Tragedy

Честно говоря, меня никто никогда не просил рассказать о себе. И я совершенно не удивлялся этому, ибо был полностью уверен, что я никого в этом мире не интересую. А кто бы заинтересовался таким ничтожеством, как я? Во мне нет ничего привлекательного, вообще ничего. Что во внешности, что в характере. Я просто смешон для общества, и это сказано в плохом значении. Вот все, что я могу о себе сказать. В двух словах, я никто. Почему я себя так принижаю, спросят все? Потому что это не принижение, это действительно так и есть. Почему это так? Всем отвечаю, что нет мира в этом мире, что все обречены на вечное скитание в отчаянии и пустоте, возникшие в душах и сердцах всех, кто пока еще жив. Нет, не жив. Просто существует. Разумеется, меня никто не хочет слушать. Люди… пожалуй, все они навсегда останутся такими наивными, с самой первой и до самой последней секунды их существования. Наивными, потому что они постоянно верят во что-то лучшее, чем есть сейчас. И так продолжается всю вечность - сначала верят, а потом все надежды оказываются напрасными, настолько напрасными, что они просто уже не знают, что им делать. И ничего делать и не надо, стоит лишь смириться с судьбой. Ибо она жестока. Со всеми. Всегда. Может, с кем-то меньше, с кем-то больше, но щадить она никого не собирается, никогда. А потому и не стоит что-то пытаться сделать, изменить свою судьбу. Пусть не смотрят на меня так угрюмо и раздражающе, я говорю это, основываясь на реальных событиях. Да, у меня были причины. Было все то, из-за чего я стал себя так вести, опустил руки, повесил нос, отбросил все надежды в сторону. Я опустел, да, именно это, все, что я сейчас сказал, разрывает мне на части сердце. Оно никогда не перестанет болеть. Его уже слишком поздно вылечить. О чем я говорю, да это никогда и не было возможным. И снова зададите вопрос… и снова это "почему". Почему это все так, почему это случилось, из-за чего. Однажды даже предположили: "Родных убили?". Нет. В этом и дело, что нет. Вообще, на первый взгляд на мою жизнь, может показаться, что ничего и не случилось. Ничего такого, из-за чего моя личность до черного цвета помрачнела. Но это все потому, что никто и не был на моем месте. Поэтому никто и не в состоянии меня понять. Пусть и дальше презренно фыркают и проходят мимо меня. Пусть считают меня психом, кем угодно, я уже заранее знаю, что они обо мне подумают, и, конечно, долго буду переживать. Наверное, частично в моих страданиях виновата моя эмоциональность и чувствительность. Таков я действительно есть, таким я был всегда. Если испытываю какие-то черезчур сильные чувства, начинаю непроизвольно краснеть. Возможно, это какая-то болезнь. Возможно, редкая стадия темперамента "меланхолика". Не знаю, предположений много. Я часто сомневаюсь и в себе, и в своих решениях. Я могу быть уверен лишь в том, что все всегда будет ужасно и что это никто не может изменить. В остальных мелочах я теряюсь. И за это тоже постоянно караю себя. Я переживаю из-за всего на свете, а потому мне так сложно собраться с мыслями и взять себя в руки. Да, с виду я еще как-то могу это не показывать. Конечно, на первый взгляд о человеке практически ничего нельзя сказать. Пока не решишь заглянуть ему в душу. Да, а потом жалеть будешь, что сунулся туда… ну, если считать это случаем со мной. Я могу вечно вот так вот говорить о жестокости и бессмыслии жизни, о чем я тоже, собственно, жалею. Странно, что все, кого я сейчас знаю, не считают меня кем-то, кто ниже их уровня. Они всех здесь считают на равных, и меня это удивляет. Хоть говори с ними, хоть не говори, они ценят себя и друг друга. Да уж… давно я такого не встречал. А точнее, никогда. И никогда бы, наверное, не встретил, если бы не… Кажется, мои мысли пошли в положительную сторону? Ужасно непривычно. И все же, раз начал об этом говорить, то, думаю, стоит начать издалека. Собственно, если хорошенько подумать и вспомнить, то в моем детстве опять-таки, как и в жизни, не было ничего особо примечательного. Я помню себя тогда. Честно, если сравнить меня тогда и сравнить того, что сейчас, то разница, должен сказать, большая. Думаю, не только во внешнем виде. Почему? Если мне не отказывает память, то