When I'm at my wit’s end And I'm losing my head You remind me of just how lucky I am
Стив захлопывает папку Дело №17. Он не знает, где искать, но твёрдо знает начальную точку. Он придёт. Как и сам Стив однажды, Баки непременно придёт в Смитсоновский музей. Стив думает, придёт днём или в выходные, когда шумно, и людно, и можно затеряться в толпе, и каждый день заглядывает в звёздно-полосатую секцию Капитана, наивно надеясь, что, может быть, тот оставит ему какой-нибудь знак. Но проходят недели, Баки так и не появляется, а Стив всё так же приходит в музей, словно несёт почётный караул, как будто верит: стоит только не прийти хоть раз, и они обязательно разминутся. Поэтому допоздна засидевшись в архиве, он всё равно приходит – почти в полночь – убедиться, что всё осталось по-старому. Едва ступив в помещение, Стив уже знает: он не один. Он молниеносно разворачивается в сторону, где не слышно ни шороха, где дыхания нет, но Стив знает, и Баки на полшага выступает из тени. Стива обжигает горячей вспышкой – как же всё было просто! и сколько дней Баки ждал его здесь? – выдыхает: «Баки!» – и шагает навстречу; Баки тут же возвращается в тень. Стив понимает, пытается понять, заставляет себя вспомнить, что тот не помнит; растерянно пробегает глазами по залу и чуть разводит руками, раскрывая ладони: — Что мне сделать? Баки долго глядит на него из темноты. — Расскажи мне, — наконец слышит Стив и поспешно кивает. Оглядывается, выискивая удобный угол, замечает камеру под потолком: — Не здесь. И в этот раз кивает уже Зимний Солдат. Они выходят на яркую, переливающуюся ночной радугой улицу. Баки мягко следует на шаг позади, не поднимая глаз; на нём тёмная куртка, простые джинсы, лицо скрывает козырёк чёрной бейсболки. Даже сейчас, после всего, что произошло, они всё равно донельзя похожи, думает Стив, вспоминая свою такую же, синюю. — Я живу в двух кварталах отсюда, — без особой надежды говорит он, понимая: за ним, уж конечно, следят, и Баки наверняка в курсе. Но во всём этом хаосе, что воцарился после свержения Гидры-ЩИТа, в новой квартире не успели поставить уши. — Что скажешь?.. Он оборачивается, но вместо Баки ему отвечает улыбкой хорошенькая шатенка. Его призрак из прошлого снова исчез. Растерянность и досаду – не стоило предлагать – мгновенно сменяет страх – померещился! – и Стив с минуту отчаянно озирается по сторонам, но ожидаемо никого не видит. Пересилив уныние – Бак не стал бы приходить, чтобы тут же пропасть – вновь направляется к дому. Он не знает, как именно, но Баки оказывается в квартире раньше него. И пока Стив тщательно запирает двери – бесполезная, но по-прежнему успокаивающая привычка – тот медленно обходит дом по периметру, не упуская даже кладовки. Металлической рукой проводит вдоль стен, вроде мага или шамана, и Стив только сейчас сознаёт, насколько тот совершенный солдат. Убедившись, что жучков нет, Баки проходит в гостиную, не раздеваясь, занимает одно из кресел. Стив устраивается напротив. Тускло улыбается, сцепляя руки в замок, соображая, с чего начать. И конечно, начинает с начала: — Мы познакомились… — смеётся негромко, — не помню, когда, мы же вместе, сколько я себя знаю. Кажется, в двадцать пятом… Баки слушает молча, не издавая ни звука, и Стив не знает, что ему интересно, если интересно вообще, он старается сохранять хронологию, но истории наползают одна на другую, становятся всё более сбивчивыми, и от долгого монолога у него ужасно сел голос, но Стив упрямо продолжает рассказ. Говорить с ним, всё рассказать – самое меньшее, что он может. Когда рассвет начинает робко просачиваться сквозь тонкие шторы, Стив подбирается к освобождению 107го, и колеблется, стоит ли о нём говорить, или чуть подождать, или не напоминать вовсе, он теряется, всматривается Баки в лицо… Баки спит. Стив моргает от изумления, вглядывается сильней, но глаза Баки закрыты, и дыхание ровное, а руки расслаблены, и Стив одновременно рад и не рад, щемящее, терпкое чувство поднимается в горле. Стив думает, чему же он так удивляется, и сколько же тот не спал, пока скрывался от себя и ото всех, где ночевал всё это время и кто залечил ему раненую руку. Подавляет желание достать ему плед или хотя бы подушку – уверен, тот проснётся от любого движения – и потому просто откидывает голову на спинку кресла и смотрит на него, пытаясь уверить себя, что ему не снится, что Баки и правда здесь, и это именно Баки его нашёл; он смотрит так долго, что перед глазами начинают мелькать радужные точки. Когда он просыпается утром, Баки уже нет. Второй раз Баки приходит в пустую квартиру, и всё-таки остаётся. Стив находит его за рабочим столом: склонившись над файлами, тот просматривает папку ЩИТа. Стив шагает к нему осторожно, боясь помешать – и тут же оказывается над полом, вздёрнутым вверх за горло. Несколько секунд инстинктивно пытается высвободиться из хватки, но всё это тщетно: металлические пальцы не разжать. Да и незачем. Хотел бы – убил бы сразу. Ещё тогда. Стив не сопротивляется, и Баки, выждав, медленно его отпускает. Смотрит бесцветно, пристально, но не зло. — Ты подошёл со спины. Стив кивает, растирая шею: — Да… да, извини, я знаю. Правду сказать, он и сам не уверен, как сработали бы его рефлексы, подкрадись к нему кто-то так же. И ведь он только солдат, а Баки теперь ещё и наёмник, тень, что не оставляет следов. Стив ещё раз трёт шею и бросает придумывать оправдания, признав про себя: Баки просто его не вспомнил. Рассказ не помог. И кивнув на короткий вопрос, отвечает про ЩИТ. В третий раз Баки снова является, когда Стива нет дома. Сперва Стив даже немного расстроен: стоит выйти куда-то хоть на двадцать минут, и приходит Баки, и Стив теряет драгоценное время, а ведь мог говорить, или слушать, или чем-то помочь… А открыв дверь, так и застывает на пороге гостиной. Баки дремлет, забросив ноги на подлокотник