I make you feel better

Эдди Глускин не любил свое лицо. Он считал его страшным, уродливым. Правая сторона лица была покрыта некрасивым шрамом, ожогом. Глаз был тоже поврежден в некоторой степени. Потому, когда мужчина нервничал или злился, слабые капилляры лопались, и глаз наливался кровью. Выглядело это жутко и это нередко пугало людей на улице или на работе. Глускин из-за своего лица не любил смотреть на себя в зеркало. В его квартире практически не было зеркал. Было одно, в шкафу, но оно висело низко, так что головы не было видно. Оно служило лишь для подбора костюмов и их оценки. Вейлон Парк давно привык к лицу своего любовника. Он не считал его уродливым или некрасивым. Глускин был для него обычным мужчиной. И он любил его. Единственное, ему всегда было интересно, откуда тот получил такой ожог. Глускин никогда не рассказывал ему о своей прошлой жизни, о своей семье. Вейлон лишь знал, что его отец был «плохим человеком» и это значило, что отношения у них с ним были не гладкие. За окном шел проливной дождь. Уже давно стемнело. Вейлон сидел на кровати, поджав ноги и завернувшись в одеяло. Его трясло от холода. Парку посчастливилось попасть под этот самый дождь, когда он вышел из офиса, и в два счета вымокнуть. Ему стоило больших усилий уговорить Глускина затопить камин, чтобы хоть как-то прогреть комнату и свои замершие кости. Несмотря на то, что в их – теперь уже в их – квартире был камин, они им ни разу не пользовались. Глускин говорил, что купил квартиру с камином только потому, что в журналах было написано, что камин хорошо подходит для семейных и романтических посиделок. А в их «семейном гнездышке» должно было быть все идеально. Все по-семейному. Глускин нехотя, но все-таки принялся за растопку камина. Он не мог позволить себе, чтобы его любимый простудился. Откуда-то притащил дрова, предположительно из подвала, и закинул пару дощечек в камин. Пламя, благодаря подкинутой бумаге, быстро разгорелось. В огонь сразу же отправилось два увесистых полена. Через четверть часа комната наполнилась теплом, и Вейлон едва ли не мурлыкал, от того, как по коже бегут мурашки от тепла. Глускин периодически подкидывал новые поленья, дабы огонь не утихал. Он присел на пол, оперевшись спиной на кровать. Вейлон искоса поглядел на него. Языки пламени отблесками скакали по его лицу. Оно оставалось спокойным, но в глазах отражался не только яркий свет огня, но и какая-то потаенная боль. Ему было больно смотреть на огонь. Еще Вейлон заметил, что кочергу тот брал неуверенно, туго сжав, словно пытался задушить бездушный кусок железа. - Откуда он у тебя? – когда Глускин в очередной раз сел, Вейлон посмотрел прямо на него. Мужчина даже не обернулся к нему, но понял, о чем тот спрашивает. Прошло время, а Глускин молчал, явно не собираясь отвечать на вопрос. Парк вздохнул, откинувшись на подушки. Если его жених не собирается отвечать на его вопрос, он не будет заставлять. Хотя ему было бы приятно, если бы Глускин рассказал что-нибудь из своего прошлого, потому что тот знал о Вейлоне практически все. И Вейлон считал это несправедливостью. Когда он почти провалился в сладкую дремоту, он услышал, как Глускин зашевелился. Тот встал, подкинул очередную порцию дров и вернулся на свое место. - В детстве отец был зол на меня за что-то. Не помню. Может, я в очередной раз его не послушался и не выполнил его поручение. Он был пьян. Кричал на меня, как на собаку... – заговорил мужчина. Он говорил тихо, боясь, что его может услышать еще кто-нибудь. - У нас был старый камин. Мама любила разжигать огонь по вечерам. Тогда ей казалось, что ничего не было, что мы простая семья. А отец в тот раз, видимо, из-за ярости выхватил кочергу из огня. Она была горячая. Очень. Я помню потом только, как мама кричала. После того дня камин мы не растапливали… Но тебе это не обязательно знать, мой дорогой. Вейлон лежал молча и не двигался. Глускин, видимо, решив, что мужчина уснул, наконец-то решил ответить на вопрос, поделиться кусочком своего прошлого. Парк боялся пошевелиться, боялся, что дернись он, скажи что-нибудь, его жених разозлится не хуже своего старого отца. Или спугнет его и больше никогда не услышит подобных откровений. Глускин прикрыл глаза рукой. Вейлон выдохнул и протянул руку, накрывая руку своего любовника. Мужчина вздрогнул, но не отстранился. Парк переплел их пальцы, убирая руку с глаз Глускина, заставляя взглянуть на себя. Он смотрел на него со страхом. Он боялся, что единственный дорогой ему человек может уйти. Даже после такого простого рассказа. - Твой отец был ужасным человеком, - прошептал Вейлон. – Но сейчас его нет рядом. Он сполз на пол и уселся на колени Глускину. Аккуратно, ласково провел кончиками пальцев по его шраму. Затем наклонился и поцеловал в висок, прикрыв глаза. Глускин снова вздрогнул, зажмурившись. Вейлон улыбнулся кончиками губ, продолжив оставлять легкие поцелуи по всему шраму. - Сейчас с тобой только я, Эдди, - произнес он, нежно коснувшись губами закрытого правого глаза мужчины. - Ох, дорогой, - на выдохе проговорил Глускин. Ему хотелось плакать от осознания всего этого. Ему приятно щемило душу, особенно от того, что вся эта нежность и ласки были предназначены для него. Это все, что ему нужно было, чтобы почувствовать себя лучше и поверить, что он не так страшен. По крайней мере, дорогой его сердцу человек любил его таким, какой он есть, и Эдди Глускину больше ничего не нужно было. Он чувствовал себя лучше.