Lorelei

Небесно-голубой кабриолет несся по рыжеватому песку планеты Понтида. В лицо абсолютно лысого водителя рвался горячий, как из духовки, суховей, в котором плавилось чуть ли не пол планеты. На огромной пыльной дороге, уводящей за круто изгибающийся горизонт этой планетки с маленьким радиусом, не было никого, кроме Бена Хобкинсона. Это был полнеющий мужчинам средних лет, ходящий только в футболках поло и всегда имеющий при себе лучшие сигареты прямо с Земли. Он принадлежал к тому сорту людей, которые делают себя сами, их природная хватка и сметливость приносит им капиталы, но люди эти просты и грубоваты. В них никогда не бывает снобизма, потому что сами они вышли из низов, в жизни они добродушные и веселые. Их старательно презирает аристократия, усердно забывая, что их прапрапредки были ровно такими же. Удаляясь от своей неоклассической виллы на берегу Нумового моря, он въезжал в предгорья Ромула. То тут, то там стали вылезать прямо из ровной рыжеватой равнины высокие каменные пальцы. Неожиданное, земное воспоминание вспыхнуло у Бена в голове: в душном классе пожилая Миссис Одуванчик рассказывает о колонизации Дикого Запада, о прериях, ковбоях и бандитах. В застывшей, как перед грозой, тишине, не слышно было даже ветра, и только мотор своим низким гулом тревожил неподвижный воздух. Ничего необычного в этом не было, надвигалась самая обыкновенная гроза, и все же Бену вдруг стало как-то не по себе. Как будто за ним наблюдали. Казалось, что еще чуть-чуть, и раскаленный полушар неба даст трещину и осыпется мириадами маленьких осколков. И вдруг на одном из "пальцев" что-то блеснуло, как кусочек сусального золота. Там сидел человек. Девушка. Это был просто бред, такого не могло быть. Бен готов был поспорить, что в радиусе восьми километров от него никого нет. Да и как бы эта девушка попала на самый верх девятиметрового каменного столба? Он бы просто не разглядел ее с такого-то расстояния! Должно быть Бену просто напекло, вот и мерещится всякое. Но чем ближе подъезжал Бен, тем отчетливее становился мираж. Он не исчезал и даже не менялся. На вершине столба сидела девушка в золотистом псевдогреческом платье и высоких сандалиях, она расчесывала свои золотые волосы золотым гребнем, золотые браслеты, серьги и кольца звякали, она пела. "Чертовщина какая-то", -- буркнул Бен. Странная девушка все пела, и было что-то очень притягательное, чарующее и обещающее в этой песне. Она сулила что-то простое и идеальное, как домик в тени деревьев, как стакан лимонада в жаркий день, как горячий шоколад в лютый холод. "Жене будет вечно тридцать, дети будут пределом твоих мечтаний, друзья никогда не отвернутся от тебя, в своей тарелке ты никогда не найдешь пересушенного стейка или сыроватого пирога, ты никогда не замерзнешь и не перегреешься. Жизнь будет цвести лишь для тебя, любовно подкладывая только самые лакомые кусочки своих плодов. Вечно безмятежный, ты забудешь обо всем, что не есть чистое блаженство и чистое удовольствие! Все тебе будет казаться сладким нектаром и божественной амброзией!" Бен не заметил, как съехал с дороги, как медленно и неумолимо перед ним вырос каменный палец, как его нога все сильнее вдавливала в пол педаль газа, как рассыпалось небо на маленькие дребезжащие кусочки; не заметил он, что незнакомка пела на каком-то древнем, забытом языке, что темп с медленного "Die Luft ist kühl und es dunkelt und rühig fliest der Rein" становился все быстрее, все лихорадочнее. Мир сошелся до золотого гребня в руках этой сирены, капот кабриолета смялся о громаду пальца, как голубая жестянка, выстрелили подушки безопасности, но им было не спасти человека, летящего на твердый рыжий камень со скоростью 560 километров в час. Тело впечаталось в камень, и золотистый голос тихо прошелестел торжественное "Die Lorelei getan!" в стеклянные глаза Бена, в его оглохшие уши.