***
Это было произвольно. Бессмысленно. Нет никакого мотива, это вовсе не раскрытое преступление, нет никаких неопознанных жертв. Это был шаг с тротуара, взгляд на сообщение, достаточно быстрый, чтобы успеть подумать «глупо, глупо, ГЛУПО», но его было недостаточно, чтобы избежать удара с такси, в результате которого его отбросило в стену, вниз, в синий.***
Нам неизвестна большая часть мира. В океане жизнь может принимать любую форму, в любых вертикальных и горизонтальных масштабах. Вода составляет 71% от поверхности Земли и 99% от биосферы. На морской глубине, в темноте, обитает самое большое количество живых существ. И мы практически ничего не знаем о них. Шерлок исследует. Каждый вечер и каждое утро, миллиарды морских тварей путешествуют с темной глубины на поверхность и обратно, в поисках еды, света, некой хрупкой теплоты. Это – крупнейшее синхронизированная миграция животных на Земле, вертикальная миграция, она происходит каждый день, два раза в день, сутками. Шерлок плывет. На глубине более тысячи метров – сплошная темнота, огромное давление, но жизнь есть там, где есть свет, биолюминесцентный, захватывающий дух. В некоторых районах 90% света – животное свечение, это скорее правило, а не исключение. У их света есть целый спектр цветов, но чаще всего преобладает синий. Синий цвет – цвет, движущийся сквозь толщи морской воды. Это единственный цвет, который видят глубоководные существа, они живут синим. Шерлок следует за синим. Сифонофор Praya dubia – самое длинное беспозвоночное на планете, длиннее, чем синий кит. Он светится голубо-зеленым. Если поднять его на поверхность, где маленькое давление, то он распадется на неузнаваемые кусочки. У кальмара Galiteuthis phyllura единственная непрозрачная часть – его глаза. Он светится бирюзовым. У рыбы-гадюки пасть вооружена огромными зубами, выступающими изо рта. Она цвета засохшей багровой крови, поэтому она так незаметна. Шерлок любит океан.***
- Джон, иди сюда! Я сделал это! Джон босиком, с надкусанным печеньем в руке, идет на кухню, смотря себе под ноги, пока не подходит к Шерлоку. – Что? Что ты сделал? – Я выделил биолюминесцентное вещество из приманки удильщика. Фотопротеин, люциферин, смотри, я сделал стабильную суспензию, - Джон пристально посмотрел на пробирку, жуя. Жидкость в ней слегка светилась сине-зеленым. – Не очень ярко. Шерлок взял колбу. – Нужно больше люцифераза. Фермента. Катализировать реакцию, - он берет закупоренную бутылочку на столе, рядом с подносом, на котором лежит мокрый… ужас. Кусок печенья застревает в горле Джона. – Шерлок. Что. Это. За. Чертовщина? Шерлок недоуменно осмотрелся. – А, это. Глубоководный удильщик. Это действительно была рыба неопределенной формы, бурого цвета, блестящая, с длинным спинным гребнем. Впечатляющую челюсть окаймляли длинные полупрозрачные зубы, не позволяющие закрыть пасть. И этот доисторический кошмар лежит на кухонном столе. – Смотри, смотри, – говорит Шерлок. Джон открывает взгляд от зубов рыбы и видит, что пробирка начала светиться ярче. – Ха. Неплохо. Шерлок встряхнул колбу. – Нужно побольше взболтать. Может, увеличить температуру, – внезапно он откупорил пробирку, зачерпнул немного жидкости пальцем, и размазал ее по предплечью Джона, оставляя светящийся флуоресцентный след. – Я был прав. – Шерлок! – вскрикнул Джон. – Черт! – он пытается вытереть это. Чрез минуту он растерянно смотрит на святящиеся ладони. – Только не говори, что это дерьмо токсично. Шерлок закусил губу. – Нет, конечно нет, - он нервно забегал взглядом по комнате, - я бы никогда так не поступил с тобой. Наверное. Джон злился, но его злость была близка к смеху. – Думаю, что ты бы обязательно так и сделал, ты же такой раздражающий мерзавец. Хриплый смех Шерлока разорвал тишину. Джон, положивший руки на бедра, всегда забавный, но с этой подозрительной яркой штуковиной на руках – вдвойне. Очаровательно. – Ты нарвался, – Джон протянул руки и взял удильщика. Шерлок моргнул и сделал шаг назад. Джон приближался, угрожающе держа рыбу, чьи зубы направились на Шерлока. Он попятился к холодильнику, задыхаясь от смеха. – Джон, медленно положи удильщика на пол. И отойди от него. Джон остановился, ухмыляясь, и бросил рыбу прямо в грудь Шерлоку. На рубашке Гуччи осталось мокрое пятно. – Ты ударил меня рыбой. Джон, это отвратительно. Джон громко рассмеялся вместе с Шерлоком.***
