Остановка в пути

Джеймс Бьюкенен Барнс всегда был человеком исключительной жадности. Сколько Стив его знал, Баки неизменно предпочитал только лучшее: самую вкусную еду, самых красивых девушек, самую модную одежду, самую крепкую выпивку. Он был далек от понятий скромности и аскезы и всегда с азартом и полной отдачей боролся за то, чтобы получить самый лакомый кусок. Как ни смешно, но даже война его ничуть не изменила. – Ну, как? – Баки развалился на низком диванчике, широко раскинул руки и ноги, с самодовольной ухмылкой наблюдая, как Стив коротко оглядывается по сторонам и пристраивает свой щит в углу. – Хорошая квартира, – кивнул он в ответ. – Горячая вода есть? – Обижаешь, – протянул Баки, щурясь, как сытый кот. – Здесь все есть, Стиви. И даже больше. – Ты что имеешь в виду? – невольно улыбнулся Стив и принялся за застежки своей сбруи. – Опять где-то достал? Отнеси ребятам. Баки утомленно вздохнул. – Ты портишь все веселье. – Это не весело, я все равно ничего не почувствую. – А я так – вполне. Стив подошел к нему вплотную, касаясь коленом колена, и легко, как сам Баки любил делать, приподнял бровь, глядя с обещанием и тихим, затаенным весельем. – Хочешь надраться и пропустить все самое интересное? Взгляд Баки в ту же секунду стал острым, а губы приоткрылись, и сам он будто бы подобрался и сел ровнее, при этом почти не двигаясь. – Неужели. У Капитана Америки наконец-то появилось настроение, – ухмыльнулся он и не удержался, облизнулся и сглотнул, глядя снизу вверх так, что Стиву на секунду до смерти захотелось не сдержаться тоже, содрать с себя осточертевшую форму, разложить голодного Баки прямо на этом диване и… – Настроение у меня есть всегда, – заметил Стив, переборов себя и отступив. – Но здесь есть еще и возможность. – Ну конечно, – немного нервно и почти зло улыбнулся Баки. – Только на кровати. Правильный Стив. – Кровать – это не обязательное условие, – он наконец-то расстегнул последний ремень и вывернулся из тяжелой замызганной грязью брони, сбросил ее глухо брякнувшей кучей прямо на пол. – Но ребятам ни к чему это все слушать. – Ребята и не такое слышали, – дернул плечом Баки. – И видели. Ни один из них не похож на невинную девушку, Стиви. Он наблюдал за раздевающимся другом жадным взглядом, а тот как будто специально поворачивался перед ним, красовался, стягивая свитер, майку, плотные штаны… Пока не остался совершенно обнаженным. Красивым. Сияющим, даже несмотря на копоть в волосах и свежие синяки и ссадины по всему телу. – Я в ванную, – сказал Стив, проходя мимо. Сказал таким спокойным, ровным голосом, что Баки на пару секунд зажмурился, чтобы пригасить мгновенно вскинувшееся кипятком и застучавшее в висках вожделение. Время есть, сказал он себе, стискивая зубы, немного посидел еще, слушая, как загудела в ванной, нагреваясь, вода, а потом резко поднялся и принялся раздеваться. Пальцы слушались плохо – от волнения или от возбуждения, от легкой злости – скорее на себя, на собственное нетерпение, чем на Стива. Баки вынул из кармана тяжелую бутыль с темной маслянистой жидкостью, с красивой этикеткой, поставил на низенький резной столик. Здесь все было такое – низенькое и резное: диванчики, скамеечки, стульчики, столики. Даже кровать в спальне – резная и на низких ножках. И на стенах – какие-то портреты в небольших резных рамках. Наверное, раньше здесь жила какая-нибудь крохотная, очень изящная, очень французская старушка в шляпке – до того, как пришли немцы. Теперь старушка куда-то делась, немцы уже неделю как ушли, чему Баки с ребятами немало поспособствовали. Остались портреты, отличная кровать, роскошная ванная комната с газовой колонкой и опять же низенькой, но большой ванной на разлапистых птичьих ногах… Стив – сопляк, хоть и целый капитан. Не понимает прелести настоящего