ребенком я еще знал, что значит улыбаться. Смешно звучит, знаю. Но это так, нынче я вообще не улыбаюсь. Хотя… бывает, моя гримаса искажается в чем-то неком… э-э… нет, все-таки я не смогу назвать этот ужас улыбкой. Так что сейчас вполне точно можно сказать, что я разучился это делать. Ну, или же сама моя непривлекательная внешность все портит. Ладно, я отвлекся. В принципе, и не от чего отвлекаться, я просто был таким, какими в тот возраст могут быть дети – энергичные, любопытные, наивные. Конечно, они только начинают жить, еще даже не представляя, насколько жизнь может быть, точнее, будет жестокой. Они пока что не понимают, что радостей в их жизни будет… ну… совсем мало. Я даже не знаю, в чем выразить этот столь малый объем. Вот как капля в океане. Да, наверное, можно так сказать. И этой капли им не хватит, чтобы прожить счастливо. Кто-то другой выглядит счастливым, но это все иллюзия, они якобы счастливы внешне, но несчастны внутри. Потому что чтобы иметь полнейшее счастье в жизни, надо быть… эм… черт. У меня очень маленький словарный запас, у нас с сестрой это общее. Точнее, она их путает, но не особо большая разница. Ах, да. Я понял, как закончить это предложение. Чтобы иметь полнейшее счастье в жизни, надо просто быть моей сестрой. О ней, кстати, сейчас и пойдет речь. Мне тогда было четыре года. Мама снова собралась куда-то надолго уйти, поэтому со мной сидела ее подруга. Я как всегда проводил время в своей комнате, у меня было не очень много игрушек, но они были очень красивые. Почти все были деревянные. Моей любимой была марионетка на ниточках. Кажется, на ней была как раз клоунская одежда. Я часто в нее играл, только вот ниточки постоянно спутывались, и я каждые полчаса бегал к няне, чтобы она их распутала. Помню, я тогда очень расстраивался и волновался за куклу, боялся, что я ее так запутал, что придется отрезывать ниточки. Но, слава богу, того не случалось. Правда, потом уже их пришлось отстричь, но я опять забегаю вперед. И вот, на протяжении всего дня, я, на сотый раз прибежав к няне за помощью с распутыванием, спросил, когда вернется мама. А она действительно очень долго не приходила. Я в то время уже надумал себе уйму всяких ужасных происшествий, где бы она могла быть и что могло бы с ней случиться. И подруга ее не знала, когда она вернется, успокаивала меня и кормила печеньями, хотя мама не разрешала мне много есть их. И под самый вечер в дверь наконец позвонили. Я радостный побежал ее встречать, ведь я был уверен, что это она. Едва я вбежал в прихожую, как тут же заметил у нее в руках что-то, завернутое в белые простыни. Обычно она приходила домой как раз с каким-нибудь сюрпризом, а точнее, пирожным для меня или же новой игрушкой, тоже для меня. А в этот момент я и не особо был уверен, что это какая-то странная вещь для меня. А если не для меня, то что это может быть? Конечно, вариантов у меня вообще не было, ибо в таком юном возрасте я и не знал, что мама может купить, не мне, так себе или что-то по хозяйству… и даже если бы это и было так, то в чем может помочь такой странный предмет? Впрочем, вы можете и не гадать. Всем уже стало понятно, что это было на самом деле. Уставшая, но радостная мать присела рядом со мной, демонстрируя то, что было в свертке. Ну да, то, что я там увидел, меня сбило с толку. Но и слова матери меня не ввели в понимание: - Знакомься, Тристис… это твоя сестренка! С тех пор какое-то время я в большом удивлении задавался вопросом: «Что вообще такое „сестра“ ?». Спустя пару дней понял, что это как бы новый житель в доме, грубо говоря. Конечно, с собой я ее никак не связывал. И ни разу не понимал, откуда она взялась. Но на мои вопросы мама не отвечала. Поэтому мне ничего не оставалось, как выяснять самому, что это такая за «сестренка» и какую функцию в доме и моей жизни она должна выполнять. И, как оказалось, очень большую и значимую. Думаю, если бы не она, то я бы и не начинал этот рассказ. Ибо больше мне рассказывать нечего, именно она изменила мою жизнь. Нет, то, какой я сейчас… не по ее вине, или потому, что она не смогла вывести меня из этого состояния, нет. В этом виноват я сам. И никто другой. Я очень хорошо помню ее еще младенцем. Потому