В стиле ретро

А у тебя СПИД, и значит, мы умрем. Земфира

Перед Кандой лежала целая жизнь. Впрочем, по его мнению, она скорее лежала под ним, под его ногами – твердой брусчаткой бежала под высокими шнурованными ботинками, ровная и прямая, словно стрела. У Юу была цель, была сила для осуществления этой цели, остальное играло роль отвлекающих факторов, с мерзкой усмешкой пытающихся вцепится в брючины его штанов и утянуть в придорожную канаву. Так что для него мир был дискретен и ясен: был он, экзорцист; была Невинность; были помехи и был Тысячелетний Граф. А на дворе, между тем, был двадцать первый век. Век двадцать первый, стеклянно-пластиковый, как ему казалось, куда больше подходил для всех этих тварей, чем тот же кирпично-стрельчатый девятнадцатый или дымно-тюремный двадцатый. Потому что слишком много сладкоречивых разговоров о гуманизме вливалось в уши простых людей, слишком много правильных и хороших слов о свободе и человеческих душах. И вот парадокс - все меньше человеческого оставалось в самих людях. Жалкие облезлые крысы, которых легко загнать в ловушку собственных страхов и расплывчатых обещаний, гребаные трусы, бегущие с кораблей, просмоленных несчастьями, подальше от всяких напастей. Им проще пройти мимо, чтобы потом обсудить это в теплой кухне, поблескивая тусклыми глазками поверх кофейных чашек, чем взвалить на себя сложность что-то сделать. И если бы настоящие крысы умели говорить, они бы говорили ровно о том же, Юу был абсолютно в этом уверен. И плевать, что уверенность его росла из книжных страниц. Он зябко поджал пальцы, спустил рукава как можно сильнее, пытаясь поглубже спрятать в них ледяные руки. Его знобило, даром, что на улице стояла прохладная сухая осень, прозрачная, звонкая, с цветными листьями, как на картинках из детских книжек, а небо над головой разрывалось пронзительной безоблачной синевой, акварельно-карамельной, отражалось в высоких зеркальных витринах. Мир алмазной паутиной мегаполиса ловил отблески радостной природы, и подумать, что где-то, за городом, или прямо здесь, в подвалах с сырыми стенами, выли людские души, заточенные в металлические уродливые капли, словно в насмешку над проливаемыми ими слезами, было сложно. Канда нахмурился и мрачно поглядел на нарядные улицы: чем лучше обертка, тем поганей на деле обстоят дела, жизнь этому научила его быстро. Сраные времена, когда нельзя даже пройти спокойно с мугеном по улице. Вот и таскался он с чертовым футляром – в конце концов, приходилось признавать, что чем меньше люди знали об экзорцистах, тем было проще. Юу свернул в переулки. Сотня метров, еще сотня, и безликое прозрачное стекло стекает сколотыми зубами со стен, обнажаются кирпичи и осколки цемента, краска хлопьями топорщится со старых зданий с ржавыми пожарными лестницами. Можно было перевести дыхание и почувствовать себя почти комфортно в этих трущобах, капиллярами разбегающихся от центральных лакированных проспектов, разве что он невольно поморщился, когда об иссиня-черные волосы разбились ледяные капли с надрывно жужжащих кондиционеров. Показалась и штаб-квартира экзорцистов. Перед Кандой возвышалось, давило на него огромное полуразрушенное фабричное здание с дюжиной корпусов и переходов, в которые по доброй воле совались лишь любопытные мальчишки с разбитыми коленками и бездомные облезлые коты. Мрак, неразбавленный мрак на входе - ржавчина, обгладывающая металл; выбоины, сырость, запах хлорки и неопределимой химии под потолком, глухой спертый воздух, такой, что с острой усмешкой лезет в твои легкие и давит, давит изнутри. Перегоревшие в большинстве своем лампы, без плафонов, висельниками качаются под потолком, серые и пустые - проблемы финансирования, еб твою мать. Там хотелось выть сквозь сжатые зубы, и в голове кристаллизовалась одна, очень, слишком четкая мысль - в таких коридорах нет долго и