Душевная несвобода

Торжественная церемония назначена на утро понедельника. Погода отвратительная: льёт дождь, промозгло и сыро. Но не явиться нельзя: церемония в честь главы Альянса. Трагически погибшей донны Савады. Хотя каждый здесь знает, что это всё лицемерие – донна Савада сидела на героине. Ни у кого нет иллюзий – она погибла от передозировки. Но сказать публично об этом нельзя. Вонгола снова остаётся без наследника, и это уже не шутки. Тимотео подходит к Занзасу, хлопает его по плечу и сообщает, что теперь, видимо, он босс. - Мне жаль, вы были так близки в последнее время, - говорит он. Его больше заботит таинственно исчезнувшее кольцо Вонголы, чем смерть преемницы. Занзас скользит по отцу равнодушным взглядом, потом обращает его к гробу, хмыкает и уходит. Всем понятно – он единственный, кто не считает нужным показать свою скорбь по ушедшей. У Вонголы нет наследника, и им придётся мириться с Занзасом в этой роли. Но никто не знает, что донна Савада ждала ребёнка. Кроме, пожалуй, её репетитора, который и обнаружил уже остывающее тело. Он стоит около гроба и хмурится. Он не верит фальшивым словам «о трагической случайности», унёсшей из жизни «лучшую из лучших». Он вообще не верит. Эти несколько лет, что Савада сидит на героине, он старался образумить её и, разумеется, наблюдал. И за всё это время она никогда — никогда! (чёртов бессознательный инстинкт самосохранения) – не превышала дозу. Всегда занижала её, будто надеясь ещё выбраться из этого болота. Поэтому он не верит ни в трагические случайности, ни в стечение обстоятельств, он уверен, что здесь имеет место быть самоубийство. И, кажется, он даже знает причину. Реборн уходит с похорон раньше всех, не спеша собирает вещи, оставляет выключенный телефон и не оставляет адреса. Ещё до традиционного английского чая его нет в особняке. Иметь что-то общее с Занзасом он не желает. Точно так же, как и говорить Тимотео, что ни черта его сынок не был близок с Савадой. Достаточно того, что он знает про наркоту. Реборн немного корит себя, что не сумел воспитать достойного босса, но по большей части ему всё равно. Его ждёт судьба свободного сильнейшего киллера, но он почему-то знает, что после ухода «лучшей из лучших» уже не сможет найти покоя. Он усмехается и впервые в своей жизни закуривает. Через три дня Занзасу приходит посылка. Ни опознавательных знаков, ни записки, только кольцо Вонголы. Занзас долго на него смотрит, а потом так же долго смеётся. В этот момент никто не решается подойти к его кабинету – зловещий аккомпанемент заставляет думать, что босс спятил. Потом Занзас с криками и скандалом забирает кольца у Хранителей донны Савады и расформировывает специальный отряд убийц семьи Вонгола Варию. Это первые шаги нового босса. *** Спустя три года Вонголу боятся и уважают – Занзас ведёт дела жёстко и непоколебимо. Хотя кольцо Вонголы он так и не надел. Предыдущего босса вспоминают всё реже, но некоторые до сих пор помнят, что она улыбалась даже перед самой смертью. Занзас совсем не жалеет. Он считает, что сделал всё правильно. Это было легко: затащить неопытную девчонку в темноту клубов, дать ей почувствовать свободу, подарить ощущение вседозволенности. Она всё сделала за него – сначала кокаин, потом что-то потяжелее. Как сладка была его месть, а призом стало кресло босса. Саваду не жалко, она здорово позабавила его в эти несколько лет. Она как была наивной, так и осталась. Даже когда он под кокаином лишил её девственности, когда сам же колол ей наркотики и всячески развлекался с ней и её телом. Занзасу ни капельки не жалко. Он работает, как лошадь, так, что даже собственные подчинённые его не узнают; женится, устраивает светские рауты и отпиливает конкурентам конечности с помощью Пламени. Жизнь идёт своим чередом, и Занзаса всё устраивает. Известие о смерти Тимотео его не трогает – Занзас только думает, что давно пора. Старик так хотел внуков, но, видимо, не судьба. Занзас устраивает грандиозные похороны, но всем понятно, что плевать он хотел на своего отца. Известие о смерти Реборна спустя ещё несколько лет ему приносит лично Мармон. Занзас читает и долго и заливисто смеётся – подхватил какую-то