Разнообразие

- А что, Кощеюшка, по силам ли твоим чародейским меня в полёте обогнать? Хитро Финист усмехается, яблочком наливным водочку закусывает. - Ты, Ясный Сокол, мне таких соблазнительных идей не подавай, - отвечает друг, глаза приоткрывая. Время уж не за полночь даже – к утру близится, скоро первые звёздочки гаснуть начнут. - Я - да и не подам? – Финист смеётся, кудрями буйными трясёт. – А ну-ка, полетели, кому говорю! - Не полечу, - Кощей головой качает. – С Вороновичем, вон, соревнуйся. Хоть всё Лукоморье тридевять раз облети. - Да спит давно твой Воронович, только храп его могучий за версту слыхать. - И чего это он мой? - А так, для разнообразия. - Интересное у вас, однако ж, разнообразие, - дивится Кощей, с перин пуховых поднимаясь. - Хо-хо, - а Финист уж ставни распахивает, словно только этого и ждал, - не все же такие как ты, Кощеюшка, аскеты. Некоторым чародеям для пущей могучести впечатления новые нужны! Ветер ночной так и свистит за окнами, в пропасть скатерть-самобранку утянуть грозится. - Ууу, окаянный! – грозит ему Сокол шутливо. – Ишь, чего удумал! Шиш тебе, нам с неё ещё похмеляться. А Кощей меж тем смотрит вниз задумчиво – гадает, далеко ли до земли лететь, ежели топориком. Финист обычно шуткует только, а Воронович знай себе отмалчивается многозначительно. Да и что думы думать, ежели оба с крыльями? Как пожалуют гости к ним в терем, так они их чинно через пропасть и переносят, ухмыляются только, когда Вольг бранится словами дивными да каждый раз новые измышляет. - Ох, видела б Лукинишна, - кряхтит Кощей, через подоконник перевешиваясь, - перья бы тебе повыдергала. - Так не видит же, - смеётся Финист и, об пол ударившись, соколом в ночь улетает; только и слышно, как кричит где-то там язвительно, храп Вороновий заглушая. Летать, известное дело, поначалу только боязно, а как приноровишься, так по земле потом ходить тошно – хоть гвоздями прибивай. Улыбается Кощей, мёртвые петли над дубами вековыми выделывает, а Финист к нему то справа, то слева сунется, а потом - как напрыгнет с хохотом уже не птицею. Только и слышно над лесом дремучим что брань Кощееву. - Ты ж!.. – отдышаться чародей не может, не верит никак, что в живых после такого приземления остался. - Ох, Кощеюшка, - Финист сидит на нём верхом да головой качает, - никудышный летун из тебя – мигом молодцы посмекалистей оприходуют. Скинуть бы наземь его, да больно крепко сидит. Наподдать бы от души, только Сокол быстрее руку ловит – улыбается хитро, к месту срамному тянет. - Чуешь, - говорит, - как я до впечатлений новых жаден? - Тьфу на тебя, бесстыдник, - смеётся Кощей, на коряге неудобной ёрзая. – На путников одиноких, поди, тоже так прыгаешь? - Прыгаю, - щурится, а сам руки свои умелые ему под одёжку запускает, - ежели Баба Яга вперёд не поспеет. Хохот стоит такой, что весь лес трясётся, да только Финист вдруг замолкает и, склонившись, поцелуем одаривает, а потом ещё одним и ещё. Не любитель Кощей, да разве такому откажешь? Если уж Воронович супротив бесстыдства его не устоял… Да что и говорить, катаешь, бывает, яблочко по тарелочке без злого умысла, о друзьях верных задумаешься, а оно тебе как выдаст картину полюбовную: лежит Ворон Воронович на перинах, разомлел весь, в кои-то веки улыбается, а не думу думает, а промеж ног его Финист склонился – с елдой чародейской затейничает словно с леденцом: то оближет по всей длине, то за щёку возьмёт. А сам весь выгибается, проказник, словно шепчет, мол, и ты меня ублажи, добрый молодец, в накладе не останешься. Рука озорная к чреслам Кощеевым тянется. - А не заревнует? - Кто? Воронович? – Сокол головой качает. – Что ж он, баба какая сварливая? Или цены себе не знает? И ответить-то нечего, вместо ответа стонет Кощей – так ладно выходят у Финиста ласки непотребные. Огонь этот редко кому зажечь удаётся, да ежели уж получилось, то нет пути обратного. Обнимает чародей Сокола, друга своего, и целует в уста насмешливые. Да и, правда что, разве это – считается? Не бывает так, чтобы посреди чащи дремучей, под звёздами… Наверняка, морок это, возлияния на славу удались. Смеётся Финист, направляет силу кощееву да в такую дверцу узкую, что впору во весь голос кричать, а тот даже не морщится, шепчет только: - Ох, сделай милость, вот так… немного… и поглубже… «Ну, Воронович, - думает Кощей, - весело же тебе живётся с таким затейником!». Словно летят они снова, только полёт этот желанней прежнего будет: и легко, и сладко, и жар любовный все царства земные затмевает. Всё выше и выше поднимаются, до тускнеющих звёздочек, а потом – падают в бездну, только бездна эта почему-то мягкая и приятно щекочется выбивающимися перьями… - Ну, Кощеюшка, - голос Финиста словно сквозь завесу тумана доносится, - хорошо ль тебе в тереме нашем гостится? - А я не в чаще лесной под корягою уснул разве? – зевает чародей да на перине сладко потягивается. - Вот так комплименты! – смеётся Ворон у самого уха. – Опять сосед мой проказничал? - С такой самобранкой и проказничать нет надобности, ты глянь только, глянь, Воронович, что за подлая душа в ней дыру проела да в самом водочном месте?! - То не душа подлая, то моль обыкновенная. - Ох и разошёлся ты с утра пораньше! Кощей глаз тихонько приоткрывает да диву даётся: приобнял Финист Ворона, на ухо ему что-то секретничает, а сам между делом волосы чёрные с проседью перебирает - ни дать, ни взять извиняется. - Ты уж на нас, Кощей, не серчай, - молвит Воронович, взгляд на себе заметив. – Даже если и заснул под корягой, так Сокол тебя оттудова прямиком на перинку перенёс. - Да так уж и перенёс – скажи, направление задал, а коль на воспоминания слаб… - Слаб, не слаб, главное, что в тереме проснулся, - гость ухмыляется, - а ежели вы мне ещё похмелиться чем сообразите… Бросаются оба к самобранке, колдуют над ней что-то, вполголоса друг над другом подтрунивая – любо-дорого посмотреть. Хорошо им вместе, легко – и летать, и по земле ходить. Уж лучше так, чем маяться постоянно: где да с кем… Может, и правда, не ревнует Воронович, мудрости в нём на десятерых хватит, да только Кощей так не умеет. Да и учиться не собирается.