***
— Ты точно все проверил? — посмотрев на серьезное лицо лучшего друга, я вновь попытался отогнать от себя плохое предчувствие, которое словно вцепилось в меня ледяными пальцами, оставляя на коже неприятные следы-метки. — Лего, я в сотый раз повторяю: все перепроверено тысячи раз. Хозяина дома нет, с сигнализацией разберется Владлен, а охрана в своей будке сидит – смотрит футбол, да бухает, радуясь отъезду начальника. — А собаки? Во дворе наверняка есть собаки. — Есть, но мы их уже покормили, — Антон улыбнулся, разводя руками. — Вы их...? — Нет, всего лишь снотворное. — Хорошо, — я тяжело вздохнул, бросив взгляд на наручные часы. — Пошли, нам пора. — Вот так бы и сразу, — усмехнулся напарник, прищурившись. — Да не дрейфь ты, все будет зашибись. Достанем бабки, и будет нам счастье. — Счастье у каждого свое, — горько изрек я, вспомнив болезненно-белое лицо сестры, просвечивающееся сквозь тонкую кожу сплетение вен, хриплый кашель и глубокие мешки под глазами. Лишь бы все получилось.***
Начальники нынче хорошо живут – теперь я знаю это не понаслышке, взирая на высокие потолки, откуда свисали витиеватые и вычурные люстры, с немым восторгом смотря на кожаные диваны, ступая по мраморной плитке и слушая размеренный стук старинных настенных часов. Красиво. Настолько красиво, что даже сердце замирает. Анне бы понравилось. Она бы обязательно сравнила бы это со сказкой, представив себя принцессой – как в любимых мультфильмах. Сестра бы кружила по залу, говорила нелепые вещи, смеялась, как умеет только она – искренне, звонко и слишком громко. И не кашляла бы так надрывно. — Лего, слушай, хватит зевать, у нас мало времени. Давай следовать плану: мне нижний этаж, а ты иди наверх, — прошептал Макс, сжав мое плече и заглянув в глаза. — Если что – беги. Умоляю, давай без геройств. Лады? — Ты же сказал, что все перепроверено, — хмурюсь. — Да, но я не Господь Бог, чтобы учесть каждую мелочь. Будь осторожным. Молча киваю, направляясь к лестнице и непроизвольно поправляя перчатку, одетую на вспотевшую от волнения руку. Главное – не облажаться. Главное – выполнить все четко и без погрешностей. Вот только сердце пульсирует слишком быстро и, кажется, невыносимо громко.***
И даже в сейфе – документы. Сотни страниц, нелепых счетов, договоров, исписанных листов, разработок, чертежей – в общем всего, что душе угодно. Однако нужной мне вещи – нигде нет. Прислонившись спиной к стене, я тихо взвыл, вцепившись руками в волосы. Я должен, должен, нет, просто обязан найти эту гребанную флешку, черт бы ее подрал! Только где она может быть? Сразу вспомнилась старая глупая поговорка: чтобы найти объект, представь, что ты на его месте. Интересно, если бы я был флешкой, куда бы я спрятался?.. Господи, глупо-то как. Сейф взломан – в нем даже денег нет, лишь бесконечное количество бумаг. Ни в столе, ни на столе, ни под столом – ее не было. Ее не было в тумбочке, в горшке с огромным декоративным кустом… нигде. Я обыскал все, что можно. Осталось надеяться, что хотя бы Антон что-то сумел найти. Вздохнув и «отлепившись» от стенки, я поправил длинную челку и уже практически дотянулся до ручки, как услышал шаги – тихие, мягкие, похожие на грациозную поступь какого-нибудь дикого кота. Лоб сразу же покрылся холодной испариной, и я затравленно оглянулся, отчаянно пытаясь найти убежище. Мыслить здраво не получалось – шаги постепенно приближались, а я все четче понимал, что это не Тони и не Владлен – у них абсолютно другая походка. Стараясь ступать как можно тише, я поспешил спрятаться за плотную, тяжелую штору, вспоминая все известные мне молитвы и закусывая до боли губу. Дверь открылась. Я еще сильнее вжался в стену, зажмурившись от