неизлечимую лихорадку. И это-то лучший в мире киллер! Ему смешно и тошно одновременно. Но когда на пороге особняка появляется маленький мальчик с винными глазами и письмом от этого же Реборна, Занзасу уже не до смеха. Он в таком шоке, что из горла не вырываются привычные ругательства, а рука не тянется к пистолетам. В письме всего три слова: «Это твой сын». Занзас и так видит, что его: глаза и Пламя Ярости стали отличными доказательствами. Занзас не понимает, как и откуда, но части мозаики неотвратимо складываются в картинку. Мальчишке не больше девяти лет, а каштановые волосы и олений взгляд он явно унаследовал от матери. Странное сочетание. Но это по-прежнему не решает вопроса – как? В этот вечер Занзас впервые со смерти Десятой напивается до чёртиков. Знакомое ощущение желейного тела, туман в голове и собственный смех, доносящийся будто со стороны – всё это возвращает его на десяток лет назад, когда он точно так же глушил обиду, ненависть, разочарование, а Десятая закидывалась в его же ванной или приходила в себя после очередной ночи. Да, так всё и было. Занзас сам не понимает, почему не выкидывает сына – хотя даже в мыслях не может так его назвать - за ворота в один миг. Возможно, потому, что это единственная надежда на продолжение – жена оказалась бесплодна. У Занзаса нет любовниц, и он не горит желанием их заводить. Ребёнок остаётся в особняке, и уже в первый день Занзас убеждается, что он одновременно и похож, и не похож на Саваду. Парень боится каждого шороха, но эмоции можно прочитать только в его широко распахнутых, до краёв заполненных паникой, глазах. Он тих, молчалив, напряжён и подошедшего к нему Луссурию однозначно просит держаться подальше – Пламенем. Занзасу плевать, или он хочет убедить себя, что ему плевать. Он следит за Тетсуей – мальчик полностью оправдывает своё имя – только чтобы он ничего не разрушил. Он усмехается, думая, что ребёнка Савады могут так звать, и ему совсем невдомёк, что имя мальчику дал Реборн после того, как выходил. Савада была на третьем месяце, но Занзасу, конечно же, всё равно. И точно так же он не знает, что Реборн рассказал ребёнку, почему тот живёт с чужим человеком и где его мать. Месяц проходит на иголках. Тетсуя тенью ходит по особняку, в его глазах уже нет всепоглощающего ужаса, только тоска, неуверенность и равнодушие. Занзасу откровенно жутко. Он не выдерживает и пытается наладить контакт, но ребёнок произносит одну фразу, от которой кровь стынет: - Ты убил мою мать. В его глазах нет страха или осуждения. Поначалу кажется, что ему всё равно, и только самый внимательный взгляд может заметить, что ребёнок просто до дрожи ненавидит отца. Луссурия замечает. Странное чувство овладевает Занзасом после этих слов – чувство если не раскаяния, то разочарования: своими детьми он бы хотел гордиться. Это его маленькая слабость, которую он бы хотел забыть, уничтожить. Занзас вдруг понимает, что не должен восьмилетний ребёнок говорить таких вещей. Последнее дело в жизни Реборна не было призвано принести ни Тетсуе, ни Занзасу счастья, киллер сделал этот «подарок» из мести за свою нерадивую ученицу. Занзас решает, что Тетсуя – единственный наследник Вонголы, поэтому старается обеспечить его всем, но уже издалека. Так говорит ему долг, и мужчина старательно давит искорки какого-то светлого чувства. *** Когда в особняк врывается Гокудера, Занзас не знает, радоваться ему или злиться. Поэтому он радостно злится. Или зло радуется. Суть от перестановки не меняется. Занзас чёрной завистью завидует бывшему Хранителю, когда Тетсуя, внимательно осмотрев его, кивает, что на языке жестов мальчика означает «ты свой, тебя можно не бояться». Занзасу Тетсуя никогда не кивал. Он вообще старался не встречаться с отцом и точно так же очень редко говорил. Гокудера что-то долго и муторно орёт, то ли пытаясь что-то доказать, то ли просто срывая свою многолетнюю злость на человека, который свёл в могилу его обожаемую Десятую. Не нужно быть гением, чтобы понять – Хранители всё прекрасно знали. Другой вопрос - почему Савада не позволила себе помочь? Хотя, возможно, она просто не понимала всей ситуации. У неё в генах было заложено защищать других, а