счастливо, нет дома, ничего нет, здесь остается лишь лечь и тихо, по-собачьи сдохнуть, ненадолго согревая собой каменные плиты и сотрясаясь от ледяной дрожи. Это был идеальный отрезвляющий душ для экзорцистов: когда сказки о супергероях печатают уже даже на туалетной бумаге, непросто объяснить этим наивным дуракам, что единственное, во что стоит верить, так это в то, что однажды, скоро, ты обязательно сдохнешь. Потому что теперь у тебя даже не будет теплого дома, куда можно выплеснуть свой страх, чтобы он растворился в кремовых шторах, и приглушенный свет лампы сказал "тихо, милый, ты защищен". Потому что теперь штаб экзорцистов - твой дом. Потому что через пару недель ты перестанешь вкладывать в славное румяное слово "дом" что-то, кроме кровати с отсыревшим бельем, в которую можно рухнуть и провалиться в каменный сон. Они жили хуже беженцев и бомжей, но это отлично прочищало мозги от юношеского максимализма. Даже наивный, по-прежнему светлый и глупый стручок произносил это "дом" как-то смазано, поспешно, будто чего-то стыдился, и прикусывал бледную нижнюю губу. Он был слеп в своем простодушии, даже больше прочих, но явно чувствовал что-то определенно неправильное в этом пепельном мире. Что-то, что давало трещину ему в голос и глухую тоску во взгляд, стоило ему оказаться в штаб-квартире. Черный Орден, эти расчетливые суки отлично понимали, как это все работало, и пользовались этим - холодно высчитывали людские реакции, словно они были не более чем корнями приведенных квадратных уравнений. Экзорциста нельзя было прикармливать постоянством, и это константой выходило из всех их размышлений. Канда с досадой поскреб невзрачную сыпь на сгибе локтя и двинулся по спирали коридоров. Чертов светловолосый ублюдок сунул ему вчера в благодарность чищеную половинку апельсина в руки и улыбался так, что пришлось его попробовать, иначе сердце мерзотно скручивалось и заставляло чувствовать себя поганей обычного. Больно уж расстроено иначе на него снизу вверх смотрели крупные водянисто-серые глаза, неглубоко посаженные на бледном остром лице. Он широкими шагами пересек проход между корпусами и попал в светлое царство мытых окон и бумажных завалов. Штабных крыс содержали хорошо, в славных, словно больничных, коридорах, в кабинетах с линолеумом и пластиковыми натяжными потолками, энергосберегающими лампами со злым голубоватым светом и кадками будто конвейерных цветов. Юу собирался как можно быстрее, пока эта безликость не успеет осесть на языке, заглянуть к смотрителю Комуи, рассказать, что утренние сигналы оказались ложными, и свалить оттуда поскорее. Поскорее, решил он и понял, что как можно скорее не получится: прислонившись к стене, у входа в комнаты лаборатории стояла Линали в накинутом поверх одежды халате. Стояла нетвердо, упрямо сжав вместе коленки и обессилено привалившись плечами к стене. Кулаки её побелели от того напряжения, с которым она вцепилась в бумаги, что были у неё в руках. Тонкие, птичьи пальцы её отчаянно сминали их, оставляли жеваные края, а взгляд словно выцветших глаз был пустым, скользил сквозь буквы, сквозь стены и пол куда-то в бесконечность, как когда-то давно, когда её только притащили в Орден. - Линали? - голос Канды расколол тишину коридора. Та вздрогнула, поглядела на него, словно умоляя спасти её, а затем тревожно замерла, словно кролик на пригорке. И тут её прорвало – она вдруг всхлипнула, захлебнулась тщательно подавляемыми до этого слезами и съехала спиной по стене вниз, разразившись рыданиями. Её горе рвало закоулки и коридоры на этаже прерывистым дыханием и проглоченными осколками слов. Он подошел к ней и склонился над бумагами, в которые она вцепилась, словно мать в своё убитое дитя, не верящая, что что-то могло пойти не так. В глазах Канды запестрели линованные графы медицинских анализов, и он довольно бесцеремонно вытянул