обреченности и чувствуя, как страх разрастается, набирает обороты и душит – не дает вдохнуть нормально, оседая на слизистой нёба горклым привкусом. В горле образовывается ком, который я с трудом сглатываю, а где-то внутри все дрожит, словно желе. Господи, какой же я трус. А часы все стучат – твердо, без всякого сожаления, отсчитывая секунды, а затем и минуты... Я сосчитал ровно сто двадцать три удара, прежде чем он заговорил: — Знаешь, что я не люблю больше всего? — вздрагиваю, услышав вкрадчивый хриплый голос, и еще сильнее вжимаюсь в стенку, замирая. — Глупых людей и блядей. Ты вот, например, пока что относишься только к первой категории. Почему «пока что»? Просто мы с тобой еще не совсем знакомы. Но ничего, у нас будет время. Скажи мне, мой глупый гость, какой идиот станет прятаться за шторой и дрожать. У нас слишком редко случаются землетрясения, чтобы я повелся. Выходи, будь паинькой. Сердце ухнуло и, кажется, остановилось. Все кончено.***
Кости ломаются с характерным звуком – громким, резким, скрипящим. Я зажмурился, пытаясь хоть как-то справится с невыносимой болью, где-то на периферии сознания понимая, что все поле зрения заволокло алой дымкой, а из носа тонкой струйкой течет вязкая, липкая и солоноватая на вкус кровь. Очередной удар, очередная вспышка боли, очередной стон. Словно бы четко отработанный круговой механизм. — Кто твой хозяин? — кажется, что голос звучит словно издали, однако собеседник совсем рядом – его нога прижимает мои пальцы к бетонному полу, вызывая неимоверную боль и пульсацию. — У меня нет хозяев, — говорю едва слышно, облизывая разбитые губы. И вскрикиваю, так как воздух из груди выбивает твердый удар ногой.***
Время. Его всегда слишком мало. Я цепляюсь за него, кажется, даже пытаюсь успеть что-то сделать, но это лишь иллюзия – капли, капающие с потолка моего теперешнего убежища, с хлюпающим звуком разбиваются о каменный пол, собираются в грязных лужицах и словно бы отсчитывают оставшиеся минуты моего ничтожного существования. Кап-кап. И вовсе не за себя боюсь – плевать я хотел на эту жизнь. Мне не за что держаться. Одно страшно – уйти слишком рано и не успеть сделать того, что однажды пообещал. Чем больше я здесь, тем чаще задумываюсь о жизни. У кого-то она насыщенна, полна интриг, пестрых приключений… а кто-то влачит бренное существование, словно ишак. Так вот, вся правда в том, что я – этот самый ишак. Жизнь – боль. Интересно, откуда во мне столько сарказма и иронии?.. Послышался тихий скрип, и я даже не вздрогнул – рано или поздно он бы пришел. Тогда мы слишком быстро распрощались. Я знал, что продолжение будет. Даже увидев начальника охраны, я понял, что быстро сдохнуть мне не дадут – такие любят растянуть удовольствие, любят посмотреть на то, как из человека медленно, по крупицам уходит жизнь, как он становится тряпичной куклой, безвольно поникшей в руках хозяина, как он кричит от боли, умоляя об одном – нет, не о пощаде. О смерти. — Ну что, парень, может, начнешь разговаривать? — он такой же, каким я его и запомнил с прошлого раза: невероятно спокойный, расслабленный, с непроницаемым лицом, легкой щетиной и колкими льдинками в серых глазах. — Или ты действительно веришь, что я не смогу сломать тебя? — Придется поискать то, что еще не сломано, — а голос-то у меня хриплый, надрывной и какой-то абсолютно чужой. Стараясь делать как можно меньше движений (потому что каждое отзывалась нестерпимой жгучей болью), я глубоко вздохнул, отметив, что пара ребер все-таки целы. Вот удача-то. — Поверь мне, я хорошо ищу, — улыбается. Только вот улыбка эта холодная и какая-то неживая, словно у куклы. По спине пробегают сотни мурашек – этот человек лишь одним своим