дивана, скрестив руки и ткнувшись в обивку лицом. Стив пытается неслышно уйти, но конечно, не шуметь уже поздно. Рывком сев, Баки сонно моргает, пару раз приоткрывает губы, словно примериваясь к словам, наконец сипло говорит: — Я… тебя не было… Стив трясёт головой, перебивая: — Нет. Не объясняй. Эта квартира настолько же твоя, как и моя, — роняет спортивную сумку на пол и кивает на соседнюю дверь, — я буду на кухне, может, что-нибудь приготовлю, а ты спи. Баки недоверчиво глядит на него, хмурый, взлохмаченный и помятый; Стив страшным усилием душит в себе желание остаться рядом и выходит, как обещал. Два с половиной часа он сидит перед незаваренной чашкой кофе и точно знает, когда Баки, поднявшись, уходит по крышам. С того дня всё меняется. Не кардинально, и всё же Стив не может не замечать. Баки приходит чаще, словно ему было важно получить это словесное подтверждение. Словно прежде он не шёл к своей цели, сметая всё на своём пути. Баки как будто не знает разницы между днём и ночью. Он может прийти под утро, покрутиться на кухне, опустошить холодильник и тут же исчезнуть. Может явиться в полдень и, не застав Стива, рухнуть спать – где придётся, на кровати, диване, в кресле или даже за рабочим столом. А может бесшумно прокрасться ночью, задать какой-то вопрос и, получив ответ, снова скрыться. Он редко остаётся дольше пары часов, но для Стива весь распорядок жизни смещается, перестраивается под их недолгие встречи. Стив не может вспомнить, как провёл этот день – день без Баки – понимает только, что уснул над картами, разложенными на столе. За окнами темно, кухонные часы показывают четверть третьего. Стив сперва думает, что проснулся от неудобной позы, но вдруг чувствует смутную тревогу, глухими ударами сердца отдающуюся внутри. Не включая свет, он проходит в комнату, уже зная, что встретит Баки. Тот и правда пришёл, и лежит на кровати, но как-то странно, слишком напряжённо для спящего. Стив тихонько окликает: — Баки? — и подходит чуть ближе. Его слегка передёргивает, как тот лежит – неестественно ровно, руки вдоль тела – и глаза у него широко распахнуты, лихорадочно блестят в полумраке. Стив пытается снова: — Бак? Что случилось? Тебе плохо? Тот молчит, но косит на него как-то затравленно, жутко. — Приснился кошмар? Стив осторожно опускается на постель. — Баки… — Я ног не чувствую. И рук, — наконец еле слышно отзывается Баки. Стиву кажется, сквозь сцепленные зубы. Не давая панике разыграться на полную, он быстро спрашивает: — С тобой так уже было? Тишина. — Но ты ведь пришёл сюда? Сам. Ты не ранен? Нахмурившись, Баки отводит взгляд в сторону, как будто не знает ответ, и Стив поднимается, хочет проверить. Глаза давно привыкли к темноте, но даже если он не разглядит раны, не почувствовать кровотечение сложно. — Я посмотрю? — и не дожидаясь согласия, осторожно проводит ладонью по щиколотке. Баки не возражает, не дёргается, и Стив считает это разрешением, бережно ощупывает руки и ноги, прикасается к животу и бокам. Он не врач, разумеется, но, кажется, всё в порядке, крови нет, жара тоже, и ноги у Баки тёплые. Не нужно быть ни гением, ни мозгоправом, чтобы понять – Гидра не стала бы держать инвалида, испорченную машину, которую заклинит посреди важной миссии, и после всего, через что прошёл Баки, проблема наверняка у него в голове. Скорее всего, ему что-то приснилось, лаборатории Гидры, КГБ или Золы, – для Стива давно уже нет разницы, он с радостью передушил бы их всех. И хорошо бы показаться специалистам, но Стив скорее сунет руку в огонь, чем отдаст Баки на новые опыты, пусть даже обычному военному терапевту. Вот только Баки смотрит на него, неотрывно и тяжело, и решить нужно срочно, хоть что-то, пока не свихнулись оба. Стив глубоко вдыхает – и он, конечно, не уверен, но попытка, по крайней мере, не наделает много вреда. Чуть поколебавшись, он осторожно берёт его на руки, подхватывая под коленями и у лопаток. Баки стискивает зубы и дышит чуть чаще – Стив видит, как дрожат ноздри и как играют желваки на скулах. — Мы никуда не идём, — говорит он и чувствует, как тот дышит ровнее. Стив выходит на середину комнаты, аккуратно ставит его на пол, вернее, пытается – ноги у Баки тут же подкашиваются, Стив перехватывает его под руками, и тот повисает безвольной, безжизненной куклой из металла, крови и костей. Стив считает до десяти, внутренне подбирается, замирает – и резко отступает, отпускает. Баки молниеносно рядом, вцепляется в плечи – и Стив уже готов поймать его, или обнять – но тот стопорится, будто бы леденеет, остаётся на расстоянии протянутых рук. Загнанно дышит, прислушивается к телу… и размыкает пальцы. Всё меняется в неуловимую долю мгновения: вот ещё перед ним Зимний Солдат, чёрный призрак, стремительный, смертоносный – и тут же вместо него человек, измождённый, ссутулившийся, устало проводит рукой по лицу. Стив не знает, рад ли он этой перемене. Но Баки потерянно застыл в центре комнаты, за окнами ночь, и Стиву нужно думать за двоих. А думать не хочется, больше всего ему хочется просто обнять его – и это последнее, что он может себе позволить. Стив неловко переминается с ноги на ногу… и его как всегда спасает Баки, старый-добрый Баки. Он будто вырисовывается из темноты, на секунду, лишь качнуть головой и лукаво, заговорщицки подмигнуть. Стив тоскливо усмехается, лезет в шкаф, наугад достаёт полотенце, футболку и пару тонких спортивных штанов. Впихивает Баки в руки. — Иди в душ. Отогреешься, станет лучше. Это, конечно, помогает, всегда помогало. Баки торчит в ванной так долго, что Стив успевает задремать. На этот раз инстинкты бойца не подводят – Стив просыпается от движения, стоит Баки переступить порог. Но вот он снова стоит в центре комнаты с опущенными плечами, и Стива захватывает дурным ощущением дежавю. Совсем как Баки недавно, он растирает лицо ладонями: — Бак, тебе