у неё измятые листы, пробежал глазами по столбику цифр, отмечая попадания почти всюду в референсные значения. В-норме-в-норме-в-норме-отрицательно-в-норме-отрицательно-в-норме-не-обнаружено-положителен-в-норме... Он споткнулся, остановился и вернулся строчкой выше. Положителен. Взгляд ухватил строчку целиком, вместе со значившейся напротив безликой аббревиатурой ВИЧ. Он безразлично скользнул взглядом по верху страницы и почувствовал, как в груди едва заметно споткнулось сердце, стоило лишь ухватить взглядом плавные головки трех "эль" и остальные, уютно-округлые буквы, из которых выбивалась разве что остроносая согласная. Он перечитал внимательно, вглядываясь в неровный почерк лаборанта. Линали всхлипнула громче и затихла, принялась глубоко дышать, но то и дело дыхание её скачками сбивалось, слетая в неровные судорожные выдохи. Юу молчал, и время обращалось в патоку, пока она, наконец, не поднялась на ноги и неожиданно зло не отобрала у него результаты анализов. - Доволен? - глухо поинтересовалась она. - Теперь и ты в курсе. Хочешь, можешь сам его обрадовать, - её губы скривились злой линией. - Убиваешься, что теперь не получится совратить бедняжку? - прищурился он в ответ. Ему такая Линали не нравилась, настолько, что он - по общему мнению, хладнокровный мерзавец - начинал закипать. Не почему-нибудь, но потому, что она переживала так, будто имела на это чертово право. Так, словно чертов придурок был для неё кем-то, и, самое дрянное, словно она была для него этим кем-то. Пощечина, хоть и звонкая, вышла смазанной, но отрезвляющей для них обоих. - Ты что несешь? - тихонько и очень-очень горько спросила она. - Ты хоть понимаешь, что это значит? – она даже как-то виновато поглядела на свою ладонь. - Люди живут с этим, - безразлично пожал Юу плечами. Сам он в этот момент думал только о том, что скоро Аллен, чертов Уолкер, гребаный стручок превратится в бледное привидение, глядящее запавшими глазами и подыхающее от сотни болезней разом. И что не будет беситься или рыдать, ни одной тарелки не расколотит, заходясь сиплым криком, будет лишь тихо улыбаться всем и ему, жмуря глаза в гнойной пленке, даже если ослепнет к чертовой матери. И это будет хуже всего, эта извиняющаяся слабая улыбка. Ебаная феноменальная способность к регенерации, почему ты не работаешь, когда так нужна? - Живут, - эхом кивнула Линали и затихла, опустив голову. Он машинально сжал кулаки, чувствуя, как ускользает из его пальцев нить беседы. И едва слышно зашипел от досады – сжал слишком сильно, забыл о ранках на пальцах, боль в которых неприятно резанула по нервам. А затем застыл, уставился на свои них, с почти зажившими за день следами чужих зубов. - Вот блять, - сообщил он в пустоту, рассеянно глядя перед собой. А затем вдруг резко, надрывно, глухо расхохотался, высекая острое безумное эхо из стен. Линали испуганно отшатнулась от него, а он согнулся пополам, перегнулся чем-то болезненным, надломленным, словно черезо что-то в себе, хохоча и хватая себя за бока, привалился к дверному косяку и тоже съехал по нему вниз. По его мнению, все выходило просто пиздец как славно. Вчера на входе в штаб он встретил Аллена. Тот беспомощно улыбнулся ему, пошатнулся на ногах и привалился к стене, заходясь тупым кашлем и капая на пол кровью из раненого плеча. Капли с глухим звуком дробились, разбиваясь о каменные плиты, а глупый стручок подыхал прямо перед Кандой. И тот, сдавленно ругаясь и методично отчитывая идиота, дотащил его до комнаты и помог стянуть изодранные рубашку и пиджак. Уолкер обряжался то в эксцентричные пидорские шмотки, обнажая руки по плечо, то одевался откровенно не по погоде, а то и вовсе напяливал неудобные мужские костюмы. Юу понимал, чего тот добивался, но считал это врожденным кретинизмом, а не разумным методом привлечения внимания акум. А Алену было просто все равно, как