать все открытым текстом, уже почти готов полюбить лето. Их ночь проходит в номере с облупившимися рамами, желтыми пятнами на второсортных обоях и ярко белеющей в темноте сломанной пластмассовой ручкой на двери, ведущей в коридор. Разумеется, они могли бы позволить себе что-то более приличное, но именно в дешевой гостинице сегодня есть свет. Гильермо немного стесняется и раздеваться не спешит. Хосе обнимает его уверенно, прижимая к себе, как маленького ребенка, которого родители долго не забирали из сада домой. Снизу или сверху решается просто — они меняются, хотя на самом деле Хосе почти все равно. В этом плане его, умудренного горьким первым опытом, волнует только, не слишком ли крупный у Гильермо член. Но с этим все оказывается в порядке. И вообще все оказывается в порядке. И когда они сплетаются на постели, поменявшись, Хосе просто очень хорошо. Хосе готов спать без всего, но у Гильермо ледяные руки и ноги, и даже под теплым одеялом тот немного дрожит — видимо, никак не может согреться. Не обращая внимания на протесты, Хосе отправляется выпрашивать второе одеяло. В ответ администратор окидывает его таким взглядом, как будто бы мечтает облить всех этих педиков бензином и поджечь, Хосе как бы между делом сообщает, что он прокурор. Это не делает администратора добрее, но явно делает сговорчивее. Наконец Гильермо укутан с головы до ног, и Хосе спокойно засыпает. Где-то через час он просыпается с осознанием, что Гильермо уже не дрожит — его трясет и он никак не может остановиться. Хосе ложится сверху, прижимает его к постели так, что тому, наверное, трудно дышать, но это почти не важно, почти все равно… Утром Гильермо отводит взгляд, ему стыдно за свою слабость. Хосе делает вид, что ничего не заметил. Единственное, что его волнует — рубашка, которую ему придется надевать второй день подряд. Он терпеть не может несвежей одежды. В этот день Гильермо его впервые удивляет. Хосе предполагает, что теперь тому нужно отступить и спрятаться, но во второй половине дня раздается его звонок. Гильермо в чистой рубашке, улыбающийся и надушенный, и Хосе ужасно ему завидует. Гильермо заверяет, что не собирается ни от кого прятаться. На этот раз после ужина Хосе настаивает, чтобы они отправились к нему домой. Конечно же, по закону подлости в его квартире именно сегодня (единственный раз за все лето) нет света. Разумеется, Гильермо начинает прятаться на следующий день. --------------------------- Ровными их отношения назвал бы только слепой идиот. Гильермо то приближает его к себе, то отталкивает. То звонит в самое неподходящее время (конечно, рабочие графики теперь у них не совпадают) и зовет ужинать несколько дней подряд, то полнедели вообще не включает телефон. Как это ни горько, но Хосе почти готов признаться себе — он нужен Гильермо, только когда тот хочет секса, а когда Гильермо хочет секса, он достанет его, Хосе, или кого-нибудь другого из-под земли. Мысли об этом ком-нибудь другом останавливают Хосе всякий раз, когда он уже готов сорваться и накричать в телефонную трубку вслед гудкам, после которых его просит оставить сообщение вежливая тетенька. Улыбка, звучащая в голосе Гильермо, останавливает Хосе тогда, когда Гильермо звонит наконец сам. Пара прикосновений — и Хосе готов простить все на свете. Он знает, что плохо будет потом. Когда Гильермо в очередной раз исчезнет, а он будет стоять на балконе в жаркую, душную ночь, слушая музыку, доносящуюся от трахающихся соседей, и курить сигареты, одну за другой, хотя до встречи с Гильермо не притрагивался к ним пятнадцать лет. Но это — потом. Когда Гильермо прикасается к нему, почему-то для начала обязательно к колену, Хосе вспыхивает сразу весь, словно здесь, на левой коленке, расположен его персональный выключатель и тока, бегущего от него во все остальные части тела, не избежать. Правая рука Гильермо и левая коленка Хосе — механизм производства электрического разряда, и на второй, третий день после очередного исчезновения Гильермо Хосе ловит себя на том, что часто трет левую коленку правой рукой. Гильермо прикасается к колену, потом целует — раньше Хосе готов был поклясться, что Гильермо не будет этого делать, что поцелуи — это почти святое. Но Гильермо целует его, вкусно, с языком, откровенно провоцируя, и Хосе с удивлением отмечает про себя, что все первоначальное стеснение его долгожданного приза делось неизвестно куда. Гильермо ведет себя как настоящий хозяин. И Хосе не может понять, нравится ли ему эта роль Гильермо — «хозяин Хосе». Он вообще многое не может понять. Например, никак не может разобраться, как ему лучше — снизу или сверху. Ощущения, пожалуй, острее, когда Гильермо находится в нем. В пассивной роли можно расслабиться, отдавая управление партнеру, и полностью сосредоточиться на наслаждении, в активной — приходится напрягаться и контролировать процесс. Но когда он входит в Гильермо одним резким толчком и замирает, и Гильермо выдыхает, запрокидывая голову назад, обозначая «можно», — это самый любимый момент. Как-то ночью Хосе просыпается от странных прикосновений к своей спине. Все двадцать минут, пока Гильермо тихонечко целует его в шею и