нужно выспаться, — с нажимом говорит он, — как следует, часов десять. Это может быть простым переутомлением, — кивает на разобранную постель: — Ложись. Баки безропотно пошёл тогда в ванную, но сейчас стоит, не шелохнувшись. Стив поднимается из кресла, шагает к нему – Баки чуть смещается, едва видно, но ощутимо, подальше от Стива и кровати. Стиву кажется: он приручает огромную белую рысь, бесшумную, редкую, дикую. Которая попала в ловушку, но никогда не попросит о помощи. Стив с силой жмурится, чтобы не сдавить ладонь в кулак: что нужно было сделать с его Баки, чтобы вытравить из него всю надежду на помощь, отнять все слова, отобрать даже звуки, превратить в эту тень. Выдохнув раздражение, Стив уговаривает: — С тобой ничего не случится. Я прослежу, — медленно опускается на пол в изножье кровати. — Давай же. Проходит маленькая вечность, прежде чем Баки неловко забирается под одеяло. С минуту лежит неподвижно, потом тихо возится, устраиваясь удобней. Всё же спрашивает: — Почему. Стив почти привык, что в его вопросах нет ни единого лишнего слова. — Я твой друг. — Я тебя не помню. Стив кивает, разглядывая ножку стола. — Ты сидел так со мной сотни раз. Когда у меня была астма, или пневмония, а мама брала ночное дежурство, или когда… — он всё-таки договаривает, — когда я остался один. Они недолго молчат, Стив вслушивается в чужое дыхание. И ему уже кажется, Баки уснул, но тот добавляет: — Ты не обязан… — и Стив вскидывается так резко, что даже в блеклом голосе Баки проявляется слабое удивление, — это делать. Стив сникает: — Я хочу. Всё в порядке. Спи. Стив проводит ночь, сидя на полу у кровати, и наутро у него страшно ломит шею и плечи, но Баки просыпается, садится в постели, отдохнувший, живой… а потом вдруг зевает – и Стив готов ночевать так хоть год. По-птичьи недоверчиво на него посмотрев, Баки шлёпает босыми ступнями на кухню; Стив, поднявшись, идёт по пятам. Баки роется в холодильнике, и в его растянутой майке, с босыми ногами, выглядит настолько домашним и прежним, что Стив боится моргать – вдруг он всё ещё спит? Но Баки тянет из холодильника пакет молока, и Стив, не выдержав, тихо смеётся. Баки замечает его смех. Стив улыбается: — Ты всегда его из холодильника пил. Выглядело страшно круто, я тебе даже немного завидовал. Выпей я тогда что-то холодное, через час был бы в реанимации. — Значит… это моё? — осторожно спрашивает Баки. И Стив кивает: — Да. Баки пристально разглядывает Стива, а после – своё молоко в стакане, Стив помнит эту задумчивость за едой, неизгладимое наследство голодного времени, и снова проваливается в память, его улыбка тускнеет. Допив молоко, Баки выходит из кухни, кратко взглянув на него от двери, и Стив, смирившись, остаётся стоять, где стоял. Баки исчезает на три дня, Стив понимает – то, что случилось, важно, важно для них обоих, – и ждёт, стараясь пореже выходить из дому; прождав семьдесят лет, он готов подождать ещё. Он думает так ровно до тех пор, пока Баки не приходит в полночь. Света нет во всём доме, Стив уже лёг, и замерев в центре комнаты, Баки пару минут стоит неподвижно, прислушиваясь и оценивая обстановку. Стив чувствует его настороженность и готовится к очередному вопросу, но вместо этого слышит шелест ткани, движение – а потом кровать прогибается и Баки ложится на свободную часть. На мгновение Стив проваливается в тридцать девятый: ему кажется, тот сейчас пробубнит что-то хмельно и неразборчиво, заворочается, придвигаясь ближе, и, закинув на него тяжёлую руку, тут же уснёт. Но Баки лежит, не шевелясь, так тихо, что Стив едва различает дыхание, и реальность накатывает на него горькой стылой волной. Стив знает, что не должен, что может всё испортить, что это хрупкое доверие досталось ему так тяжело – но он человек. И ему чудовищно не хватало своего друга. Всё это время. Все эти чёртовы, чёртовы годы. Развернувшись, он порывисто обнимает его. И ждёт, забывая дышать. В первый миг Баки весь цепенеет, будто щетинится, упирается ладонями ему в грудь, думая вырываться. Уже собирается оттолкнуть… и замирает. Молчит. Секунда, пять, семь… Стив чувствует, как уходит напряжение из ладоней и плеч. А потом слышит, как загнанно колотится собственное сердце. Баки, кажется, тоже слышит, недоумённо и ещё как-то хмуро, досадливо смотрит на прижатую к груди правую ладонь. Стив медленно вдыхает, стараясь унять давно забытую аритмию, а Баки… Баки хмурится сильней, возится, вместо руки прижимаясь ухом, и закрывает глаза. Вместо размеренного, выдох получается дрожащим и судорожным. Стив чувствует себя так, словно после многих бесполезных десятилетий от чудо-сыворотки наконец появился толк. С появлением Баки Стив перестаёт различать дни и ночи, но разделяет время на светлые и тёмные полосы. Раз вернувшись под вечер, он застаёт того на кухне. На столе перед ним тарелка с красноватым водянистым соком и пустая бутылка. — Ты что, запил помидоры молоком? Баки безразлично кивает. Через минуту его выворачивает в раковину. Стив протягивает ему стакан воды с полотенцем и потерянно опускается на стул. Он думает, как мало в нём осталось от Джеймса Барнса, если тот не помнит самых простых вещей, и тут же злится на себя за неверие. Баки непременно всё вспомнит. Другой ночью его будит шёпот. Стив подрывается на постели; после глубокого сна сложно определиться в пространстве, ему требуется пара секунд, и в эти мгновения в мире нет ничего, лишь голос и темнота. А потом он видит чёрную тень у стены. Баки забился в угол между этажеркой и креслом, жмётся к полкам и шелестит, едва размыкая рот. Стив опускается перед ним на колени, бережно берёт его за руки, сведённые, сцепленные: — Баки! Бак, ты чего? Баки смотрит сквозь него, не моргая, и шепчет, лихорадочно, быстро, как заведённый: — Почему он за мной не пришёл… Я так ждал… ждал… Я ждал… Моё задание. Я знал его. Я знал его… я… Он