он выглядит – чем занятнее, тем лучше, и неважно, что о нем подумают. Канда тогда молча оглядел его алевшее набухавшими синяками и гематомами плечо. Глубоко под бледную кожу были загнаны острые щепки, прорвавшие ткань пиджака и вгрызшиеся в мышцы. - Где? - отрывисто потребовал мечник. Наверно, это можно было счесть за светский разговор с его стороны, если бы не откровенная злость в его голосе. Он ненавидел, когда придурок оказывался ранен - в людях сразу поднималась удушливая волна невыплеснутой материнской заботы, а мелкий встрепанный Аллен-воробей затягивал её, словно сраная черная дыра, и не замечал. Он отсасывал её даже у Юу, хотя в возможность заботы о ком-то тот верил слабо. Отсасывал - Канда усмехнулся про себя. Это было бы неплохо - толкнуть в нужном направлении, грубо, поставить его на колени и сжать пальцы на белобрысых волосах, этого иногда хотелось до нездоровой одержимости. Впрочем, к черту - все равно здоровых одержимостей не бывает, особенно если хочется втрахать мальчишку в старый матрас. - Задело обвалившееся здание, - с трудом ворочая языком, сообщил Аллен, белый, словно крахмальный. Канда распахнул дверцы тумбочки, бесцеремонно вытряхнул средства для дезинфекции ран, звякнув пузырьками, на время сунул в карман стираные и заново смотанные бинты. Обрабатывать раны он за время жизни в Ордене научился даже лучше, чем владеть мугеном. Щепки извлекались из мышц тяжело, как слабо расшатанный зуб. Он тихо матерился, разодрав себе пальцы - отвлекся на прокусившего губу от боли Уолкера, сжавшего челюсти так, что играли желваки под прядями длинных белых волос, обрамлявших его осунувшееся лицо. Струйка крови прочертила дорожку по измазанному пылью подбородку. Юу огляделся - ничего подходящего вокруг не было. - Открой рот, - скомандовал он. Мальчишка неохотно подчинился, с подозрением глядя на него, и зашелся растерянным кашлем, как только ему в рот впихнули два согнутых пальца. - А теперь заткнись и терпи. И Аллен терпел, прокусывая ему пальцы и невнятно извиняясь, как только Канда начинал хмуриться сильнее прежнего. Канда придирчиво поглядел на свои руки. Контакта вчера там было предостаточно - какие к хренам шприцы, у него вчера раненые пальцы были в чужой слюне вперемешку с кровью, когда он их вытащил. Заебись просто. И что он за это получил? Он же даже не разложил его, чтобы потом понимать, какого черта он отрезал себе пути к отступлению, он просто по уши перемазался в яде в порыве альтруизма. Разве что потом, когда он уже перевязал его и собрался уходить, а Аллен сидел, привалившись к стене, в распахнутом, накинутом на плечи пиджаке и дурацкой шляпе, глядя на него снизу вверх, в нем что-то вскипело – он передумал молча уходить. Наверняка последней каплей стала шляпа - без неё все могло кончиться без ранений. - Ты не похож на гангстера двадцатых, - небрежно сообщил он, стаскивая с его головы шляпу в стиле ретро и надевая её на себя. Хотелось разозлить Уолкера, до умопомрачения хотелось. – Или на бутлегера, кого ты там из себя строишь. - Знаю, - улыбнулся тот и тихо и серьезно добавил: - Зато у тебя глаза убийцы. Канда замер, а потом понимающе скривился: - Мерзко, да? Аллен покачал головой, а затем, поморщившись от боли в руке, вытащил из кармана половинку некрупного апельсина. В комнате сразу запахло цитрусовыми, челюсть свело от иллюзорной кислоты, разлившейся в воздухе. - Держи, - он протянул его Канде, и тот растерянно сжал дольки в пальцах. - Он сладкий небось, - поморщился он. - Специально самый кислый, я выбирал. - Издеваешься, да? - сощурился Юу. Чертов мальчишка поглядел на него чистыми глазами, и тот с удивлением понял, что это было абсолютно всерьез. - Глупый стручок, - проворчал Канда и с невозмутимым лицом саднящими пальцами положил дольку в рот. Расцарапанные руки обожгло соком, а глаза невольно заслезились от едкого