L'amour n'est rien

— Эй. Агент обернулся. — Надеюсь, — сказал охотник за головами, покачиваясь. — Надеюсь оно того стоило. Его рожки почернели и обуглились и, когда он говорил, на обожженном лице шевелились только губы. Агент спрашивал себя, как ему вообще удается держаться на ногах. — Посчитай опасность в кредитах и ты увидишь, что я переплачиваю, — холодно возразил агент. Он лгал. Лгал и ненавидел себя за то, что подставлял Зуку раз за разом потому, что он стоил дешево, а разведку в последнее время плохо финансировали; лгал потому, что хотел его, мечтал о нем, фантазировал, как станет давиться его членом в переулке за кантиной, но Зука никогда его не хотел, краснокожее недоразумение, позор своего клана, начисто лишенный Силы. Если бы Зука только знал, с тоской думал агент, глядя в его широкую спину, удаляющуюся в толчее нал-хаттского базара. Если бы он только знал... Но — все, хватит. Сначала — Империя. Остальное может подождать. На пути к Дромунд-Каас агент столько раз пересматривал голозапись с мандалорского диска, что выучил ее наизусть. Она была почти неповрежденной, правда, оплавившись, стала беззвучной. На записи было двое: женщина с красивым красным лицом, утыканным золотыми украшениями, чистокровная, гордая, прямая как спица — и высокий худой мужчина, седой, с черными веками и узнаваемой татуировкой вокруг глаза. Они стояли рядом, говорили тихо, быстро, с той увлеченной ненавистью, с которой вступать в союзы и давать обещания, которые будут нарушены на следующий же день, умеют только ситхи. Она улыбнулась с чувством собственного превосходства. Он посмотрел на нее из-под гнилых черных век и сказал что-то, из-за чего она оскалилась, как ворнскра. Они снова начали спорить, и агент видел, как губы — красные, полные и бледные, иссохшие — складываются и приоткрываются, на разные лады неслышно повторяя «Дарт Марр». Старик схватил красавицу за воротник и она посмотрела на его руку так, словно это была змея или другой гад, холодный и склизкий. А потом — неторопливо перевела взгляд, посмотрев ему в глаза, угрожающе желтые, с пятнистыми звериными радужками. Она сказала ему что-то, отчего он изменился в лице, но так и не убрал руку. Тогда она впилась ногтями ему в ладонь. На руке старика выступила кровь, а вокруг его пальцев начали потрескивать синие и белые искры. Они причиняли красавице заметную боль, но и она не теряла времени даром: вены на руке старика почернели и распухли, ворочаясь под тонкой бледной кожей, они полезли под рукав мантии. Все это время ситхи неотрывно смотрели друг другу в глаза. Когда они вжались друг в друга ртами и принялись мять, и кусать, и сосать, и тянуть мокрые от слюны губы, агент подумал о Зуке — и о любви, которая не дозволена ни разведчикам, ни членам Темного Совета.