не слышит его, не реагирует, не просыпается, повторяет это снова и снова, монотонно и глухо, Стив не знает, как вывести его из забытья, но вдруг вслушивается, понимает – и слишком сильно стискивает его руки. Тот вздрагивает, наконец приходит в сознание. Озирается: — Где я? — Дома, — получается плохо, сипло и сорвано. Баки чуть видно выдыхает, прищуривается в темноте. С подозрением глядит на него: — Ты. Что-то случилось? Стив качает головой, кивает, кивает, зажмуривается. Выпускает ладони и упирается ему в колено лбом. Он, конечно, знал, он, конечно, виноват, он должен был, должен был искать – до конца, пока не увидит, не найдёт, не убедится, это самая страшная из его ошибок, но оттого, что Бак ждал… Стив пытается вдохнуть. Пытается снова. На третий раз выходит какой-то задушенный хрип. Баки медленно отводит колено, вынуждая его поднять голову. Ждёт, не спуская глаз. Стив глядит на него и… Господи, как же он ненавидит себя за бессилие! — Прости меня. Баки смотрит в упор: — Я не помню, за что. — Я… я… — и от этого «не помню» Стива вдруг прорывает, он хватает воздух раз, другой – и уже не может перестать: — ты вытаскивал меня из всех передряг, из всех, всегда был рядом, всегда помогал, а я не смог, тот единственный раз, когда было нужно, когда я должен был справиться, я не смог, а потом не нашёл, это я, только я, я виноват во всём, что случилось, в том, что ты не помнишь, что они с тобой сделали, это я, я, я так виноват… Баки молча глядит на него, дожидаясь, пока он закончит – когда в лёгких закончится воздух. Блекло говорит: — Сейчас, кажется, время спать. Идём. И поднявшись, вцепившись в воротник майки, тянет его за собой. Ткань трещит, врезается в кожу, но Стив не может сдвинуться с места, тело как не своё; Баки приходится перехватить его за руку и рывком поднять на ноги. Стив оглушённо плетётся за ним. Баки роняет его на кровать, пихнув в грудь, заставляет лечь. С минуту разглядывает сверху вниз, а потом, перебравшись через него, ложится рядом. Стив оцепенело глядит в потолок; в горле жжётся, как в приступе астмы, правую руку холодит металлическое плечо. Впервые, сколько он себя помнит, ему сложно выдержать присутствие Баки. Сложно просто сдержаться. Стив отворачивается на бок, и с минуту они лежат неподвижно. А потом, будто фыркнув или вздохнув, Баки смещается и прижимается к нему со спины. Сначала только упирается лбом между лопаток, а после, помедлив, обнимает горячей рукой. Час назад Стив решил бы: случилось чудо. Сейчас от этого чуда ему хочется выть. Ухватив его руку, он тянет её к лицу, прижимает к губам костяшки. — Прости меня, — повторяет беззвучно, ожесточённо, не отнимая пальцев. Баки молчит, но остаётся с ним до утра. В ярком солнечном свете Стиву мучительно стыдно за ночную истерику, но Баки спит у него под боком, обхватив правой рукой, и это единственное, что помогает загнать чувство вины в дальний угол и двигаться дальше. Баки нужна его помощь. Сейчас. Стив не может его подвести. Раз под вечер Баки возвращается весь в крови. Мельком глянув в лицо, бесцветно говорит: — Не моя, — и, на ходу стаскивая одежду, направляется в ванную. Стив чуть было не спрашивает «чья?», но услышать в ответ очередное «не знаю» оказывается выше его сил. Баки не закрывает дверь, и глядя, как тот равнодушно избавляется от белья, Стив думает, как бы поступил прежний Баки, приди к нему Стив, залитый чужой кровью. Стоит только вспомнить – тот возникает перед ним как живой, насмешливый, яркий, с лукавым и чуточку гордым взглядом: «Проголодался?» Стив фыркает в голос и тихо посмеивается, прижимаясь виском к косяку: — Есть хочешь? И совсем не ждёт, что Баки вздрогнет и обернётся. На секунду их словно окутывает густое, пьянящее оцепенение. Очень пристально на него посмотрев, Баки наконец отмирает – чуть качнув головой, включает душ, а Стив рассеяно уходит на кухню. Перетаскивает кусок пиццы из коробки в тарелку и в тысячный раз задаётся вопросом, правильно ли он поступил. Ведь это кровь, чья-то кровь, в мирное время, пусть даже у них остались враги. А потом как-то вдруг понимает: всё уже решено. Он уже выбрал Баки, там, на летящем вниз хеликериере, зная, что тот убивал, зная, что может снова убить – и всё равно выбрал, его против себя, против сотен других, будущих. Разве что-нибудь изменилось? Стив усмехается, невесело, но спокойно, задумчиво вертит пиццу в руках. Баки всё ещё Зимний Солдат, хвоста не будет. В лучшем случае Стив назавтра узнает о случившемся из газет. Какой-нибудь невероятный несчастный случай, немыслимо. Хотя скорее всего не узнает. Баки подходит как всегда незамеченным. Только ощутив движение у плеча, Стив вскидывается, хочет что-то спросить, но осекается под тёмным, проницательным взглядом. Хмыкнув, кивком указывает на коробку – но Баки, помедлив, забирает пиццу у него из рук, мимолётно касаясь ладони. Они едят молча, не поднимая глаз, но Стив улыбается, чувствуя, как согревает руку мягкое, неслышно сказанное «спасибо». Дни сменяют друг друга, и в холодильнике давно уже запас на дивизию, а в стаканчике в ванной две зубных щётки; но лишь когда они вместе выходят из дома, Стив сознаёт, что Баки живёт у него. Всё происходит удивительно незаметно, донельзя естественно: Стив собирается на пробежку, они вместе выходят, вместе шагают к парку, вместе бегут. На Баки его одежда, его кроссовки, и руки скрыты длинными рукавами, и оба бегут в четверть силы, стараясь не привлечь лишних глаз. Стив рад, он же сам предложил, но не может понять, когда всё стало так просто. После пробежки он покупает кофе, и Баки забирает со стойки его стаканчик. — Это мой, — машинально поправляет Стив. Баки хмурится, а Стив не может сдержать улыбки: — Господи, Баки, мне не жалко! Просто… — он протягивает ему второй стакан и ободряюще машет рукой, — пей хоть оба. Давай! Баки медлит мгновение, не сводя с