вкуса. Он скривился, а Аллен расхохотался: - Ты теперь тоже не похож. Канда не выдержал, дал ему подзатыльник перемазанной соком ладонью и вышел, хлопнув дверью. Уже в коридоре он различил тихий смех белобрысого ублюдка. Канда снова поглядел на свои руки. Мелкие, подзатянувшиеся новой, еще пока белой кожей, ранки усеивали его пальцы и буквально прогрызали дыры в реальности. Он невольно представлял себе, как оттуда, от багровых корочек, микроскопические вирусы растаскивались по его крови, неотвратимо высыпались из капилляров в широкие русла вен и артерий. Ему казалось, что он вот-вот ощутит, как острые, ажурные игольчатые капсиды вирусов, ретровирусов, что за насмешка судьбы, оцарапают сосуды изнутри, противно заскребутся, вырываясь наружу и залезая в самые дальние уголки организма. Он и раньше думал о смерти, даже нет, не так - он о ней знал. Знал, что с такой жизнью не остается никакой определенности, кроме, разве что, уверенности в том, что какая-нибудь тварь перегрызет тебе глотку; а теперь по всему выходило, что он подохнет, как наркоман или последняя шлюха в темной подворотне, когда организм просто развалится на неработающие куски. Нет, поправился он, не просто как шлюха - как пафосная шлюха из черно-белых фильмов тридцатых, которая говорит хриплым голосом, холодно глядит на собственную жизнь сверху вниз и имеет некую высшую идею, которую никогда не сможет воплотить. Только вот он - сможет, а заодно захватит с собой в небытие как можно больше уродов, но не потому что боится умирать, а потому что он сделает как можно больше шагов вверх перед тем, как сипло вздохнет в последний раз и как упадет последний лепесток лотоса. - Эй, ты как? - Линали дотронулась до плеча Юу, вытаскивая его из мутного, засасывавшего болота собственного сознания, воронкой затягивавшего его к себе в бездну. Он едва заметно вздрогнул и поднял на неё взгляд невидящих глаз. Веки девушки припухли, сама она до сих пор еще шмыгала носом, но снова была той Линали, которую он привык знать. - Ты будешь ему говорить? - он стряхнул с себя почти что кататоническое оцепенение. - Конечно, он же должен знать, - в её голосе не было уверенности. - И ты сможешь? - прищурился он. Линали замерла, затем сжала кулаки и опустила голову, закрывая глаза длинной рваной челкой. Она в тот момент походила на маленькую девочку, разбившую чашку и не знавшую, как сказать матери о том, что любимый фарфор в крупный голубой горошек разлетелся не собираемыми искорками по полу. - Не сейчас, - тихо сказала она. - Мне надо подумать, как об этом сообщить. - Она помолчала, затем неопределенно махнула куда-то в сторону. Рука раненой птицей упала обратно, безвольной плетью повисла вдоль тела, приминая вызывающе белоснежный халат, небрежно накинутый поверх одежды. - Пойду, подышу свежим воздухом. Канда поднялся на ноги и отряхнул джинсы. - Давай провожу. Линали просто кивнула в знак согласия. - Я поговорю с ним завтра утром, - нарушила молчание она только после того, как они миновали коридоры, гулкие лестничные пролеты и двор с выбоинами в старом асфальте и лужами, а затем, петляя узкими серыми переулками со слепо щерившимися внутрь кирпичными стенами, вышли на крутую улочку к церкви. Линали замерла, щурясь и вглядываясь в ослепительно горевшие золотом на солнце купола-капельки. Она как-то по-особенному приподняла подбородок, выпрямилась, расправив плечи, и, тоненькая, бледная, самим своим существом потянулась к ним, упрямо выжигая глаза отражением солнца в сусальном золоте. - Ты верующая? - неожиданно даже для себя поинтересовался Юу. - Нет... Да. Не знаю, - она устало закрыла лицо ладонями. - Нет, просто... глупо, знаю, но все это, все эти люди дают какое-то совсем особое ощущение. Умиротворение, пожалуй, - она развела руками и скользнула взглядом вниз, к основанию маленькой старой церквушки. - Подойдем