Клетка

Том лежит в постели уже второй день. Он не знает, на что именно надеялся, возможно, он собирался истечь кровью и подохнуть в поле, будто какая-то драная полевка или ворона. Или собака. А, возможно, он знал, что Франсис все равно его найдет. У парня словно нюх на него. На его присутствие. Том сучит ногами, сталкивая плед к изножью постели. Ноги изрезаны. Руки изрезаны. Одежда – в лохмотья. Царапины на лице саднят сильнее всего, хотя они явно не столь глубоки, как вот эта отвратительная рана на тыльной стороне ладони. Том поднимает руку и в слабеньком освещении комнаты пытается разглядеть что-то под белизной бинта. Перед мысленным взором черви разъедают края раны. Дверь распахивается. Том вздрагивает и поджимает губы, испугавшись собственной реакции. Он чувствует себя птицей, томящейся в темной клетке, баюкающей израненные крылья. Он не может выбраться. Ему даже нечего надеть. Никак не выскользнуть. Франсис заходит с непроницаемой рожей, как обычно. У него в руках чашка. Со стороны кухни тянет вареной курицей, морковью и картошкой, и Том пытается уловить этот запах, поймать маленькое мгновение, напрямую не связанное ни с кем в этой комнате. Он подползает к изголовью, опираясь на локти, пытается неловко сесть. - Ты заставил Агату переживать, - сухо говорит Франсис, со стуком опуская чашку на тумбочку рядом с Томом. – Так что завязывай симулировать. - У меня все тело исполосовано, - бормочет Том, надеясь, что Франсис не услышит его жалких оправданий. - Я же сказал тебе!.. – громко начинает Франсис, снова заставляя Тома содрогнуться. Затем он мельком оглядывается на приоткрытую дверь и добавляет уже тише, но с не меньшей яростью: - Что кукурузные листья острые, и в поле ходить нельзя. Том обнимает колено и молчит, поглядывая то на Франсиса, то вниз, на свою ногу. Ступня тоже перебинтована. Как только умудрился порезаться сквозь кеды? - Я принес тебе суп, - Франсис облизывает губы, будто хочет сказать что-то еще. Том продолжает угрюмо молчать, уступая ему свою строку диалога. Франсис цокает языком и наклоняется к нему, прямо к его лицу. – Будь хорошим мальчиком и скажи «спасибо». Том избегает смотреть в глаза. - А, Том? - Спасибо, - едва слышно говорит он. Скулы сводит от отвращения к себе. – За всё. Франсис усмехается краем губ. - Так-то лучше, - он делает вид, что собирается добродушно похлопать его по щеке, и Том невольно пытается увернуться. Франсис издает смешок. Том чувствует себя загнанной полевкой. Или вороной. Или, на крайний случай, собакой. Он скрещивает ноги и прикусывает щеку изнутри, глядя на Франсиса. Взгляд дается нелегко. Том близоруко щурится, неловко усмехается в ответ, сдувает волосы с лица и берется все же за чашку с супом. Шрамы натягиваются и саднят; едва зажив, они готовы разойтись вновь. - Подожди, - Франсис подается вперед и накрывает чашку пальцами. Том прикусывает губу. Нервы подтягиваются в один напряженный комок в груди. Франсис говорит: – Я принесу хлеб. Он выходит из комнаты, и Том долго смотрит ему вслед.