что тогда без конца рассматривал ее, пока она весело кувыркалась в пеленках. Но вот она как раз, наверное, и не сильно изменилось за все время. Как светилась позитивом, так и светится сейчас. Помню, много я тогда открытий сделал. Во-первых, она нисколько не была похожа на меня. Ну ничем. Это меня в ней и привлекало. Во-вторых, у нее была точная внешность мамы, что дало мне понять, что сестра как бы, видимо, еще один ребенок матери, а потому немного расстроился – как никакой ребенок, кажется, начал ревновать. Мне же внешность досталась от покойного отца. Я его и не знал толком. Может, и характер мне от него достался, не знаю, мама мало чего о нем рассказывала. А сестре настолько было весело играть с погремушками, что я из интереса решил отнять у нее одну. Она все равно продолжала улыбаться, удивилась, но не расстроилась. Возможно, и не поняла, что произошло. Тогда я отнял вторую, и тут она все-таки подняла на меня глаза и была удивлена теперь другим. Скорее всего, тем, что только сейчас заметила, что я тут рядом сидел. Она попыталась вернуть игрушки, но я решил повредничать и не отдавал. Знаете, что она тогда сделала? Звонко смеясь, схватила меня за нос и стала его теребить. Я тогда еле от нее отбился, убежал, и тихо дулся в углу. Потому что такое нестандартное поведение… вызывало у меня какое-то возмущение. Но потом я с ней сдружился. Пожалуй, так сдружился, что не отходил ни на шаг. Постоянно играл с ней, пару раз даже пробовал взять на руки, но мне это плохо удавалось сделать. А мама всегда заходила к нам в комнату и умилялась. Таким образом, спустя год, я все же окончательно понял, что именно для меня значит сестра. С ней мне совсем не было скучно, а моего клоуна на ниточках, кстати, как раз она вконец и запутала так сильно, что пришлось выкидывать. Почти так же она расправилась и с остальными игрушками, но мне ни разу не было жалко для нее. Меня это даже забавляло. А однажды мы с ней резвились весь день, и когда настал поздний вечер, нам нужно было ложиться спать. Я попрощался с ней и пошел к себе в комнату (кроватка сестры стояла в комнате матери), но впервые за все это время девочка расстроенно заскулила. Я попытался ее приободрить, и она повеселела, посчитав, что я все же остаюсь, но снова запищала, когда я уже собрался уйти. Я не знал, что ей сказать, и потому решил просто быстро уйти, чтобы ее потом успокоила мама. Но не тут-то было. Стоило мне открыть дверь, как я услышал странный шорох. Обернувшись, я не без удивления увидел, что сестра ползла за мной. Ползла! А ведь ее никто даже не учил этому… настолько она не хотела расставаться со мной. Я скорее позвал маму, чтобы она увидела это событие. Прибежав и чуть ли не улетев на седьмое небо от счастья, расцеловала меня. Что сказать, она была так же впечатлительна, как и сестра сейчас. Кстати, позже выяснилось, что она постоянно тянулась к ярко-красным вещам. Явно ей был по нраву этот цвет. Тогда мама и решила назвать ее Рубеллой (в переводе с английского – «краснуха»). Я считаю, ей досталось очень красивое имя. Не то, что у меня… Поскольку я проводил много времени с ней, то благодаря мне же она научилась и ходить. Насчет умения говорить я не помню, даже не помню ее первого слова. Наверное, как обычно бывает, это было «мама». Вот только, кажется, с момента начинания говорить, к ней так и привязалась привычка постоянно путать слова. Не знаю, с чем это связано. Возможно, я на нее так повлиял, ибо не особо хорошо мог объяснять то или иное значения слова. - Братик, пошли в то место, где еда! - Эм, кухня? - Да, вот! Я хорошо помню момент, тоже особо важный в моей жизни. Важный по большей части потому, что я тогда был вынужден часто улыбаться. И это доставляло мне удовольствие. Мы снова дома с сестрой развлекались, играли в придуманные игры, а потом что-то случилось (что конкретно, я не помню), и она вроде бы порезалась. А может, ударилась… я не помню, но тогда она долго плакала. Я просто не знал, что мне делать. Она очень редко грустила и, особенно, плакала. И ее любая вещь могла развеселить, но не на сей раз. Я чего только ни делал, и рисовал ей смешные рожицы на листах, и играл нашими игрушками, и дудел в дудку, которую ей подарили