поближе? Она толкнула ржавую калиточку, и та взвизгнула, скрипнула и отворилась, пуская их в мощеный брусчаткой двор. Внутри, как ему показалось, было оглушительно тихо и почему-то очень, очень страшно. Необъяснимо. Было тяжело смотреть на нескольких прихожан, крестившихся и со светлой радостью в глазах глядевших перед собой, а тишина, вроде бы не абсолютная, но предательски густая и душная, давила на уши. Он не был уверенным атеистом, не был верующим, он просто об этом не думал. Наверно, именно поэтому он сейчас остро ощущал себя чужим рядом с Линали, словно подвешенным в безвоздушном пространстве. - Почему вы вообще взяли его кровь на анализы? - теперь уже Канда цеплялся за разговор. Это оказалось мерзким ощущением. - Слышал, как он кашляет? Мы решили понять, что там, а ребята посоветовали на всякий случай проверить на все. Совсем на все. - Сопутствующее, да? - негромко поинтересовался он. Линали кивнула, а затем, помолчав, тронула его за рукав: - Я зайду, ладно? - девушка кивнула на церковь. - А завтра в штаб. - Не убивайся так, - попытался улыбнуться Юу. - Да, - она горько кивнула. - Конечно, ведь люди живут с этим, поддерживающая терапия там, да и с Невинностью будет полегче, должно быть. - Конечно живут, - успокаивающе кивнул он и добавил про себя, с каким-то необъяснимым злорадством: "Всю жизнь". Она благодарно сжала его запястье и исчезла в дверях храма, накинув на волосы полупрозрачный шейный платок. Канда вытащил из кармана беззвучно вибрировавший мобильный. Вчера, как только Линали скрылась из вида, он отчетливо понял, что у него больше не будет времени, что осталась последняя возможность. Самая последняя. Гореть - так целиком, в воду - так с головой. Он собирался протравиться до самых костей, накачаться вирусами так, что сдохнет еще наперед Уолкера. Он тогда стремительно выскочил обратно в переулки, в голове было гулко и пусто, разве что проскальзывали нечеткие хвосты хаотичных мыслей. Он ухмыльнулся про себя: "Черт возьми, это будет даже не любовь, это будет лучше и вернее: мы просто сдохнем вместе". Он старался не вспоминать о том, что у Аллена уже началась третья стадия, а значит, сам он никогда не смог бы его догнать, даже если бы и пытался. Впрочем, Канда по-прежнему не стремился умирать, просто понимал, что скоро придет для этого время, вот и все. Потому что он был уже почти мертв – лихорадка, трясшая его тело, словно сообщала ему, что вирус передался успешно. И теперь он имел на это всё, на всё, что взбредет в его дурную голову, гребаные права, даже на то самое - как в чертовых сказках! - "пока смерть не разлучит нас". И подобная идиотская, отдающая сентиментальностью и безрассудством мысль что-то задевала внутри. Мы в ответе за тех, кого приручили. За тех кого заразили. В голове мелькнуло еще что-то, про уголовную ответственность, впрочем, он послал её к черту. Канда по дороге зашел в свою комнату ради одной-единственной вещи - он больше не хотел ничего знать о будущем. Выдвинутый ящик стола кричал слепым ртом, а часы, однажды туда убранные, влетели в стену, высекая дождь из прозрачных стеклянных брызг. Он с каким-то темным внутренним удовлетворением поглядел, как потерянно скользнул вниз, за тумбочку, белевший неестественным пятном цветок лотоса, теряя лепестки и пачкаясь в пыли. Мосты горели за ним укоризненным нежно-розовым светом. Он толкнул дверь в комнату Аллена и успокоился - тот все еще был у себя и сидел на кровати с книгой, никуда не исчез, не испарился, не умер, был разве что бледноват и на лице четче обозначились скулы. Светлые пряди прикрывали лоб - точь-в-точь как у Линали часом ранее, но взгляд дымчато-пепельных глаз скользил по строкам, а губы были спокойны, не было этого неприятного, четко обозначившегося уголка рта, жесткого, опущенного вниз. Весь Уолкер был словно из дыма, пепла и пара - горький, теплый, и