Госпожа в сером

Молочный туман стелется над потемневшей от горя травой. Или это взор мой замутнен слезами, которые никогда не прольются, болью, которую никогда не обнажит мой взгляд? Светло-серебристые листья тянутся ко мне, желая прикосновения, что я могу даровать им. И я касаюсь - и они склоняются, и травы склоняются передо мной так же. Это не мой дом, но мой временный приют, приют для всех, кто устал под гнетом скорбей. Он дарует исцеление тем, кого терзает боль, он дарует прощение тем, кого мучит совесть, он дарует покой тем, кто закован в цепи тревог. Я знаю каждый листок и цветок в нем, я знаю исток каждого ручейка и глубину каждого озера – ведь все это части меня, это все моя песня. И если пожелаю, я могу выдохнуть в этом теле, а сделать вдох всем пространством этих садов, соединиться с ними полностью, оставив материальную оболочку. Но ныне я не желаю этого, ныне для меня это похоже на старый, давно забытый сон. О, я знаю, что такое сны, ведь не я одна создавала эти сады, но и мой супруг. И я знаю, что одна тропинка может привести во множество мест, что все пространство вокруг изменчиво и неуловимо, но я не знаю меры бесконечности этих вариантов. И когда я спрашиваю его об этом, то он лишь смеется и отвечает, что ему тоже это неведомо. Поэтому я – бывшая ранее – всего лишь сон для меня нынешней, словно закованной в один и тот же облик. Да, я могу оставить его, но с каждой эпохой это становится все сложнее, как если бы я стояла долго на одном месте, и меня оплетал дикий хмель. Этот мир – просто мой дикий хмель. Но он мне дорог, до чего он мне дорог. И удаляясь мыслью в давние времена, я понимаю, что мое восхищение и удивление этой песнью не стало меньше. Но эта страсть – моя мука. Я не могу оставить этот мир, но и не могу в нем пребывать. Мои руки, что дарят исцеление, что могли бы дарить исцелению всему, обожженные изначальным искажением, опускаются. И если я не могу исправить весь мир, то к чему мне этот маленький уголок, который даже не тень, который даже не сон? Но потом приходит он. Я кладу голову к нему на колени, он вплетает в мои волосы цветы, которые белее жемчуга, что я ношу в косах и смотри на меня. И в его глазах я вижу ту же тоску, но вижу и надежду. О, воистину, Отец наш, мы не знали, кто мы, пока не оказались здесь, но нам еще предстоит узнавать себя в грядущих веках. И пусть этот мир правит нас и режет по своей мерке, но все же мы будем верны долгу и песне.