на недавний шестой день рождения. Но ничего не помогало. Руби не слушала меня, а лишь продолжала плакать. Тогда я снова пошел в теперь уже нашу общую комнату, чтобы поискать чего-нибудь еще, для попытки ее развеселить. Порылся в шкафу, нашел там старый, но пока еще не сдувшийся мяч. А потом и пару красок. И мне в голову все-таки пришла одна идея. Я измазался в этих красках, на лице намалевал всякие кривые узоры, чем-то напоминавшие маску. Смешно и по-разному задрал рукава на рубашке, то же самое сделал со штанами, схватил этот большой мяч и ринулся обратно к сестре. Стоило мне влететь в комнату, как я тут же весело-превесело закричал: - Эй, эй, Руби! Смотри на меня! Я небрежно бросил на середину комнаты мяч и запрыгнул на него, начав кривляться и строить гримасы. Но не продлилось это и минуты, как я с грохотом свалился с мяча на пол. И сразу после этого услышал громкий смех сестры. Болезненно жмурясь от боли в спине, но по-прежнему улыбаясь, я приподнялся на локти, чтобы увидеть ее лицо. Красное от слез, но теперь радостное от смеха. Она даже похлопала в ладоши и воскликнула: - Еще! И, благодаря тому случаю, я стал устраивать ей вот такие представления, чуть ли не выворачивался наизнанку, совершал безумные трюки, каких еще никогда в жизни не смел делать, а потом, в самом конце, не без боли падал на пол, стараясь не убирать улыбку, и еще как-то попытаться торжественно вскинуть руки вверх, мол, представление закончено. Руби очень нравилось все то, что я делал. Она была в полном восторге, и просила еще и еще. В результате я отбил себе всю спину, на локтях и коленях красовались гематомы. Но меня это не волновало. Раз сестра не грустила – значит, все было прекрасно. Мама, правда, не совсем одобряла мои опасные развлечения, но я уверял ее, что все хорошо и волноваться нет причин. А как-то раз мне удосужилось показать подобное шоу в нашем дворе. Честно, раньше я окружающих ребят нисколько не интересовал… теперь же все было иначе. Они тоже восхищались мной. И мне это более чем нравилось. И тогда я стал устраивать выступления на улице, даже сумел достать себе подходящий клоунский костюм. И каждый день веселил народ. Всего в какие-то десять лет я уже, можно сказать, прославился. Но, если подумать… то во время всех выступлений, я обычно смотрел не на зрителей, а именно на сестру, которая тоже сидела неподалеку и просто светилась радостью и восторгом. Это придавало мне сил и уверенности, благодаря этим ярким, наполненных жизнью глазам и такой же улыбке я, поздно ложившийся и рано встававший, снова имел желание и дальше выступать, не обращая внимание на не особо приятные последствия трюков. Я чувствовал себя, будто ничего и не произошло, и будто я в самом расцвете сил. Не то, чтобы сейчас это не так… в общем, я еще не закончил это «путешествие по воспоминаниям». Спустя полтора года, я как-то сидел у себя в комнате и то ли рисовал, то ли придумывал новые шутки, ну не суть. И вот в комнату забежала сестра, чуть ли не запрыгнув на меня, внезапно заявила с полной уверенностью: - Я тоже хочу быть шутом! Я удивленно взглянул на нее, не веря ушам. Она тоже… хочет выступать? Никогда бы не подумал. - Ты? Правда? – для утверждения, спросил я. - Ага! – она бодро вытащила из карманов платья пару шаров и, встав на какое-то расстояние, стала небрежно ими жонглировать. - Смотри, я уже себе номер придумала! Она начала рассказывать какую-то шутку, но договорить у нее не получилось, ибо вся концентрация была сфокусирована на шариках, один из которых почти тут же улетел в сторону, а другой упал ей на голову, от чего сестренка по-детски недовольно надула губы. - Хах, послушай… не пойми меня не правильно, - внезапно сказал я, подумав и подойдя к ней, - мне кажется, шутить про что-то и делать при этом безумные движения – не совсем для тебя. - Но ведь я только начала! Мне стоит просто потренироваться и… - уже расстроенно затараторила она, но я перебил, виновато улыбнувшись: - Нет-нет, я не об этом. Просто, может быть, тебе стоит… ну не знаю, попробовать выступить с чем-то более творческим? - Например? – она недоуменно подняла брови. - Ну, например… - я окинул комнату взглядом, стараясь предположить что-то максимально