вот в программе самосохранения явно произошёл сбой. Занзас долго слушает Гокудеру, даже удивляется мимолётом, откуда у него такое терпение, и срывается только тогда, когда в кабинет заглядывает мальчик, равнодушно осматривая помещение. Гокудера быстро ретируется. Ураган возится с ребёнком, как со своим, не подпуская бывшую Варию ни на шаг. Возможно, он на самом деле ощущает некую причастность – ведь это сын Десятой. Из его глаз не уходит вина, сожаление, злость, но Гокудера корректен едва ли не до жеманства, спокоен и тих. Его присутствия почти никто не замечает, и только Занзас становится злее и раздражительнее. Гокудера появляется в его кабинете стабильно раз в неделю, предоставляя счёт, сухие отчёты о ребёнке, и молча уходит. Зачем он это делает – непонятно, наверное, даже самому Гокудере. Уж он-то и без Занзаса смог бы обеспечить и воспитать Тетсую. Возможно, ему просто хочется напоследок содрать с Занзаса побольше денег – мелочь, а приятно, тем более на сына Десятой; возможно, он хочет пробудить какие-то чувства в новом боссе… Всё это бесполезно, потому что Занзас молча терпит и, кажется, даже с нетерпением ждёт появления итальянца в кабинете. Впрочем, видит это опять же только Луссурия. *** Время бежит очень быстро, Занзас стареет, Тетсуя, наоборот, растёт. С возрастом он всё больше становится похож на мать – невысокий, хрупкий, с копной каштановых непослушных волос. Даже плавные черты лица его больше напоминают Тсуну, нежели Занзаса. О родстве с ним говорят только пылающие винные глаза да удивительная ловкость, коей Савада точно никогда в жизни не обладала. И Пламя. Тетсуя учится стрелять из двух пистолетов, и Занзасу в глубине души приятно, что его оружие именно такое, но он старательно прячет это даже от себя. Мальчик всё так же тих и замкнут, но уже ни у кого в особняке нет сомнений – чем тише омут, тем профессиональнее в нём черти. Занзас предсказуем, Тсуна тоже была в своё время, но Тетсуя ни словом, ни делом не даёт понять своё отношение к тем или иным вещам. Он срывается только один-единственный раз: когда в особняк привозят окровавленное тело Гокудеры, его единственного учителя, воспитателя, друга, брата, помощника. Занзас смотрит на бездыханное тело и чувствует странную горечь, будто… ему жаль? Он отбрасывает эти мысли и возвращается в свой кабинет – пока ещё он босс, и его обязанность — организовать похороны. На которые ни он, ни Тетсуя не придут. Им обоим совершенно всё равно, что подумают другие – дань памяти они отдали ещё в тот миг, когда пол в холле окрасился в ярко-красный. Сын с отцом практически не видятся всё это время, хотя сказать «не общаются совсем» нельзя. У них странные отношения, почти как «секс без обязательств» или «секс по дружбе». Совсем как было у Занзаса с Тсуной. Он понемногу начинает понимать её. Совсем чуть-чуть, капельку. Невозможно не понимать её, глядя на гордого равнодушного юношу. Сына. Один игнорирует другого, другой страстно желает внимания первого. С возрастом Занзас всё чаще начинает думать, что когда-то давно всё пошло не так, как должно было. Он злится, работает пуще прежнего, от него начинают шарахаться собственные Хранители, и однажды наступает такой момент, когда его сваливает первый инфаркт. Неожиданно, на рабочем месте. Занзас выживает только потому, что рядом неизменно оказывается Скуало. Всё такой же громкий и худощавый, вновь отрастивший волосы до поясницы, он орёт и вызывает скорую. В его белой копне почти незаметны первые проблески седины, и по нему не скажешь, что ему почти сорок, но годы начинают брать своё. Занзас всего этого не помнит, потому что находится в отключке, но когда открывает глаза в белоснежной палате, первое, что он видит – холодные глаза его сына. Они так и не говорят друг другу ни слова, Тетсуя уходит почти сразу и больше не появляется в больнице. Занзас не может объяснить, что это было – можно ли принять это за волнение о нём? Это похоже на кость, брошенную бездомной собаке, и Занзас вспоминает, как часто сам так делал с Савадой. Он начинает понимать смысл слов «как аукнется». Ему аукнулось. *** В паспорте Тетсуи записано «Савада», но когда парню исполняется двадцать