Он все еще дрейфует, плавно качаясь вверх и вниз с приятным головокружением. Внизу – темно-фиолетовый, сверху – кобальт, посередине – индиго; он хочет остаться между темно-фиолетовым и кобальтом. Воспоминания живут в индиго. Он знает, что находится в коме. И что у него есть выбор. Он догадывается, что может остаться здесь. Ему здесь нравится, здесь Джон еще не сердится на него, вокруг – синева, и не надо ничего делать, только думать.***
Индиго – мистическая конструкция. Исаак Ньютон был алхимиком, он различал семь чувств, семь – число, символизирующее идеал в алхимии. Между синим и фиолетовым он нашел оттенок и назвал его индиго. Любимый цвет Шерлока был назван по ненаучной причине. Разве это не странно?***
Глаза злого Джона источали угрозу. В тот момент они не были цвета индиго, даже не синего цвета, они были почти черными. Шерлок не мог смотреть в них долго. – Ты лгал мне. Три года. Ты дурачил меня, ты причинял мне боль все три года. Ты хоть сожалеешь? Шерлок сказал правду. – Нет. – Тебе не жаль. – Нет, потому что это сработало. Это был единственный выход, и он сработал. Джон отвел взгляд, что давало временное облегчение. Когда его глаза чернеют – это плохо. Но намного хуже, когда его голос становился ровным и безжизненным. – Я ненавижу тебя. Я правда тебя ненавижу. Шерлок сказал бы то, что думает, но его неправильно поняли бы. – Все в порядке. Глаза Джона блестели. Он шептал, и это было ужасно. – Все в порядке. Все в порядке. Гребанный ублюдок. В порядке вещей, что я тебя ненавижу. Сука. Шерлок сказал бы то, что чувствует, потому что он никогда больше такого не почувствует. – Да. По крайне мере, ты живешь, чтобы ненавидеть меня. Хотя это было опасно, очень, очень опасно, он схватил Джона за плечи, поцеловал в губы, развернулся, ушел. Если бы только его тогда не сбил кэб.***
Когда он не следил за взглядом Джона (тайно), он следил за губами Джона (тайно). Однажды он подсчитал: сто шестьдесят семь. Джон облизывал губы от десяти до двенадцати раз в час, за промежуток времени между тем, как он вышел из спальни, и как пожелал спокойной ночи, он облизнул губы сто шестьдесят семь раз. Простое быстрое движение: зацепиться за нижнюю губу, надавить на нее, и все. Они становились более мягкими, чем раньше, более блестящими. Губы Джона были маленькими, но выразительными, вечно изогнутые в линию, когда он погружен в свои мысли, или нижняя губа выпячивалась, когда он злился. Несколько раз за тот день Шерлоку хотелось исследовать его язык своим собственным. В качестве эксперимента, только чтобы посмотреть, каково это. Не грубо, нет, просто на вкус, провести кончиком языка по его губам, чтобы они преобразовались в улыбку, или в любое другое выражение, которое никто не увидит, ведь его будет закрывать Шерлок.***
Он дрейфует. Синий светлее, темнее, светлее, темнее, светлее. Он думает, что хочет остаться в этом слое воспоминаний, где Джон еще не зол на него. Где Джон все еще добрый и свободно улыбается, у него такая улыбка, что ее хочется целовать. Его улыбка сильно меняет его лицо, он становится похож на маленького мальчика. В эти моменты он светится, он сияет. Людям нравится, когда Джон улыбается. Они влюбляются в него раз и навсегда. И Джону нравится Шерлок, поэтому, может, для него Шерлок не такой уж и плохой. Да, он мог бы остаться здесь, если захочет. Ему стоит держаться подальше от холодного черного снизу. На глубине есть биолюминесцентные рыбы, они – мечты, такие же удивительные и красивые, такие же странные и опасные. (На протяжении всей длины Praya dubia готов жалить и убивать. Удильщик может увеличить глотку и желудок, чтобы проглотить добычу в два раза больше себя). Свет красив, но существа могут оказаться кошмарными. Синий слой воспоминаний намного лучше.***