оптимальное, - пение? - Пение? – еще больше удивилась сестра. - Но я не умею петь… - Значит, научишься. Не бойся, это не сложно, - снова улыбнулся я, - тебе это подойдет больше, чем то, что делаю я… поверь. Это действительно не всегда безопасно, - я старался не упоминать то, что ушибы от того можно получить очень сильные, - а я не хочу, чтобы такая красивая девочка, как ты, пострадала. Ты ведь этого тоже не хочешь? - Нет! – она решительно помотала головой. - В таком случае, я буду учиться петь! Спасибо, братик! – и крепко обняла меня. Должен сказать, она и вправду вложила много усилий в то, чтобы научиться петь красиво и правильно. Ей даже приходилось пропускать несколько моих выступлений, о чем она, конечно, очень жалела. Но спустя пару недель она все же окончательно выучила свою первую песню, и, кажется, уже была готова выступать вместе со мной. Но она была жутко в себе не уверена, очень боялась, что не сможет этого сделать. Я все время перед началом выступления подбадривал ее, но было видно, что мои слова не особо хорошо на нее влияли. Тогда за секунду до того, как начать, я весело сказал: - Руби, просто улыбнись, и все будет хорошо, - я указал руками на свое улыбающееся лицо, и тогда сестра наконец улыбнулась сама. Правда, под конец моего представленья, когда я громко объявил, что сейчас для зрителей будет петь моя сестра, она снова сжалась в клубочек, боясь показаться на вид. Но мне все-таки удалось ее подтолкнуть на выход, а потом взял флейту и начал на ней играть, чтобы сестра пела под музыку. Раньше ей пел эту мелодию учитель, который занимался с ней, и так вышло, что я ее знал, а на флейте научился играть еще в девять лет. Я играл и смотрел на Руби, которая боязно вглядывалась в лица заинтересовавшихся событием ребят. И когда немного нот оставалось до начала песни, девочка напоследок еще раз взглянула на меня. Улыбнуться я ей не мог, но зато многозначительно подмигнул. И тогда сестра снова улыбнулась. И уже явно не боясь, запела. Волна шумных аплодисментов просто нахлынула на мое сознание, и я аж подпрыгнул на месте. Кажется, ее мелодичный голос меня просто заколдовал, и я ушел в себя. Но зрители просто верещали, что даже, кажется, немного напугало Руби. У нее глаза были размером с блюдца, и она с открытым ртом, шокировано на меня взглянула. Я лишь улыбнулся и кивнул в знак того, что это действительно так, она смогла это сделать, и в результате всем понравилась. Она завизжала не тише всех ребят и снова накинулась на меня с объятиями. - Братик, я не могу поверить! У меня просто нет букв! У меня правда случилось! - Тихо, тихо, ты меня сейчас задушишь, сестренка… ха-ха, ты наверно хотела сказать, что у тебя нет слов, и что у тебя получилось? - Ну да, я это и сказала! Ура-а, спасибо тебе! С тех пор я улыбался еще чаще, можно даже сказать, постоянно. Теперь я выступал не один. И зрители нас любили еще больше. Я мог это назвать счастьем. Ибо ничего чудеснее в моей жизни не происхо… кхм, я извиняюсь, слезы выступили… я действительно так ярко помню этот моме… кхе-кхе, подождите минуту, мне надо прийти в себя. …Кхм. Так вот. И на этом мое счастье, как медленно нарастало, так и стало медленно угасать. Почему? Все печально, я же говорил. Я тоже тогда наивно полагал и надеялся, что и в дальнейшем все будет хорошо. Но даже тогда еще все было плохо. Я просто этого не замечал. Не пугайтесь, с сестрой все было более чем в порядке. Дело всегда было во мне. Я чаще стал подвергать себя тем самым ушибам и уже даже кровотечению. Мне самому на себя было больно смотреть. Под костюмом может еще это и не было видно, а вот стоило его снять… я даже свой естественный цвет кожи растерял, ведь на ней постоянно красовались синяки, которые едва успевали заживать, прежде чем появятся новые. А не делать этих опасных трюков я не мог. Внимание зрителей тогда тут же переключалось на сестру, которая никогда не переставала их радовать своим волшебным голосом. Порой, чтобы привлечь внимание, я даже заходил слишком далеко, так далеко, что чуть было себе руку не сломал. Но окружающим, видимо, надоело абсолютно все, что я показывал. Да, я повторялся, реже придумывал что-то свое. Бывало, им было так скучно, что они