Брошенный пёс.

Мы всегда были вместе, помнишь? Каждая секунда моей свободной и сознательной жизни утопала в твоих янтарных глазах. И в горе и в радости, как клятва верности супругов. Когда ловили очередных воров и мошенников, праздновали победу, отдыхали, веселились – мы были рядом, иногда даже на расстоянии меньшем, чем вытянутая рука. Я был с тобой, подобно сторожевому псу, подобранной на улице голодной шавке. Всегда старался быть рядом с корректором, исправившим ошибку в моём рассказе «Жизнь». Я был чёрной дырой истории, без даты рождения и смысла существовать. Паренёк, оставленный в приюте, на самом же деле – полигоне для исследований, очередными «родителями», обречённый на гнилую жизнь попрошайки. Изощрённые испытания новых препаратов и методик ломали психику и веру в иное, если не счастливое, то хотя бы свободное от боли будущее. Жизнь не катилась – стремительно летела под откос на реактивном топливе. Но моим стоп-краном стали вы. Мы познакомились на моем очередном бегстве в лавку со сладостями, в которой я частенько воровал вкусности ребятишкам. Ваши улыбки, несколько минут разговора, а мне уже казалось, что вы, Фредди, Дафни, Велма и ты – частички моей проданной за еду души. Такие разные, дополняющие друг друга и оживившие меня, вы заставляли смотреть с бесконечной преданностью. Еще, не будучи совершеннолетними, вы, благодаря богатому отцу Дафны забрали меня из серых стен полу психиатрического места содержания ненужных оболочек, некогда жаждущих тепла детей. Это была не благодарность – благоговение. Ты заинтересовал меня больше кого бы то ни было: Теплые искрящиеся глаза солнечного цвета, в которых читалась детская наивность, светлые, беспорядочно растрёпанные волосы и глуповатая, добрая улыбка. В тебе присутствовала та лёгкая, человечная частичка, которую я не замечал ни в себе, ни в людях. Твоя простота и открытость помогли мне забыть боль и оставить прошлое, вскрыли мою душу, удалили опухоль разочарования и сшили заново, вырезав улыбку. Я чувствовал эту лёгкость, рядом с тобой мои отброшенные за ненадобностью крылья вновь трепыхались, поднимая не в небо, но над землёй, и я уже не разбивал босые ноги об острые камни. Ты был для меня почти богом, подарившим неземной дар – счастье и детство, пусть мне уже и больше двадцати. Но святые неприкосновенны, а я посмел желать верховного из них. Когда чувство всеобъемлющей преданности превратилось в одержимость, не скажет никто. Житель небес превратился в демона искусителя, каждым взглядом, улыбкой и жестом подталкивая к греху, а я поддавался, совсем не прочь переступить грань дозволенного лучшему другу. И почти сделал то, о чём шептал мне бес на ухо каждую ночь, если бы не увиденное, что я предпочитаю и сейчас считать кошмарным сном. *** Иссиня-чёрная вуаль ложилась на плечи уставшего города, даря покой после суетного дня, но не мне. Я не могу уснуть четвёртую ночь, а всё из-за навязчивых мыслей о тебе, убегающих по трубочкам вен вниз живота и оставляя тянущую истому, граничащую с безумием. От этого ощущения невозможно избавиться, смириться тоже – слишком слаб, чтобы прятать в себе ураган, сносящий все моральные рамки. Добиваться своей цели долго, избирательно и хитро? Невозможно, слишком глуп и ослеплён этим чувством. Я могу лишь придти к порогу твоей комнаты, приоткрыть дверь и издалека наслаждаться твоим спокойным лицом и выглядывающей из-под одеяла линией ключиц, охранять твой сладкий сон. Идея была бессмысленна и жестока. Зная, что увижу, пошел ли бы к твоей двери? Если бы я мог думать в тот момент, даже посчитал бы твои разметавшиеся по подушке пшеничные волосы, прикушенную губу и хриплые стоны эстетически красивыми. Но это было не важно. Тебя ласкал не я, не я ловил стоны и целовал припухшие губы. Это не моё имя ты выкрикивал в нирване. Не нужен тебе в том ключе, каком хотел бы. Ты просто прохожий, погладивший и накормивший из жалости, а я, глупый щенок, уже был готов отдать тебе всё. Бежавший за тобой, но остановившийся у закрытой двери, теперь я сторожу порог, за который никогда не зайду. Привязанный на цепь и обречённый на то, чтобы смотреть. На губы, руки, движения. Обречённый слушать выкрикнутое на пике «люблю!» и понимать, что это не будет моим. Ураган сыграл со мной злую шутку. Он убил меня за доли секунд, которые я наблюдал в замедленной съёмке сотнями лет. Остаётся только осторожно прикрыть дверь и осесть на бетонный пол, прикусывая запястье, приглушающее отчаянный скулёж вновь брошенного пса.