все время кажется, будто еще секунда, и он проскользнет через твои пальцы и уйдет в потолок. Когда Канда запер за собой на хлипкий замок дверь, тот мельком взглянул на него, а затем, словно заметив в нем что-то темное, тяжелое, моментально захлопнул книгу и отложил её на тумбочку. И посмотрел очень, очень внимательно. Юу поежился и потер ладони друг о друга – смотрели будто насквозь. - Замерз? - поинтересовался мальчишка. Тот покачал головой, пересек комнатушку с облезшей под потолком от сырости краской и плохим отоплением, склонился к нему и, обхватив его голову руками, прижался к сухим обкусанным губам своими. Поцелуй - это было слишком интимно и слишком открыто для Юу, слишком сложно и слишком проблематично. Куда сложнее того, что он собирался сделать. Он не планировал выворачивать душу наизнанку, не планировал, но чувствовал именно странное опустошение, касаясь чужих губ своими - ощущение собирающегося грозовыми тучами чего-то непоправимого, словно за секунду до того, как твой собственный бок пропорет вместе с одеждой чужой острый клинок, вгрызаясь в кости. Но поцеловать было необходимо. Чтобы ошарашить, обозначить намерения, сделать шаг вперед - он предпочитал особо не задумываться, мозги вообще оказывались абсолютно бесполезной вещью в такие моменты. Он прикусил его верхнюю губу, осторожно лизнул её, затем скользнул языком по влажным скользким зубам и пропал окончательно. Руки слушаться практически перестали, он с трудом опустил одну ладонь на шею Аллену, подхватил его под затылок, заставляя запрокинуть голову и крепче вжимаясь в его губы своими, уже влажными, а вторую повел ниже, ниже, до неширокой талии, которую уверенно потянул на себя. Если он кого и захватил врасплох, так это самого себя - тормоза оказались ни к черту, так что будь этот ублюдок хоть прокаженным, он бы уже вряд ли бы остановился. - Канда... - Аллен вырвался из его рук, запыхавшийся, будто едва не утонул, и замотал головой. Грудь его тяжело вздымалась, а светлые пряди растрепались и лезли в рот. На мучнистых бледных скулах горели два неровных, болезненных багровых пятна, сам он часто моргал, пытаясь сфокусировать взгляд на чужом лице. - Ты уверен? Тот демонстративно закатил глаза и вновь лизнул его в губы, перебивая дыхание, повалил на спину на старую кровать, жалобно скрипнувшую и сильно прогнувшуюся под весом двух тел, сплетенных в единый тактильный комок. Юу запустил пальцы под его майку, задирая её и пересчитывая ладонями ребра, невольно вспоминая разбитый в детстве металлофон - торчавшую из него порванную леску и холодные металлические пластинки, звеневшие под молоточком. А этот был теплым, с глухо барабанившим сердцем и гудевшей под кожей кровью, с натужно сипевшими легкими, живым, самым живым из всех. Только вот он знал, что чертова невидимая струна внутри уже давно натянулась, побелела, вот-вот лопнет, и потому молоточку надо спешить - тук-турутук-тук-тук по ребрам, пальцы и сердце в унисон. - Может, не сейчас? - Аллен продолжал упорствовать. - Слышал, как я кашляю? Вдруг оно вирусное? - обеспокоено продолжал он, пытаясь заглянуть Юу в глаза. Тот замер, посмотрел как-то странно, а потом вдруг уткнулся лбом в жесткий матрас за его плечом, зажмурился и захохотал. Чувствовать всем телом сотрясавшегося от хохота теплого и всегда серьезного мечника было до того странно, что он тоже улыбнулся. Канда успокоился и вновь навис над ним, опираясь на локти по обе стороны от его головы, окинул придирчивым взглядом его раскрасневшееся лицо и припухшие губы, задранную до груди майку, разметавшиеся по кровати бесцветные волосы, и не смог сдержать болезненного смешка. Гребаная невинность. Это было не просто странное название для силы, это было настолько в точку в этом случае, что в голове все плыло. На него чистым взглядом прозрачных глаз глядел мальчишка со СПИДом, которого