– Знаешь, я тоже иногда хочу сидеть на диване. Ты смотрел чуть выше места, где я лежал – У тебя есть великолепное кресло. – Не для того, чтобы смотреть телевизор. Я многострадально вздохнул, что заставило тебя покачать головой и слегка улыбнуться. – Хорошо, - я сел, скрестив в ожидании руки на груди. – С-спасибо, – ты немного удивлен и рад, Боже, тебя так легко раскусить. Ты сел, а я лег на тебя, снова сложив руки у подбородка. – Если я попрошу тебя отлипнуть от меня, это сработает? – Хм- нет. – Ладно, – голос более нежный, чем я ожидал. Я мимолетно взглянул на тебя. Никакого раздражения, отсутствие напряжения, только легкая улыбка. Я вернулся к размышлениям. Некоторое время я не замечал твоей руки на моих волосах. Мои мысли заняли все пространство, отодвигая удовольствие на задний план. Когда я понял, что ты гладишь меня, я поднял взгляд вверх, ты вопросительно вскинул брови и произнес: – Все хорошо? – Все прекрасно, – сказал я и подумал, что мой голос будет звучать странно, но ты молчал, и эта тишина была для меня счастьем. Ты гладил мои волосы, затем перешел на лицо, скользнул по груди и достиг бедер. Ты остановился внизу моего живота. Не колеблясь, я расстегнул ремень и припустил брюки. Думаю, твои глаза в этот момент были темно-синими, мрачными и мягкими одновременно. Я был заворожен. Я вцепился в подушку, боясь упасть. Я прижался лицом к твоему животу, глуша стоны. Твоя рука плавно двигалась, мягко и сильно одновременно, словно морское течение. Ты передвинул руку к моим губам и я сразу все понял. Я облизывал кисть и каждый палец, я хотел сделать ее настолько влажной, насколько мог. (Она была соленой и пахла водорослями, что растут в бухтах; на вкус она была как я, как ты, как ты и я вместе). Когда ты вновь переместился на мой член, я заныл, словно ребенок. Я начал объяснять себе, почему, но уже не мог остановиться. Мой собственный голос звучал в моих ушах: «Джон, это удивительно, прекрасно, твоя рука идеально подходит, замечательно, блестяще, Боже…», и так до тех пор, пока я не начал произносить лишь твое имя, тяжело дыша, Джон-Джон-Джон-Джон, его звучание было похоже на топот бегущих босых ног ночной набережной; ты двигался в унисон с моим сердцем. Тебя удивило, что я могу быть таким громким. Ты слышал, как я кричал на Андерсона, на Лестрейда, на таксиста, на телевизор, неужели было так неожиданно, что я вскрикнул, когда кончил? Я не слышал себя, потому что я уставился в твои глаза, ища подходящий момент, и когда ты наклонил голову вправо, удивляясь, я увидел его – индиго. Я заговорил немного позже. – Мы реагируем более интенсивно, когда кто-то другой трогает нас, чем когда мы трогаем сами себя. Это связующий механизм, он чувствует себя лучше, когда другой человек прикасается к тебе, ведь физических контакт очень важен для пары, все дело в гормонах… Я не знаю, когда следует заткнуться. Иногда ты напоминаешь, когда стоит это сделать. Ты продолжал поглаживать мои лицо, мои глаза закрыты. Ты дотронулся большим пальцем до моей губы, заставляя посмотреть на тебя. Я почувствовал щекой что-то твердое. – О, – все, что я смог сказать. Идиот. Научиться целоваться с тобой – довольно легко. Я быстро учился, но всегда находил новые точки ощущений и чувств. Ты был терпелив, ты ждал. Но в конце концов, ты направил мою руку на свой член, и сказал «о» снова. Ты гораздо спокойнее, чем я. Ты чувствуешь намного больше, чем говоришь. Но сейчас ты говоришь, направляешь меня: – Здесь, милый… Да, да, вот так хорошо… Оближи меня здесь… Милый, пожалуйста, быстрее… Это прекрасно, дорогой, просто прекрасно… Эта ласка смущала тебя, но мне нравится. Меня называли по-разному, Джон, но так – никогда. Я немного повозился в конце, когда ты крепкой хваткой схватился за мои волосы. – Боже, Шерлок, не останавливайся… Я сейчас кончу- Я попробовал ее на вкус. Солончак. Сине-зеленые водоросли. Горькие водоросли. Ты издал звук, звук, который я никогда прежде не слышал, неклассифицированный звук непонятного вокального спектра. Не говорит, не напевает, не рыдает, не ворчит, не стонет, не кричит, но это седьмой звук, пока еще без названия: Джон в экстазе. Совершенство.***