видом может поставить на место и указать, кто здесь главный. — А вообще, не будь ты таким упрямым и молчаливым, то, возможно, практически и не пострадал бы, отделавшись легким испугом. — Это слишком просто, — не выдержав сидячего положения, я, сцепив зубы, чтоб не вскрикнуть, лег на холодный пол, отдаленно подумав о том, что выгляжу довольно жалко. — Ты либо очень глупый, либо очень храбрый, — собеседник пожал плечами и, склонив голову, впервые посмотрел на меня с интересом. — Лично я склоняюсь к первому. — Возможно. — Так вот, предлагаю начать беседу, — вальяжно устроившись на обшарпанном кресле, мой собеседник даже не поморщился, а я как-то отдаленно подумал, что даже здесь он умудрился выглядеть, словно император на троне. — Давай. Предлагаю поговорить о миграции бобров в Северной Америке, — каждое слово дается с болью, и в конце своей речи я, приподнявшись на локтях, сплевываю кровь на пол. Забавно. Ольга, моя бывшая девушка, с ужасом бы сказала, что это негигиенично и отвратно – и вообще, у меня кошмарное воспитание. Странно, почему я все реже и реже вспоминаю о прошлом? Кажется, что я здесь уже целую вечность. Мой личный склеп из четырех стен. Как мило. — А я предлагаю другую тему, — все так же спокойно и без единой эмоции. — Кто тебя нанял? — Человек, — повторяю, наверное, эту глупую уклончивую фразу в сотый раз, словно пленку заело. — Да ладно? А поподробнее? Молчу. Каждое слово – новая порция боли и тошнотворных ощущений. — Неужели ты настолько не дорожишь своей жизнью? Неужели не за что цепляться? — Какая разница, кто меня убьет? Ты, он – выбор невелик, — надеюсь, получается не слишком отчаянно. Хотя, впрочем, плевать. Молчание. Слышится лишь дыхание: мое – хриплое, слишком быстрое, и его – размеренное, спокойное. — Ты не слишком-то хочешь жить, — произносит спустя вечность. — Мне ведь не показалось, да? — Возможно. — Разве нет такого человека, который бы ждал тебя? — Нет, — отвечаю слишком быстро, уже через секунду осознавая, что он все поймет. Слишком проницателен. — Уверен? — смотрит внимательно, пронзительно, а у меня такое ощущение, словно меня сканируют: медленно, постепенно, ничего не оставляя незамеченным. — Ты ведь не хочешь, чтоб я занялся поиском дорогих тебе людей, правда? Ничего не отвечаю, осознавая, что если он захочет – найдет. И тогда… тогда я никогда не прощу себя. Ни-ког-да. — Если я скажу все, что знаю, ты пообещаешь позаботиться об одном человеке? — Ты ставишь мне условия? — в голосе прорезаются стальные нотки, вызывающие дрожь по всему телу. — У нас у обоих безвыходная ситуация. Разве не легче сотрудничать? — А ты неглупый мальчик, — хмыкает, досадливо поморщившись. — Хорошо, я согласен. Только давай обсудим это не здесь – слишком уж угрюмая обстановка. — Да ладно? А мне нравится. — Язва, — легко парирует мужчина, смахивая с белоснежной рубашки несуществующие пылинки. Мне показалось, или на его губах змейкой проскользнула легкая улыбка?***
— Недурно, однако, ты над ним поработал, — задумчиво произносит мужчина с благородной сединой и задумчивым выражением лица. — На пареньке живого места нет, Максим, — в голосе нотки осуждения. — Ничего, организм молодой. Если будет хорошо себя вести, то у него есть все шансы выздороветь, — мой прошлый собеседник пожимает плечами, посмотрев на доктора (а как я понял – это был именно он) недовольно. — Хорошо, я пойду, а ты… давай ему время от времени обезболивающее и будь осторожен. — Как скажешь, — ответил мужчина довольно устало, массируя виски. Все же, пожалуй, я погорячился, называя его стальным – хоть он и был молод на вид, однако меж бровей его залегали морщины, а в движениях виднелся словно четко отработанный механизм, лишенный каких-либо осечек. — А теперь вернемся к тебе, — произнес Максим, выпроводив врача за дверь. — Нас ждет долгий и серьезный разговор.***