французского коньяка. Он его и не пробовал никогда, и, скорей всего, не станет. Глупый паренек. Как будто бы люди пьют, только чтобы напиться. Как будто едят, только чтобы наесться. Как будто трахаются, только чтобы кончить… Стив – чертово совершенство. Насколько было проще, когда он оставался маленьким тощим занудой со впалой узкой грудью, тонкими птичьими лапками и вечно хмурым лицом. Сейчас, с этим чистым, мощным разворотом плеч, крепкой задницей и мягким, насмешливым, будто провоцирующим взглядом... Все стало гораздо трудней. И Стив это знает, но не делает скидок. Он никогда и никому не делает скидок. Особенно себе… а ведь Баки уже давно стал его частью, сам не заметил. – Будет лишнее местечко? – хрипло спросил он, не в силах отвести глаз. Пар поднимался к высокому потолку густыми клубами, и в этом белесом мареве Стив выглядел как-то особенно невозможно. Он лежал в ванне, раскидав руки по бортам и откинувшись затылком на специальный фарфоровый подголовник. Воды было по грудь, и когда Стив потянулся, открывая глаза и оборачиваясь на звук, Баки снова дернуло, потому что – красные от горячей воды соски, напряженный живот под водой, и там, дальше, ниже, в глубине – темное и пока не слишком видное, и от этой полускрытости, неявности, колышущейся горячей воды и пара – в крови клокотало до боли. – Я могу подвинуться, – сказал Стив расслабленным голосом. Он глядел из-под темных от влаги ресниц. Он неторопливо подтянулся, садясь в ванне, и от его распаренной кожи к потолку взметнулось новое облако пара. Он раздвинул колени, тихо и почти сонно вздыхая. Ну нет, подумал Баки. Спать ты у меня сегодня не будешь. Он шагнул ближе, вплотную, обнаженный и открытый для взгляда – и Стив чуть наклонил голову, переводя дыхание, когда пах Баки, его живот, его стоящий член оказались практически перед его носом. А потом вскинул яркие глаза, отчаянно и откровенно глядя прямо Баки в лицо, и тот невольно шумно выдохнул. Стив, он ведь никогда не пасует, чертов Стив Роджерс, долбанный Капитан Америка, он заворожено смотрел уже прямо туда, гладил своей горячей мокрой ладонью по бедру и тянул ближе, облизываясь, примеряясь, и Баки стоило всех его сил отстраниться. – Тебя в детстве не учили не тянуть в рот немытое? – с ломкой насмешкой спросил он, и Стив, будто очнувшись, нахмурился, запрокинул голову, глядя на Баки, и неуверенно улыбнулся, а потом и рассмеялся. И Баки рассмеялся вместе с ним, позволяя горячим ладоням хватать себя за бедра и задницу, тянуть, плескать на кожу почти кипятком, позволяя горячему Стиву в шутку с собой бороться, кусать за бока, тыкаться мокрым ртом в пах, в живот, в грудь, а потом и в шею, в губы. Вода ошпаривала, и Баки шипел как кот, бултыхаясь в ванне, пытаясь уместиться в ней вместе с огромным Стивом, с его торчащими во все стороны коленями, длинными ручищами. У него была такая широкая и белая грудь, что ее хотелось целовать, вылизывать до умопомрачения, и плевать Баки на соль и горечь, резкий запах, Стиву тоже плевать, это сначала он стеснялся, зажимался и по полчаса пытался оттереть себе все места холодной водой без мыла, прежде чем позволить Баки… Сейчас – плевать. Это – жизнь, это человеческое тело, его Стив, которого Баки любил до умопомрачения всего, целиком, и тощим гусенком любил, и сейчас, роскошным красавцем – любил, и знал точно, что Стив ровно так же любил его самого, и будет любить, что бы ни случилось, и от этого знания внутри все горело огнем, и было невозможно больше терпеть, никак. – Давай уже, – попросил Баки, жадно, быстро, несыто целуя везде, куда придется, просто прихватывая губами кожу то там, то здесь, касаясь языком. Стив уперся локтями в подголовник ванны, опустил голову, рвано выдыхая, подставляясь и только пьяно, горячо взглядывая через плечо. У них было мыло, душистое