один, он неожиданно для всех меняет фамилию. Занзас долго задумчиво смотрит в бокал с виски, которое врач ему строго-настрого запретил, и думает, почему – Эспозито? Давно забытая им самим его фамилия. И где только мальчишка её откопал? Впрочем, возможно, это случайность? И он, как и Савада когда-то, просто захотел свободы? Но Занзас в это не верит. Он достаточно хорошо знает сына, чтобы понять: случайности не причём. Но понять мотивов Тетсуи он всё равно не может. Занзас думает, что это насмешка судьбы – иметь ему такую фамилию, но тут же одёргивает себя. Ему становится противно от того, каким он становится. Где тот Занзас, которого все боялись и которого ничего не волновало? Его и сейчас боятся, но нельзя сказать, что его ничего не волнует. Место босса перестаёт быть таким привлекательным, как двадцать с лишним лет назад. Вместе с этим пониманием приходит и ещё большая ненависть к Саваде, которая даже после смерти не оставила его в покое. Занзас никогда не сожалел о своём прошлом, но теперь с новой силой убеждается, что всё сделал правильно. За исключением одного. После второго инфаркта и очередной больницы Тетсуя приходит к нему в кабинет и едва ли не впервые заговаривает сам. Короткими тихими фразами он объясняет, что Реборн попросил его передать помимо той маленькой записки ещё и короткое письмо, но он из вредности этого не сделал. А недавно вспомнил и всё-таки решил выполнить просьбу опекуна. - Вот это письмо, - говорит Тетсуя, вставая, и уходит из кабинета. Ему нет дела, что написано там, что Реборн так хотел передать его отцу. Этот ещё не старый, но уже измученный человек не вызывает в нём никаких чувств, кроме некоторой брезгливости. Тетсуя отчаянно ищет причину, заставившую его довести его мать до передозировки, и не находит. Кажется, что её просто нет. Тетсуя невольно сравнивает Занзаса с собой – у него тоже было испорченное детство, разрушенные надежды – да, он неплохо изучил биографию отца – но насколько разными они остались! Тетсуя не чувствует того, что, наверное, испытывал когда-то Занзас. Ему до безумия хочется узнать, какой была его мать, но никто не может рассказать ему этого. Кто-то грустно улыбается, кто-то смеётся, кто-то молчит. Тетсуе хочется спросить – неужели им на самом деле нечего сказать? – но потом понимает, что в сущности это уже неважно. Занзас же после ухода Тетсуи открывает старый потрёпанный конверт и достаёт обычный тетрадный лист. Тон письма сух и почти официален, если бы не ненависть киллера, буквально ядом пропитавшая бумагу. Буквы почти не узнать, наверняка у Реборна тряслась рука от лихорадки – от ровного почерка почти ничего не осталось. Занзас щурит глаза и читает. «Я догадываюсь, что Тет-кун не отдаст тебе это письмо сразу. Не знаю, сколько лет пройдёт, прежде чем ты сможешь прочитать эти строки. Возможно, я совершаю огромную ошибку, отправляя его к тебе, но я хочу, чтобы ты собственными глазами видел себя и не себя одновременно. Помяни моё слово, Занзас, если хотя бы один волос упадёт с головы Тетсуи, я с того света вернусь и доходчиво объясню, почему не стоит игнорировать мои требования. Я надеюсь, что однажды ты поймёшь её, все её чувства, и я очень надеюсь, что к этому моменту будет слишком поздно – не важно, для чего. Искренне желаю тебе остаток жизни страдать и мучиться сожалениями. Смерть – слишком лёгкое пожелание за всё, что ты сделал с ней. Тетсуя выжил только благодаря чуду, потому что она прекрасно знала, что беременна, когда принимала последнюю дозу. Пусть и ты будешь знать. Надеюсь, Тетсуя станет для тебя всем. Вот только ты для него всем никогда не станешь – я позаботился об этом. Прощай, надеюсь, в Аду мы будем вариться в разных котлах. Она будет на Небесах, не сомневайся». Занзас аккуратно складывает письмо и убирает его в ящик поверх всех документов. Там же лежит шкатулка с чёртовым кольцом Вонголы, которую он не доставал с момента получения. С особым наслаждением Занзас не торопясь выпивает бокал любимого виски и поглаживает гладкий бок пистолета. В сущности, ничего уже не важно. Ему пятьдесят два, но кажется, будто все сто. Занзас остаётся у разбитого корыта. Он опоздал на двадцать два года.