Качели

Вперед-назад. Назад – вперед. Это же качели, что еще от них может требоваться? Вот я и не требую. Так, стоп! Я пытаюсь затормозить, раздается неприятный шаркающий звук. Мои кеды скоро развалятся от таких манипуляций. Хотя, кому есть дело до обуви, когда рушится жизнь? Целая гребаная жизнь разваливается на части, рассыпается в пыль. И нет, я не плачу. Просто пыль попала в глаза. Она последнее время слишком часто туда попадает. Я достаю из кармана ничем не примечательную белую коробочку. В ней хранится моя жизнь на ближайшие семь часов. Первое время мне было немного странно, что вся моя жизнь умещается в горстке таблеток: лошадиная доза обезболивающего, антидепрессанты и еще какая-то дрянь. Даже не хочу вспоминать что это, да и вряд ли мне удастся вспомнить. Главное, что вот этот цветастый коктейль заглушает боль. И нет, не ту эмоциональную, душевную боль ( с ней-то мы уже давно не расстаемся), а боль вполне приземленную, физическую. Конечно, в этих таблетках есть и свои недостатки. Например, после них мне кажется, что моя голова заполнена ватой, туго набита ей, как голова игрушечного медведя. Она везде: в глазах, в носу, в ушах, во рту. Я перестаю что-либо ясно чувствовать, только через нее, мою вату, с которой я уже тоже сдружилась. Делаю глубокий вдох. Возможно, немного кислорода замедлит наступление боли, я хочу еще немного потерпеть. Период, когда я могу все чувствовать чисто и ясно, достаточно короток, и я не собираюсь упускать ни секунды этого времени. Сколько я уже здесь сижу: пять минут, два часа? Увы, чувство времени давно покинуло меня. Конечно, это не проблема, если можно просто надеть часы, но, опять же, увы, память меня покинула тоже, так что сквозь медикаментозный туман мне редко удается вспомнить о необходимости надеть этот милый аксессуар. Я потираю запястье: большой и указательный палец встречаются без особого труда, оставляя между собой и запястьем небольшое расстояние. Вообще, это даже забавно, учитывая, что раньше я так переживала из-за лишнего веса. Вот, пожалуйста, универсальное средство похудения. Вообще, умирать – это даже весело, есть столько плюсов! Как на кладбище. Да, дурацкая шутка, я ее раньше люто ненавидела, но теперь нахожу в ней какое-то мрачное очарование. Она так хорошо подходит к ситуации. Появляется головокружение. Ну что же, мне это даже на руку: я лишь поудобнее усаживаюсь на своих качелях и отталкиваюсь от этой бренной земли. Головокружение дает вполне реалистичное чувство полета. Люди, вы видите? Я лечу, вы смотрите? Нет, не смотрят. И к этому я тоже привыкла: да, меня избегают, да, со мной стараются не говорить лишний раз, ну и что? Мне плевать. А знаете, что я сейчас хочу больше всего на свете? Хочу проснуться на рассвете в объятиях любимого человека, тихо, чтобы не разбудить его, выйти на балкон и увидеть море. И горы. Я никогда не видела ни того, ни другого. Но вот ведь незадача: у меня никого нет, и этот город я больше никогда не покину. Я могу сейчас все бросить, купить билет на самолет и рвануть, куда глаза глядят. Но проблема в том, что я, вероятнее всего, отброшу коньки еще в полете, знатно перепугав всех его пассажиров. Странно, почему это не кажется мне такой плохой идеей? Вперед-назад. К горлу подступает тошнота. Пожалуйста, не надо, еще несколько минут я хочу видеть этот мир четко и ясно. Но увы, мои просьбы остаются без ответа, так что мне приходится залпом глотать все мои таблетки. Я встаю, слегка покачиваясь. У меня ровно шесть с половиной минут, чтобы вернуться в свой омерзительно пустой дом, лечь на пол и представить себе шум моря, свежий ветер с гор и, если мне очень повезет, я смогу хотя бы на долю секунды вообразить себе чье-то прикосновение на моей руке до того, как все провалится в сгущающийся туман. Качели печально скрипнули где-то позади. Ничего, я вернусь сюда полетать еще через семь часов.