него глаз, и с подозрением отпивает из его стакана. Хмурится сильней и берётся за свой. После первого же глотка молча возвращает Стиву его латте с миндальным сиропом и прилипает к своему двойному эспрессо. Стив смеётся. Баки мельком косит на него из-за кофе, но в лице читается такое спокойствие, что Стиву даже чудится тень улыбки. Возвращаются они тоже вместе, но после утреннего открытия даже дом кажется Стиву другим, новым, старым – родным, как в тридцатые. Баки по-прежнему говорит слишком мало и только по делу, не смеётся, улыбается так, что Стив единственный может это понять, и бесшумный настолько, что это пугает, – но это Бак, его Бак, который любит всё то же, действует так же, который в задумчивости потирает шею, может час проторчать под душем и становится рассеянным, когда идёт дождь. Он всё вспомнит, Стив уже не сомневается в этом. Когда Стив возвращается с продуктами, в ванной вовсю шумит вода, и, подозревая, что это надолго, он принимается собирать вещи в стирку. А закончив, заглядывает в кухню с ворохом тряпья: Баки уже сообразил завтрак. На двоих, успевает отметить Стив – и тут же забывает об этом – потому что Баки постригся. Обрезал пряди по линии затылка, достаточно ровно, и отвёл их назад: получилось нечто среднее между Баки Барнсом и Зимним Солдатом. Стив не знает, сделал ли он это специально, или же просто умучился сушить длинные волосы, но это против воли кажется символичным. Он украдкой присматривается к нему, но в лице Баки по-прежнему ни единой эмоции, и Стив спрашивает о другом – не то чтобы он ждёт ответ, но раз они живут вместе, должны разговаривать, верно? — Нигде не найду свою цепочку с жетонами, ты не видел? — и уходит в ванную. В спину ему доносится ровное: — Она мешалась, и я её оборвал. — А когда ты успе… — и Стив едва не выпускает из рук все тряпки: был только единственный раз… — Это ты меня вытащил, — он снова застывает в дверях кухни. — Мстители нашли меня на берегу, решили, выбросило волной от упавшего хеликериера – а это был ты. Баки безразлично ковыряет яичницу. — Ты не вспомнил меня, но спас… — Стив сам не знает, вопрос ли это. Баки замирает на пару секунд, а потом продолжает жевать. Стив чувствует одновременно столько всего, что голова идёт кругом. А потом эмоции исчезают враз, оставляя одну, непонятную, неподходящую – и такую сильную, что опускаются руки – его затапливает кромешная печаль. Стив пытается представить, каково это – жить не зная, не помня, без света, ощупью ориентируясь во мраке; как идти на неоправданный риск, спасая парня, который всего лишь его узнал? Получается плохо. Получается только: почему его Баки? Стив подбирает всё-таки упавшую майку. Выдыхает с улыбкой: — Тебе идёт. Баки прячет ухмылку за едой, но Стив ясно видит её тепло, отражающееся в глазах. Баки впадает в беспамятство ещё несколько раз. Стив просто сидит с ним, пережидая, соприкасаясь плечами, обозначив присутствие. С каждым разом провалы всё короче и реже, и Стив надеется, они справятся с этим вдвоём. После одной из таких вспышек Баки спрашивает: — Кем я был для тебя? — Всем, — Стив даже не задумывается с ответом. — Иногда мне казалось, ты единственный, кто вообще видит меня. Стив смеётся, вспоминая, чуть слышно, тепло и насмешливо, а Баки в доли мгновения рядом, глядит, застывает – и целует его. Стив давится вдохом, он не может моргнуть, не то что ответить, не может ни о чём думать, так и стоит, не дыша. Баки отстраняется. Отпускает его куртку, смотрит так, что у Стива холодеет в желудке. — Нет? — осторожно спрашивает Баки. — Не угадал?.. — глядит прямо в лицо, цепко, сумрачно, пристально, — или всё дело в том, что я – не он? И Стив ошибается: прибегает к тому, к чему слишком привык за последнее время, – гадает, что бы сказал прежний Баки, стал бы он, захотел бы он так, ведь если бы захотел… Баки словно читает мысли. Склоняет голову набок. Отступает на шаг, другой. Разворачивается. Дверь с грохотом бьётся в стену, слетая с петель, оглушая реальностью. Стив орёт «подожди!!», но разве его догонишь. Баки пропадает на месяц. Стив, проклиная всё на свете, неделю не выходит из дома, ещё две ночует в Смитсоновском музее, а после обшаривает все точки, где только мог засветиться Баки, но поймать призрака можно лишь тогда, когда сам призрак решит. Три недели постоянного напряжения так изматывают его, что под конец Стив просто валится на диване в гостиной и принимается ждать, каждую минуту твердя себе: он вернётся. Стив страшно зол на себя; как он мог оттолкнуть, он же сам это начал, сам тогда ночью обнял. А потом понимает: он ошибся не только в этом. Он всё это время проводил вместе с Баки, с его прежним Баки – а рядом был Зимний Солдат. Зимний Солдат мучился кошмарами по ночам, Зимний Солдат беззвучно просил о помощи, Зимний Солдат его спас – а потом целовал… Господи. Должен ли он различать их? Баки всё-таки возвращается – услышав шорох, Стив подрывается навстречу так резко, что сбивает торшер – и, не давая Стиву бестолково и путано извиниться, говорит: — Нам нужна помощь. Стив знал: рано или поздно им придётся обратиться к Старку. Стив не сомневается в Тони – не потому что после Манхеттена считает другом или знал когда-то его отца – а потому что в вопросах техники Старк, может, и гений, вот только чересчур предсказуем. Когда Стив и Баки возникают у него на пороге, Старку хватает четырёх секунд, чтобы опознать Зимнего Солдата, ещё две уходит на затейливое ругательство, а на седьмой Баки снимает перчатку и глаза Тони озаряет такой детский восторг, будто он увидел формулу абсолютного счастья, и не озвучив больше, чем «Привет, Тони», Стив уже знает, что тот согласен. Они проводят в Башне три дня, и Тони так очарован, что едва вспоминает свои скабрезные шуточки, Стив молчит, не понимая и сотую часть его действий, а Баки равнодушен настолько, будто всё это происходит