— Я ни в чем не уверен, — повторяю уже, наверное, в сотый раз, сжимая в руках чашку травяного чая. — Он особо ничем не делился. — Знаешь, Олег, я не хотел об этом говорить, но все же, коль ты на контакт особо не идешь, то… скажи, тебе дорога твоя сестра? — щурится хитро, внимательно следя за каждой моей эмоцией. — Моя сестра? Так ты знал об Анне? Знал, когда спрашивал о дорогих мне людях? — говорю тихо, все так же не смотря на него. — Знал. — Так почему?.. — Она была моим козырем. Я даже подумать не мог, что тебя будет так сложно заставить говорить – с самого начала ты не показывал особой храбрости. — Просто опыта у меня в таких делах особо-то и нет. — То есть ко мне в дом послали неопытного юнца? Прелестно, — с нотками иронии в голосе. — Он не знал. — Заказчик договаривался с теми двумя, которые были с тобой? — Так ты и о них знаешь? — Знаю. — Так я тебе зачем? Они больше моего знают. — Возможно. Да вот только они вряд ли что-то скажут – у мертвых нет такой привычки. — Ты убил их? — получается слишком холодно и отчужденно, словно бы в свое время Антон и не был мне близким человеком. — Я? — удивленно приподнимает брови, смотря на меня, как на малое дитя. — Нет. Мне это не с руки, сам понимаешь. Они смогли сбежать – а потом человек, заказавший вас, их и прикончил. — Понятно, — произношу сквозь зубы, вспоминая дружелюбный взгляд Тони и его постоянные проделки, за которые его так часто журила Аня. Уж кто-кто, а она, пожалуй, была самой чистой в нашей семье… да и в моей жизни в целом. — Мне очень жаль, — он либо великолепный актер, либо действительно в голосе проскользнуло сожаление. — Но давай вернемся к теме. Что ты знаешь? — Я… знаю очень мало. Вряд ли это поможет тебе. — Скажи, чего ты так боишься? — вздрагиваю, когда он садится ближе и едва ли не дышит в затылок. — Ты похож на загнанного в угол зверька – вздрагиваешь постоянно, озираешься, едва ли не скулишь. Я не кусаюсь. — А тебя когда-либо били методично до потери сознания? — щетинюсь, резко оборачиваясь и смотря ему в глаза. — Ты когда либо слышал хруст собственных костей? Ты… — Считаешь себя обиженным? — усмехается, не отводя взгляда. — Ты проник ко мне в дом. Ты. Зашел. На. Мою. Территорию. Знаешь, мальчишка, ты еще совсем не понимаешь, что такое боль. Я лучше тебя знаю, каково это, когда от боли готов лезть на стенку, когда готов молить о смерти, о том, чтобы хоть Бог, хоть Дьявол забрали к себе, лишив нестерпимых ощущений. Я лучше тебя знаю, каково это, когда горят внутренности, и тебе кажется, что вот-вот и ты либо сдохнешь, либо блюванешь своими же кишками. Но нет – ты живешь. И это словно вечная пытка. Когда терпение уже давно иссякло, когда разум помутнился, а руки опустились. Поверь мне, ты очень мало знаешь об истинной боли. За всю свою речь он ни разу не повысил голоса – наоборот, говорил все тише и тише, перейдя под конец на шепот. Он все также не отводил взгляда. Но, что удивительно, мне не было страшно. Скорее – жалко. — Возможно. Но я очень хорошо знаю о безысходности. — Именно из-за нее ты пошел на все это? — Да, — киваю, почему-то не находя сил разорвать зрительный контакт. — Моя сестра в больнице, ей нужна срочная операция, за которую потребуют деньги. Много денег. — А тебе нечем платить, — продолжил Максим, чуть нахмурившись. Странно, появилось в его глазах что-то такое… что-то непонятно, сумбурное и совершенно несовместимое с тем человеком, который запомнился мне ранее. — И ты пошел на воровство. — Я бы пошел и на убийство. — Не сомневаюсь. Да вот только ты