и пенное, с каким-то нежным запахом цветов, и Баки кусал губы, чтобы сдержаться, пока намыливал, пока ласкал, пока делал так, чтобы им обоим было удобно. Стив тоже держался и не стонал, знал, что не стоит пока, еще будет время, еще все впереди. Зато когда наконец подал голос, Баки не удержался тоже – это было хорошо, слишком. Стив был горячий и скользкий от мыла, тесный, какой-то невероятно нежный внутри, и эта нежность в сочетании с напрягающимися в такт движению стальными мускулами каждый раз сносила Баки голову окончательно. Стив что-то бормотал себе под нос, подаваясь назад, ахая от каждого проникновения и мотая головой. От мокрых волос летели брызги, и вода уже казалась остывшей по сравнению с пылающим телом. Баки почти сидел на пятках, удерживая Стива – выгнутым, насаженным на себя, – а когда тот поднялся, откидываясь на Баки, то обхватил рукой под широкую грудь, кусая в шею, за ухом, под лопаткой, в бугрящуюся от напряжения трапециевидную мышцу. Стива не нужно было гладить, он и сам этого избегал, и Баки не позволял. Был у него такой пунктик, Баки подозревал, это потому, что тот с подросткового возраста был уверен, будто касаться себя там – нехорошо. Стиву как-то хватало и так. Он просто остервенело двигался, намертво вцепившись ладонями в бортики ванны, и подставлялся под поцелуи и укусы. Он стонал и задыхался, дрожал, почти рычал, когда Баки кусал его спину и выкручивал соски, – и всегда кончал вот так, без рук, стоило только обнять его покрепче и выдохнуть на ухо: «Стиииив…» – Стив… – сказал Баки почти без голоса. Тот устало приподнялся, выпуская из себя член, и тут же скользнул в мыльную воду, перевернулся на спину. – Баки, – улыбнулся Стив и потянул его к себе, на себя. И Баки лег сверху, прижимаясь щекой к груди. – И покурить, – сонно пробормотал он, целуя под соском. Стив дрогнул, насмешливо хмыкая. – Что, это все? – Здесь – точно все, – проворчал Баки. – У меня будут синяки на коленях. И точно где-то еще. – Какой солдат боится синяков? – философски спросил Стив. Баки только фыркнул. – Да любой, если он не мазохист. – Не что?.. Кто?.. – Неважно, – Баки поднялся, потягиваясь. – Пойдем отсюда. У нас на очереди кровать. – И стол, – деловито добавил Стив. – Кажется, он выглядит крепким. – И снова кровать. – И диван в гостиной. И еще ковер. Когда еще получится попробовать на ковре? Можно разжечь камин и даже выпить то, что ты принес. Баки не выдержал и рассмеялся, выбираясь из ванны и кидая Стиву одно из заранее принесенных и сложенных стопкой в углу полотенец с армейским клеймом. – Для парня, который трогает свой член только чтобы пописать, у тебя на редкость разнузданное воображение. – Я не трогаю его не потому, что стесняюсь, – невозмутимо пояснил Стив, тоже поднимаясь во весь свой рост и принимаясь вытираться. – Да ты что? А почему? Стив глянул на него, почти улыбаясь. – Потому что так приятней. И дольше. – Дааа, – протянул Баки, чувствуя, как у него опять пересыхают губы. – А когда ты его куда-нибудь засовываешь – это достаточно приятно? – Достаточно. – И у тебя получится так, но – тоже долго? Стив все-таки улыбнулся и хлопнул его по плечу. – Я приложу все усилия, Бак. – Ну уж ты постарайся, – со значением сказал Баки, притянул Стива к себе за шею и поцеловал его наконец-то так, как положено – жадно, глубоко, мокро и так, чтобы распробовать до самого конца. Джеймс Бьюкенен Барнс всегда был человеком исключительной жадности. Сколько Стив его знал, Баки неизменно предпочитал только лучшее: самую вкусную еду, самых красивых девушек, самую модную одежду, самую крепкую выпивку. Самого лучшего Стива Роджерса, и плевать, что он был единственным в своем роде – он был лучшим, лучшим всегда, и Баки всегда хотел его только для себя. И даже война ничего в этом желании не изменила.