Нет. Это не воспоминание. Этого не было. Я только хотел, чтобы это произошло. Я думал, что воспоминание, но я погрузился слишком глубоко. Свет отвлекает меня. Я хотел, чтобы это произошло именно так, на диване, чтобы моя голова была на его коленях, а его руки – на мне. Чтобы он первый касался меня. Чтобы он показал, как это делается. Чтобы он сделал это сначала со мной, позволив кончить. Чтобы все было приторно-тягуче и приятно, но в реальности все не так легко. Я был бы неловким и нервным, я не мог бы долго сдерживаться от возбуждения. Я бы спешил. Это могло удивить его; я уверен, мне сразу стало бы стыдно. Но от любого прикосновения, даже просто руками, я теряю себя. Он считает меня сдержанным, а все наоборот; он касается меня, и я тону. Если бы я чувствовал его торс своим, если бы мы терлись друг об друга, если бы я ощущал его грудь, если бы наши пальцы переплелись, если бы он целовал меня – после того, как я кончил, ему бы пришлось подождать, пока я перестану дрожать, прежде чем снова коснуться. Но он подождал бы. Он готов ждать. Как будто пациента. Глядя цветом индиго на меня. Я хотел, чтобы это произошло.***
– Стой, он, получается, был прав? Его там не было? – Джон прищурил глаза, глядя на противоположный берег реки. – Я же сказал, что блики от воды исказили расстояние. Я недооценил. – Ты недооценил. – Хорошо, я ошибся. Теперь счастлив? – Да, да, счастлив. – Тогда пойдем. – Нет, давай остановимся на минутку. Мне нужно насладиться этим моментом, – Джон уперся руками в бока и усмехнулся. – Это вроде того, как увидеть цветение растения, бутон которого распускается раз в сто лет. Шерлок Холмс признался, что был неправ. Именно тогда Шерлок понял, что влюблен.***
Он не должен оставаться здесь. Но это будет длинный путь. Всплывать на поверхность – долгий, трудоемкий процесс: нужно следить за рыбами, за кессонной болезнью, за азотом в крови.***
Звуки больницы похожи на приливы и отливы. На огни, которые достигают своего апогея и тускнеют. Время от времени он слышит голос Джона. Он смотрит на него, хотя все еще не может открыть глаза, не может взглянуть сквозь синеву. Он по-прежнему звучит сердито. Хотя его голос не плоский и не безжизненный. – Ты эгоистичный ублюдок, знаешь об этом? – шорох ткани; что-то скользит по его запястью и тыльной стороне ладони. – Глядя на тебя, я пытаюсь нажать на «выкл.». Он хочет сказать: «на самом деле, нет». Я пытаюсь вернуться. Но толщи воды имеют огромный вес. Сифонофоры испытывают давление в пол тонны на каждый квадратный сантиметр. Их скелету необходима глубина: поднятые на поверхность, они взрываются. Теперь он может чувствовать, как Джон поместил руку Шерлока между своих ладоней. – Я все еще здесь, Шерлок. Я здесь. Теперь он может чувствовать свое сердце, ведь он всплывает. Я скоро буду здесь, Джон. Но это займет время.***
Он стал лучше воспринимать движения людей; он распознает время суток по активности персонала. Ему только что сменили сорочку, тележка с ужином прокатилась по коридору, направляясь в зал, а медсестра до вечера забрала его показатели жизнеспособности. Он знает это, потому что голос Джона бормочет какие-то цифры. Он приезжает два раза в день, чтобы перечитать их. Вот почему Шерлок на поверхности; голос Джона ведет его к воздуху и свету, мигрируя утром и вечером. Он пытается открыть глаза еще раз. Ему намного лучше. В комнате царит небольшой сумрак, последние лучи солнца растворяются в волосах Джона. Шерлок смотрит на часы и ждет, пока Джон окажется под правильным углом, чтобы сказать: – Джон? Джон в шоке поворачивает голову, и наклоняет ее, на его глаза падает прямой луч света. – Шерлок? Ах. Вот где он.