не с ним. Он даже позволяет снять металлическую руку и все десять часов проводит на пустующей площадке на крыше, теряясь между неуверенностью, неожиданной слабостью и смутно сознаваемым облегчением. Но когда протез возвращают на место, глядит на Старка в упор: — Мне нужно вспомнить, — и Тони смаргивает удивление, услышав голос; кажется, до этого Баки только кивал. Помедлив с ответом, Старк соглашается, но перестаёт ухмыляться, и это пугает Стива больше всего. Старк рассказывает что-то про волновое воздействие, толкает дверь в очередную лабораторию, там снова бесчисленные аппараты, дисплеи и сенсоры, в центре кресло, обыкновенное, похожее на кресло зубного, Стив едва замечает всё это – оборачивается к Баки… Не узнаёт. Это длится всего мгновение, Баки стремительно берёт себя в руки, закрывается, вновь становится холодно-безразличным, но на миг глаза у него темнеют от ужаса. Впервые Стив видит, насколько Зимний Солдат живой. Но не успевает начать: — Бак, послушай… — как тот не глядя накрывает ладонью его солнечное сплетение и, простояв так секунду, убедившись, верней – убедив, безмолвно забирается в кресло. Старк настраивает машину, прилаживает к вискам Баки какие-то проводки: — Это, конечно, не тайский массаж, но вполне сносно, анестезия не требуется, правда, придётся зафиксировать тело, воздействие импульсов вызывает… Но Стив уже насмотрелся, он сыт по горло: — Не вздумай. Прищурившись, Старк тычет в него датчиком: — Кэп, я бы не рисковал… И одновременно Баки касается руки: — Всё нормально… — Нет, не нормально! Мы не Щит и не Гидра, мы люди и будем оставаться людьми! Эта вспышка настораживает не только Баки со Старком, но и самого Стива. Как будто вся ярость Зимнего Солдата вдруг проявилась в нём. Стив выдыхает с усилием и, обернувшись к Баки, сбавляет тон: — Если понадобится, я тебя удержу. Он правда удерживает, первые минут десять, пока Баки, прикрыв глаза, размеренно дышит, хмурится, смыкает и размыкает пальцы… а потом по его рукам пробегает судорога – и Баки шипит. Стив мгновенно вскидывается: — Стойте!.. — Нет! — Баки перехватывает его запястья, притягивает обратно, заставляет упереться ладонями в подлокотники: — Нет, пусть продолжает. Теперь он не закрывает глаз, словно следит за Стивом – не остановит ли тот, не уйдёт – и Стив стоит, замерев; горячечный взгляд держит цепко, сильней металлических пальцев. И Баки держится за него, держится куда дольше, текут секунды, он больше не позволяет себе ни звука, вслушивается, и прикрывает глаза, и Стив почти начинает верить, что всё получится, – но тут Баки стискивает его руку до хруста, так, что запястье стеклом дробится в металле. Баки чувствует, вырывается из забытья, а увидев, поняв, глядит затравленно, сумасшедше, но Стиву плевать на руку – он ловит взгляд Баки – и тут же, не обернувшись, бросает Старку: — Хватит! — и снова склоняется к Баки, обхватывает у затылка уцелевшей рукой, упирается лбом ему в лоб; уговаривает, почти просит: — Хватит, Баки, не надо больше. Теперь с ним никто не спорит; поспешно отключают машину. Соскальзывая с кресла, Баки теряет равновесие и кренится вбок – Стив подставляет плечо. Тот молчит, не поднимает на него глаз, точно сердится или расстроен, но Стив лишь сильней убеждается в своём решении. На обратном пути он правит мотоциклом одной рукой, другой крепко удерживая руки Баки, обхватившего его со спины. Вернувшись домой, Баки забирается в душ и проводит там без малого три часа; на третьем Стив уже начинает волноваться и сначала прислушивается, потом окликает, стучит, а после – Бак никогда не запирает дверь – неловко заглядывает внутрь. За матовым стеклом душевой ясно виден прямой силуэт, Баки замер, расслабленный, смирный, и совсем не двигается, точно спит, доверив тело горячим струям – и вода, сбегающая по обнажённым ключицам, ощущается как на себе. Отчего-то смущённый, Стив поспешно прикрывает дверь ванной. Наконец Баки выходит, взъерошенный, тихий, какой-то нездешний, и Стив всё же решается: — Вспомнил что-нибудь? — но тот лишь дёргает головой. Стив не знает, что это – «не вспомнил» или «вспомнил не то, что хотелось» – но знает, больше не услышит ни слова. Стив наскоро принимает душ, а когда возвращается, Баки всё так же стоит у окна. Он не отводит штор, словно украдкой наблюдает за улицей, но лицо у него пугающе бессмысленное, пустое. Стив думает, очередной приступ, подходит, осторожно касается ладонью спины… на горле мгновенно смыкаются холодные пальцы. Бак выпускает его прежде, чем Стив успевает моргнуть. И нервно поведя живым плечом, отступает подальше. Стив идёт следом: — Бак, я сам виноват, я знаю, это рефлексы… — но Баки оглядывается, весь в раздражении как натянутая струна, резкие жесты, сведённые плечи, сжатые губы, а в глазах – темнота и тоска. — Баки… — Стив видит, Стив всё понимает, но не знает, что делать. Почему только с Баки он вечно не знает, как быть? — Бак… Тот сверкает глазами, и тоски больше нет. Темнота остаётся. Стив шагает вперёд. Обнимает ладонью за шею, тянется и тихо, легко целует его. Когда он отстраняется, Баки смотрит по-прежнему стыло и сумрачно; Стив большим пальцем гладит его по щеке. Он знает: это проверка, знает, что на кону, и в этот раз не отступит. Стив тянется снова, невесомо целует, прикрывает глаза – пытается не понять, а почувствовать. Сперва слышит мятный привкус пасты и чужое тепло, губы у Баки мягкие и горячие, как будто искусанные, и тот не отвечает, но хотя бы не вырывается, Стив обнимает тесней. Зарывается пальцами в непросохшие на затылке пряди, чуть прихватывает нижнюю губу, облизывается, целует снова – и вдруг чувствует странное, пьяное, сладкое, как ветер в апреле, напоенный запахом лип, – и точно это не Зимний Солдат, это Баки – Стив так уверен, что забывается… Его впечатывает в стену спиной. Стив вскидывается, а Баки намертво держит за