В темноте

День закончился. Длинные тени выползли из своих углов, чтобы избавиться от последних следов света в доме. Юкимура зябко поежился, глядя, как наступает ночь. Он все еще не любит темноту, хоть и ждет ее наступления. Вместе с темнотой приходят звуки, которых не было днем. Шорохи, скрипы. Старый дом разговаривает сам с собой – и вовсе не во сне. Юкимура чувствовал, как перешептываются половицы в его комнате, где-то совсем рядом, уже невидимые в ночи. Было немного страшно, хотя давно надо бы привыкнуть. Юкимура отказывается привыкать к этой темноте и ее странному характеру. Но вот где-то слышится другой звук. Не просто болтовня старых ставней и бумажных стен, нет, он куда более живой и осязаемый. Кто-то идет по коридору. Мягкие, размеренные шаги отдаются глухим шелестом по всему дому. Этих звуков Юкимура ждал. Тихо, с легким дребезжанием, двери отворяются, и на фоне темноты вырисовывается еще более темный силуэт. – Здравствуй, – говорит Юкимура с улыбкой. Темнота скрывает его лицо, но Санада сможет различить интонации, сможет услышать все, что Юкимура вложил в одно короткое приветствие. Санада не отвечает ничего, подходит и легко сжимает протянутую руку. С этим прикосновением все вокруг меняется, и темнота больше не таит угроз и невыполненных обещаний, шорохи старого дома больше не кажутся угрожающими. Может быть все остается прежним, только Юкимура не видит ничего, кроме лица Санады, приблизившегося настолько, что даже в темноте можно различить его черты и слышит только его размеренное дыхание. И потом когда Санада улыбается, Юкимура забывает обо всем – всего за миг до поцелуя. Губы обжигает вздохом, и хочется прокричать что-то нелепое и детское, но получается только едва слышный стон, и нет уверенности, кому из двоих он принадлежит. Руки скользят нетерпеливо, еще недавно Юкимура зяб, но теперь уверен, что одежды на нем слишком много и в комнате очень жарко. Юкимура любит чувствовать руки Санады. Одновременно силу и власть, скрытые настолько тщательно, что догадываться можно по незначительным движениям, все равно легким и невесомым. Нежность Санада старается не выказывать тоже, но скрыть ее было бы невозможно, немыслимо. Осторожно, но уверенно Санада привлекает Юкимуру ближе, и теперь его дыхание щекочет шею, Юкимура улыбается и закрывает глаза, сосредотачивается на ощущениях, они все где-то внизу, и очень хочется еще одного прикосновения, самого вожделенного, которое Санада всегда откладывает бесконечно долго. Вот, наконец, Юкимура чувствует сначала легкое, дразнящее касание, которое приносит столько наслаждения, что нет никакой возможности сдержаться. Он вздыхает глубоко, глотает почти превратившийся в крик стон, а Санада сжимает его член чуть сильнее, точно зная, чего Юкимура сейчас хочет. Все звуки в доме замирают, сливаются в бессловесную наблюдающую тишину, которая прислушивается теперь к сбитому дыханию, бессвязному шепоту, не имеющему никакого смысла, но гораздо более важному, чем все, что мог бы сказать сам дом. Санада ритмично движется внутри, Юкимура губами ловит воздух и смотрит в темный потолок, старается запомнить каждый миг этой нависшей и уже не страшной темноты, приносящей столько ощущений – по-настоящему живых. И когда все заканчивается долгой сладостной вспышкой наслаждения, а шуршащие звуки возвращается на прежнее место, как будто выползают из дальних углов, Юкимура снова закрывает глаза и слушает теперь их. Но здесь есть еще один звук – размеренное дыхание Санады, и оно будет где-то рядом еще долго, Юкимура чувствует под пальцами тепло его кожи, и не нужно открывать глаза, чтобы убедиться, что Санада реален. Больше всего Юкимура боится, что глаза обманут, доверяет только рукам. Но ночь закончится, и Санада уйдет задолго до рассвета, оставив после себя немного тепла и пряного запаха чего-то очень знакомого и родного. Юкимура думает иногда, что это дикая роза. А потом день снова обретет власть над старым домом, над Юкимурой, и тишина перестанет существовать, половицы умолкнут и уснут, минуты потекут своей неспешной и невероятно скучной чередой. Юкимура будет смотреть на солнце, облака и ждать, когда же они скроются, время их истечет. И желать, чтобы однажды день вообще перестал существовать – хотя он все еще не любит темноту.