не тот человек, который сможет убить. — С чего ты взял? — Я знаю людей, способных отнять жизнь. Ты не похож на них ни капельки. — И чем же мы отличаемся? — Ты сам еще совсем ребенок, — улыбнулся Максим, наклонившись близко к моему лицу. Слишком близко. И эта опасная близость волновала, будоражила и сводила с ума. У собеседника зрачки расширилися настолько, что стало практически не видно радужку – лишь тонкий темно-серый ободок. — Значит, ты – соблазняешь ребенка, — фыркнул я, накрыв его губы своими. — Если восемнадцать лет – это ребенок, то ты прав – я педофил, — произнес Максим, чуть отстранившись и посмотрев мне в глаза. — И черт с ним, — выдохнул он, продолжив поцелуй.***
— Знаешь, а ты похож на принца из сказки, — выдохнула Аня, смотря во все глаза на Максима и разворачивая уже вторую плитку шоколада. — У тебя такие… такие… такие аристократические черты лица. Вот, — восхищенно продолжила сестрица. — Как это мило, — произнес, хохоча, Макс, чуть склонив голову к плечу. — А какая твоя любимая сказка? — Спящая красавица, — улыбнулась Нюта, уже через секунду зайдясь в новом приступе кашля. А я тихо всхлипнул, смотря, как тонкое, словно тростинка тело, содрогается. Я едва ли сдерживался от рыданий, смотря на то, во что превратился ранее жизнерадостный ребенок. Я не мог поверить, что этот безжизненный человечек с бледной, практически серой кожей и тусклыми глазами - моя сестра. Моя маленькая девочка. Подняв голову и посмотрев на Максима, я встретился с ним взглядом. В его глазах виднелась бесконечная гамма эмоций: сожаление, беспокойство, страх. В его глазах было все. За последний месяц я многое о нем понял: понял, что он далеко не та каменная глыба, которую я видел ранее; понял, что он сам, собственноручно замуровался в лед, словно в панцирь, дабы скрыться от всего; понял, что он тоже человек, у которого жизнь далеко не такая легкая, как мне казалось ранее. Я многое понял. А еще… еще он научил меня верить. …и любить. И за это я был ему благодарен.***
— Ты и правда похож на принца, — шепчу, подставляя лицо холодному ветру и чувствуя, как дождь беспощадно хлещет по щекам. — А ты и правда идиот, — буркнул Макс, набросив мне на плечи свою куртку и посмотрев на серое надгробие. А я перевел взгляд на фотографию, откуда на меня смотрела улыбающаяся девушка со смешинками в глазах и ямочками на щеках. Аня… Господи, как же она выдержала это бесконечное количество операций, переездов и волнений? Как же она могла – такая маленькая и хрупкая? Как?! Максим сделал все, что мог. Но было уже поздно. Я опоздал на год. Как оказалось, на целый год… — Идем домой, — шепнул на ухо Максим, обняв сзади и прижав к себе, словно пытаясь укрыть от всех невзгод и заслонить от печалей. Он всегда так делал - даже когда был найден человек, заказавший нас: меня, Антона, Владлена. Он делал так, когда я выходил из палаты Анюты - опустошенный, потерянный и практически полумертвый от терзающей боли. Он делал так всегда. И это придавало мне сил. — Идем, — кивнул я, сглотнув образовавшийся в горле горький ком. Нет, я не плачу – это все дождь. И сердце ребра разрывает не из-за переизбытка любви и горя. И сам я спокоен. — Домой. Бросив последний взгляд на могилу сестры и тяжело вздохнув, я наклонился и провел кончиками пальцев по огромному букету белых роз, принесенных нами. — Надеюсь, у тебя все хорошо, моя маленькая спящая красавица, — шепчу тихо, словно одними лишь губами. — Надеюсь, ты попала в сказку. И клянусь, всеми святыми клянусь, я словно бы услышал ее голос: — Попала. Будь счастлив, мой дорогой брат… И я буду. Буду счастлив. Обещаю. И мне осталось надеяться, что там, возле звезд, хорошо: спокойно и бесконечно тихо...