плечи, ухватив под челюстью, ждёт, проверяет, одновременно заставляет смотреть на себя. Но Стив решил, он часто дышит, едва стоит на ногах, но спокоен – насколько можно быть сейчас спокойным – и Баки смещает руку, большим пальцем проходится ему по нижней губе, смотрит волком – и тут же, не меняясь в лице, отпускает, вжимается всем собой, тело к телу, накрывает ртом приоткрытые губы. Стив задыхается в поцелуй, а Баки проталкивает колено ему между ног, бёдра трутся о бёдра, сквозь тонкую ткань домашних брюк всё чувствуется ярко, будто наголо. Стива бросает в жар – и тут же в холод. Он знает, что дальше, у него были женщины, две – одна подвернула ногу, застряв каблуком в решётке на тротуаре, и он отнёс её домой. Она оказалась такой беспомощной и милой, что он неделю не мог сказать, что не останется. Когда он всё-таки ушёл, она плакала. Вторая, как выяснилось, была репортёром – он понял по камерам, но так и не понял, как угодил в ловушку. За одну ночь с ней он узнал больше, чем, наверно, узнал бы за жизнь. Фотографии так и не попали в сеть, должно быть, стараниями Наташи, и Стив был ей очень признателен. Но Баки… Бак. Его лучший друг. Стив едва не стопорится – а потом видит его, раненого, вытаскивающего на берег незнакомого парня – и сомнений не остаётся. Баки получит всё, что хочет. Что бы ни захотел. Стив отвечает на поцелуй, и полюса меняются стремительно, кардинально. Бак целует, жадно и яростно, обхватив за лицо, тянет ближе; теперь Баки думает за двоих. Стив рад и не рад, неловкость мешается с облегчением – это всё слишком быстро, но так хочет Баки, и Баки ведёт. Бак теперь боец прежде всего, человек действия; он не медлит и не церемонится, толкнув к кровати, опрокидывает на постель, сдирает штаны и майку, с тем же раздражением избавляется от своих. Ложится сверху, твёрдый член упирается Стиву в бедро, мажет по внутренней стороне, и приходится стиснуть зубы – возбуждение скручивает так остро, что теперь нужно сдерживаться, а не соглашаться и позволять. Но вместо того, чтобы целовать или трогать, Баки тянется ему куда-то через плечо, шарит рукой под кроватью. Достав, что искал, привстаёт на локтях. Стив замечает у него в руках какую-то банку, догадывается, что там, понимает: Бак готовился, дожидался, и как давно он хотел… Но тут живые холодные пальцы оборачиваются вокруг члена, проходятся вверх и вниз, Стив коротко охает, и все до и после враз прекращают существовать. Баки на миг вскидывает взгляд, видит, что стоит ускориться, и рывком перекатывает обоих, Стив едва успевает подставить руки, разбитый нос – последнее, что им нужно сейчас, а Баки разводит бёдра, так что Стив соскальзывает между ними. Для Стива всё вокруг как в бреду, его лихорадит, и руки слабеют, подводят, а Баки прогибается под ним, устраиваясь удобней, притираясь плотней, открывается ещё шире и направляет, почти полностью принимает в себя. Баки даже не вздрагивает, а у Стива перехватывает дыхание – он жёсткий, обжигающий, тесный, и поначалу это неприятно, Стив вдруг понимает, каково сейчас Баки, пусть и не понимает, зачем. Он переводит дух, сглатывает, снова хватает воздух: — Бак, постой, не торопись. Тот отвечает злым, голодным взглядом, стискивает до боли левой рукой, но Стив вытягивается на нём, как недавно вытягивался сам Баки, всем телом вжимая в матрас, и задыхаясь, целует за ухом; ведёт губами вдоль челюсти, касается угла губ, выждав, целует снова – и Баки с готовностью раскрывает рот. Стив рад одному только этому – и целует, как получится, бездумно, мокро и неумело – единственное, что ему остаётся; он слышит, как Бак напряжён под ним, но больше не слышит ничего. Ни звука, ни вздоха, ни тихого стона, Стив не знает, как дальше, и не перестаёт целовать. Он отчаянно ждёт подсказки, и Баки наконец расслабляется, живой ладонью проводит ему по спине, оглаживает бедро и прохладными, вымазанными в смазке пальцами проскальзывает ему между ягодиц. Очерчивает вход, чуть надавливает, даже не проникая внутрь, но Стив всё равно инстинктивно цепенеет, сжимает бёдра, сопротивляясь… а потом вспоминает Баки в сети проводов, как тот, сцепив зубы, ухватившись за Стива, пропускал через себя память. Стив шумно выдыхает, заставляя себя расслабиться, прижимается к шее, не поднимая взгляд. Но Баки достаточно; он понимает, будто чувствует кожей – убрав руку, ухватив за бедро, подталкивает Стива вперёд. Стив благодарно целует его за ухом и на пробу толкается медленно, мягко, потом чуть сильнее, пальцы на бедре сжимаются крепче, помогая выровнять ритм, но Стив всё равно осторожничает, медлит, и вдруг слышит странное – долгий запаленный выдох. Приподнявшись на локте, заглядывает Баки в лицо. Тот жадно дышит ртом, и с каждым выдохом едва различимо стонет. И словно чувствует – открывает глаза – Стива окатывает горячей волной. В глазах Баки дурман и похоть. Всё изменилось, резко и неуловимо, нет ни злости, ни ярости, Баки хорошо. Его Баки хорошо с ним – и большего Стив не просит. Он наконец отпускает себя: подчиняясь движению пальцев, толкается размашисто и ритмично. Баки стонет всё громче, и звук обжигает, заглушает стук пульса в ушах, и Стив не сразу понимает, он тоже стонет, а потом понимает – ещё пара рывков – и его сорвёт. Но Баки коротко вскрикивает, до синяков стискивает его железной ладонью, сжимается и… О Господи. Выходит только беспомощно всхлипнуть и ткнуться носом в живое плечо. Это самый острый и мощный оргазм в жизни Стива. Почему-то он ни разу не удивлён. Стив спит как убитый, даже Баки просыпается раньше; когда Стив поднимается, тот уже с чашкой кофе задумчиво стоит у окна. Стив подходит и обнимает его со спины – просто потому что теперь может, Бак даётся, и Стив надеется – доверяет. За окном шумит позднее тёплое утро; звенит сигнал велосипедиста, мороженщик налаживает тент над тележкой, девочка в пёстром платье