вот-вот разложит взрослый парень, и это было настолько непорочно, особенно вместе со смешной заботой о его здоровье, что казалось издевательством. "Вдруг оно вирусное", - снова мелькнуло в голове, и он захлебнулся вновь подступившим к горлу истерическим хохотом, потянулся к губам Аллена, пытаясь подарить ему половину своего сумасшествия. Поцелуй вышел рваным, смазанным, глубоким и поспешным - словно он вознамерился дышать воздухом из его легких, вдыхая невидимый яд, пропитываясь им насквозь. Голова слегка закружилась, а в ушах морской пеной отдавалось сдавленное, прерывистое дыхание, заполнившее комнату, и резкие взвизги пружин. Руки лихорадочно скользили по ребрам, по плоскому животу, отбрасывали челку с чужого лба, гладили шрамы и неловко расстегивали джинсы больше не сопротивлявшегося Уолкера. - Ты чего? - вдруг перестал метаться и нахмурился Юу, глядя на расслабленного Аллена, с серьезным лицом заправлявшего иссиня-черную прядь ему за ухо и внимательно его разглядывавшего. Тот поглядел на него прищуренными хитрыми глазами, моргнул, смешно наморщил нос, а затем растерянно и радостно улыбнулся. - Я уж думал, что ты никогда не соберешься. Он сначала даже не понял, о чем тот говорил, а потом разозлился - по всему выходило, что это еще и он виноват! Он куснул его за шею, чуть левее сонной артерии, бешено пульсировавшей на шее. Мальчишка зашипел, едва заметно передернул плечами, но доверчиво подставил шею, заставляя Канду поперхнуться воздухом - только несмышленые щенята так доверчиво тычутся в любую руку. И долго они не живут. Он зло стащил с него штаны вместе с бельем, больно оцарапав бедра ногтями, поставил пару засосов на шее и ключицах - пришлось зажимать Аллену рот, тот буквально сходил с ума и метался под ним, хрипло дыша и издавая западающие, высокие стоны, от которых у Канды горели уши. - Тише ты, нам же высадят дверь злые соседи, - хмыкнул он, вжимая ладонь в распахнутый рот. Тот прикусил его пальцы, глухо мыча. - Ты прав, к черту соседей, - он отпустил его и вздрогнул от безумной смеси стона и всхлипа. - Твою мать, - едва слышно выругался он и заставил его развести ноги. - Я первый, - немного погодя растерянно не то констатировал, не то поинтересовался Юу, надавив пальцами на мышцы и почувствовав острое сопротивление. Уолкер виновато развел руками: - Мне только пятнадцать, чего ты хочешь. Канда криво усмехнулся про себя - его в свое время попытались изнасиловать еще в четырнадцать, так что он потом еще полгода спал с мугеном на всякий случай. С собой у него оказалась лишь какая-то густая заживляющая мазь, но и сгодилась и она - дальнейшие события слились в его памяти в невнятный пластилиновый ком - яркий, разноцветный, перемешанный и липнущий к рукам. Аллен сходил с ума, сжимал зубы, скулил, цеплялся пальцами за его спину и кусал губы, но выгибался и закатывал глаза, трепеща ресницами, так, что Юу просто не мог спокойно на это смотреть. В груди поднималось нехорошее желание не просто один раз разложить мальчишку, а трахать его с той периодичностью, с какой это вообще может быть возможным. Плевать, что они уже оба больны и что виноват в этом как раз недомерок, плевать, на все плевать - когда отдаются так, угасая в твоих руках, то это приковывает сильнее простого желания. Сейчас телефон настойчиво дрожал в пальцах Канды, на экране снова светилась пренебрежительная кличка. Вот глупый стручок. Канда не хотел с ним разговаривать, по крайней мере, сейчас, когда тот начал бы извиняться и злиться, или, что хуже, читать морали и утешать. Ничего, перебесится, решил он, сбрасывая пятый за последние три минуты звонок и прислоняясь лбом к прохладному оконному стеклу в полупустом дневном автобусе. Потом и поговорят, решил он - в конце концов, перед ними лежала еще целая жизнь. Жить Канде оставалось семнадцать месяцев - на десять дольше, чем Аллену.