осторожно водит кончиками пальцев по его плечам, он упорно делает вид, что спит. Назавтра Гильермо, разумеется, исчезает, и Хосе не может найти его до того дня, когда выносят приговор. В тот день Гильермо ясно дает понять, что никого, кроме Педро, для него не существует. Через несколько дней, не выдержав напряжения, Хосе разрывает отношения сам. --------------------------- Гильермо за ним не идет. Разумеется, Гильермо за ним не идет. Сидя на бетонном полу — на балконе он еще не успел сделать ремонт, — Хосе скуривает полпачки, одну сигарету за другой, и наутро не может встать — так сильно от отравления кружится голова. Во второй половине дня Николас, личный (и очень хороший) врач, одноклассник, которого в школе почему-то дразнили «длинноногим Педро», впервые в жизни кричит на него так, что у Хосе закладывает уши. — Не знаю, из-за кого ты гробишь себя, но даже приближаться к нему больше не смей! Не смей! Николас долго трясет его кардиограммой и, щедро сдабривая матом правильную испанскую речь, выписывает еще кучу направлений на анализы и гору лекарств. К вечеру Хосе, уставший после процедур и все еще отвратно чувствующий себя после вчерашнего, бредет домой и, останавливаясь на набережной, несколько минут рассматривает серую воду и совершенно всерьез думает, не броситься ли ему в канал. Мысли о матери и о старшей сестре, оставшейся с маленьким ребенком на руках после кошмарного развода, останавливают его. Вернувшись в квартиру, Хосе клянется зеркалу, что забудет Гильермо и начнет новую жизнь. Не стоит, настаивает он, повторять за другим человеком то, что делает сейчас несчастным их обоих. На следующий вечер он стоит перед тем же зеркалом, выискивая подходящую одежду, чтобы пойти в гей-бар. Да, ему плевать на возможный скандал, в конце концов, он заявлял о своей ориентации открыто, и он благодарен Пабло за то, что тот согласился пойти в бар вместе с ним. Стянув с себя очередную цветную майку, Хосе несколько минут бестолково комкает ее в руках, потом бросает на пол и уходит на балкон курить. В последнюю секунду перед тем, как затянуться, он вспоминает предостережение Николаса, но ему все равно. Он забудет Гильермо, обязательно забудет. Не сейчас. На следующий день Гильермо, по традиции, звонит сам. ----------------------- Гильермо звонит и спрашивает что-то нейтральное, Хосе отвечает так же нейтрально. Закончив разговор, он откидывается на спинку стула и только в этот момент замечает, как сильно дрожат ноги, которыми он со всей мочи упирался в пол. Набрав номер Николаса, он просит напомнить ему, насколько плохо обстоят дела. В середине дня Гильермо звонит еще раз. Хосе начинает отвечать в издевательском тоне, но потом не выдерживает и спрашивает, как дела. Гильермо рассказывает, что чувствует себя странно. Занятия на факультете закончились, а он не умеет отдыхать, не знает, как это делается. Хосе советует выбрать место, куда поехать, и туда поехать. Бешенство и сочувствие разрывают его на части. Когда Гильермо заканчивает звонок, Хосе бросает телефон на стол и смотрит на него, как на змею, готовую развернуться и укусить. Но остерегаться бесполезно. Змея уже укусила. И с тех пор непрерывно кусала много раз. Хосе говорит себе, что ему плевать. Если Гильермо хочет секса, пусть достает из-под земли кого-нибудь другого, Франко, например. Пусть, в конце-то концов, оттрахает явно напрашивающегося на это своего братца Мигеля! В туалете он идет к угловой раковине, чтобы не мыть руки там, где мыл руки Грациани. Вечером он выбрасывает все оставшиеся сигареты в мусорный бак. Яда Грациани, которым он пропитан насквозь, хватит с лихвой. ----------------------- А на следующий день… на следующий день Мигель берет в заложники семью Грациани, и Гильермо идет в дом подставляться под пистолет. И в этот момент Хосе глубоко наплевать, сколько еще яда вольет в него Гише. Лишь бы жил… ----------------------- На лестнице, после ужина, они останавливаются. Хосе и сам чувствует, что идти с Гильермо сейчас — это неподходящая идея. — Я простился с ним, — говорит вдруг Гильермо и вопросительно смотрит на него. — Я простился с ним, — повторяет он. Хосе кивает. Должно быть, Гильермо плакал тогда, на кухне, когда слишком долго резал никому не нужный хлеб. — Я поеду домой, — говорит он. — Так будет лучше. — Да, — кивает Гильермо и не смотрит ему в глаза. — Тебе лучше поехать домой. Но почему-то именно в этот момент Хосе понимает: то, что между ним и Гильермо, — это надолго, если не навсегда. И тоже кивает, уверенно привлекая Гильермо к себе. А потом с удовольствием слушает, как тот выдыхает ему в плечо. В половине второго Хосе стоит на набережной, прямо под фонарем, и не совсем трезвым взглядом смотрит в воду, по которой начинают расплываться круги. Дождь. Февральская жара пошла на спад. Хорошо. Он улыбается, отмечая, что его совсем не тянет курить. И сердце, кажется, чувствует себя вполне на месте. Он знает — если Гильермо не позвонит завтра, так позвонит послезавтра, не послезавтра — так еще через пару дней. Потому что есть моменты, после которых не поворачивают назад. А в таком случае, что бы их ни разделяло теперь, есть смысл ждать.