бросает ретриверу мяч. Закрой глаза – и кажется, тридцать пятый; Стиву радостно как никогда. Он упирается носом Баки в шею, вдыхая запах собственного геля для душа. — Я тут подумывал завести собаку… Что скажешь? Стив всем телом чувствует, как напрягаются его плечи, и поспешно говорит: — Ну, с ней весело бегать по утрам, но если ты не хочешь… Баки выворачивается из рук, хмуро глянув, отставляет кофе на подоконник и опускается на колени, и Стив не уверен, но одна лишь догадка тёмной, жаркой волной обваливается в низ живота. Сомнений не остаётся, когда Баки сосредоточено распутывает шнурок его тонких пижамных штанов, Стив вспыхивает и поднимает глаза к потолку; смущение бьётся в ушах горячечным пульсом, но он очень отчётливо слышит тихое фырканье и прикосновение уверенных рук. Баки гладит его под коленями, а потом обхватывает под ягодицы, и всё, что Стив может, попытаться устоять на ногах. Он вцепляется ему в плечи, а Баки, стиснув бёдра сильнее, забирает на всю длину разом и – о чёрт… — …Баки, ч-чёрт! Про животных Стив больше не заикается.When you feel my heat Look into my eyes It's where my demons hide It's where my demons hide
Август бесшумно подкрадывается к сентябрю, обнимает, брызжет тёплым золотом в листья, и Баки с каждым днём становится всё теплей, всё живей. Стив как никто умеет ценить самое главное: Баки жив, Баки с ним, он почти в порядке, его кошмары всё реже, а глаза всё светлей. Они давно притёрлись друг к другу в быту, и Стив с каждым разом уверенней и лучше в постели; Бак смелеет тоже. Стив доверяет ему полностью, безоговорочно, и потому расслабиться, подхватить быстрый ритм и почти тут же круто выгнуться в спине с коротким вскриком оказывается неприлично легко. Часом после он жадно гладит его ладонями, спускается губами от соска к животу, и Баки, стиснув в кулаке его волосы, откидывается назад и хрипло стонет, чуть слышно, но искренне, стонет его имя – впервые; у Стива заходится сердце от удовольствия – и тут же от горечи, тяжёлой, глухой; он ощущает себя предателем, ведь Баки не вспомнил до сих пор. Но тёмную полосу ночи сменяет утро; Стив смотрит на Баки, раскинувшегося в подушках звездой, сползшее одеяло открывает долгую литую линию поясницы. Удержаться немыслимо – и не нужно – Стив склоняется, целует ямку и позвонки, и Баки, зарываясь в подушку, приглушённо урчит – одновременно «мне приятно» и «дай поспать» – Стив фыркает, прижимается губами чуть дольше и шлёпает в ванную. Когда Стив возвращается, Баки уже поднялся, замерев у постели, с силой ладонями трёт лицо, как будто отгоняя сонливость; он растрёпанный, мятый и сонный, и Стив привычно тянется обнять… Баки мгновенно отшатывается, выкручиваясь из рук, отталкивает, едва не сдёрнув с него футболку, и клонит голову вниз, сипло, рвано дыша. От растерянности Стив роняет руки. Но тут же порывается снова обнять. Они ведь столько времени вместе, спят каждую ночь, и иногда днём, почему же сейчас… Стив накрывает его шею ладонью, успокаивающе гладит затылок: — Баки, это я, Стив!.. Тот не выпускает из пальцев его футболки, и Стив наконец понимает: не отталкивает – напротив, держит: — Я знал, что ты меньше, — выдыхает Баки, подняв глаза, и отдышавшись, пытается улыбнуться. — Баки? — осторожно зовёт Стив. Тот ошарашено, мелко, едва видно кивает в ответ. На мгновение земля уходит у него из-под ног. Стив тянет его на себя и стискивает так крепко, что наверно оставит на плечах синяки. Пальцы у него бесконтрольно подрагивают. Кажется, это единственно стоящее, чего он добился в жизни. Остаток дня проходит в такой эйфории, что Стив не замечает наступления темноты. А потом, как очнувшись, видит Баки, в мягкой футболке и шортах, по-турецки сидящего на кровати. Тот мирно, расслабленно глядит на него, склоняя голову на бок, а Стив замер как вкопанный, ведь теперь, получается, всё иначе. Баки помнит. Но, кажется, не видит никакой разницы. Неслышно посмеивается: — Стив, мне девяносто семь, я не могу столько ждать. — А мы... то есть ты... ну. Стив знает, что выглядит по-идиотски. В точности, как и ощущает себя. Ведь Баки, чёрт возьми, его Бак, его лучший друг, который знает про него всё на свете, помнит все ошибки, неудачи и промахи, помнит… поезд. И жизнь до войны. Стив с непонятной горечью осознаёт: беспамятство Баки всё это время служило ему щитом. А он сам… для него просто не было никого дороже. Но Баки в самом деле вспомнил его; он прищуривается – и читает, как раскрытую книгу: — Стив. Это тоже моё. Как молоко и душ, — чуть поводит плечом, незаметно, досадливо. — Я всегда хотел. — Ещё в Коммандос? — Ещё до войны. — Но я же тогда… — Был собой. Ты всегда был собой, Стиви. Переосмысливая время, проведённое вместе, Стив отчаянно краснеет, и Баки, недолго посмотрев ему в лицо, фыркает в показном раздражении: — Стив. Придурок. Иди сюда. Качнув головой, Стив сдаётся, выдыхает со смехом. Может, Баки и прав, может, он так и не изменился с тех пор. В одном так уж точно: всё так же не в силах ему отказать. Прикоснуться сложно в первый миг – не дольше. А потом… Этот Баки теплей. Он податливей, откровенней и мягче, не боится вести и легко поддаётся, и стонет в открытую, протяжно и горячо. Стив убьёт за него, и никому не позволит отнять эти стоны. Он смеётся как прежде – чуть тише, но так же озорно и легко. Он шутит, нахально и метко подкалывая и себя, и Стива – как будто им снова по девятнадцать. Вот только смотрит он теперь по-другому, не как прежний Баки, не как Зимний Солдат, светлее, спокойней – уже не скрывая. Стив греется в этом тепле. А ещё иногда, проснувшись с рассветом, глядя на развалившегося рядом лохматого, утомлённого, отсыпающегося Баки, Стив немного ревнует, несильно, совсем чуть-чуть. Ему казалось, он знает друга как себя самого, как никто, знает лучше всех прочих. А выходит, самое главное в Баки ему открыл Зимний Солдат.