начинали меня обкидывать фруктами и чем-то еще. Думали, что так им веселее станет. Хорошо, если становилось. Потому что мне от этих выходок не было нисколько не весело. На выступлениях я перестал улыбаться. Вообще. Не смеялся, никакого радостного настроения. Просто мямлил шутки и безнадежно жонглировал этими треклятыми шарами. Сестра же всегда оставалась во всей красе. Конечно. Ведь это я сказал ей, что ей не нужно вытворять то, что делал я, из-за желания ее уберечь от страданий. Да, она не страдала. Она была довольна. А я нет. Больше нисколько. Я хотел снова заслужить славу, но все было тщетно. А Руби даже не замечала этого. Специально? Нет, не думаю. Наверное, она так была занята подготовкой к выступлениям, что совсем и не заметила то, что вскоре я превратился из веселого мальчика, подтолкнувшего ее на первую ступень карьерной лестницы, в пессимистичное ноющее трепло. И даже ее прекрасный вид меня уже не спасал. Уверенности не было. Надежды не было. Радости не было. Ничего больше не было во мне. Правда, нам обоим как-то удалось попасть в довольно известный цирк, где выступал наш дуэт. И костюмы у нас были одинаковые, мы их даже сейчас носим. У нее – любимый, яркий и позитивный красный. У меня – мрачный, меланхоличный синий. Мы стали противоположностями друг друга. Не только в цвете. Вообще во всем. Нас нельзя даже было назвать братом и сестрой. Мы были слишком разные. Наверное, в театральном искусстве тоже использовался такой прием? Когда один из двух клоунов веселый, а второй грустный. Что ж, по крайней мере, был баланс. Правда, я все равно не чувствовал себя комфортно. Честно, был рад, когда попал в сам цирк, когда увидел, что новые зрители с интересом смотрят на меня, и, казалось, еще не все потеряно. Я радовался где-то в глубине души. Внешне я не выглядел радостным. Я смотрел в лица этих существ с поп-корном и прочими сладостями в руках, смотрел на взрослых, пытающихся унять несносных детей, смотрел на всех, кто присутствовал около арены. У сестры все эти люди вызывали восторг, ей не терпелось поскорее выступить для них. А я… я, смотря на них, не видел этой искренной радости и удовольствия от того, что они пришли сюда. Да, они ходят в цирк, чтобы развлечься, но при этом все они забывают, что выступают для них не какие-то дрессированые собачки, а такие же люди, как они сами. Они по-настоящему нас не ценили, а потому мне и не хотелось улыбаться. Но желание выступать у меня не пропадало, тогда я упорно пытался снова произвести на себя нужное впечатление. Не знаю, почему я не останавливался. Возможно, потому, что это увлечение прицепилось ко мне с детства, и расстаться я с ним просто так не мог. Я помнил свое первое выступление, когда дети со двора радостно визжали и хлопали мне, не чувствуя рук. Тот момент у меня часто возникал перед глазами, и на какой-то миг мне казалось, что эти зрители тоже когда-нибудь так же восхищенно начнут аплодировать мне. И они аплодировали. И, конечно, не столько мне, сколько сестре. Скорее всего, она считала, что все любили нас одинаково, но в тот момент весь зал закричал ее имя, и мое сердце опять ревниво сжалось. Я не выдержал и быстро ушел за кулисы. Я чувствовал, что еще немного, и наш дуэт разделят на соло. И мы будем сами по себе. Что-то странное бушевало во мне. Я вроде бы и не хотел с ней расставаться и вроде бы… да, это гадко, я знаю! Я настолько часто попадал в такие расстройства, что уже начал думать, что вина и не во мне! Но как? Как я мог так думать? Сам себе противен. А как раз незадолго после того выступления, до меня дошла весть о крупном знаменитом цирке, собиравшийся сделать грандиозное выступления довольно далеко от нашего цирка, на неких Утесах Эрин. Я услышал, что цирк набирал себе в труппу новые таланты. И тогда я снова покосился на сестру. Та явно еще не была в курсе тех событий, ибо времени у нее было мало, потому что после выступлений дети постоянно лезли к ней то с объятиями, то с автографами. И в мою дурью башку пришла такая "интересная" мысль: "А что, если мне и вправду нужно попробовать выступить одному? Вдруг как раз сестра и крадет у меня все внимание на себя". Мне даже рассказывать об этом стыдно, хотя вы, наверное, и так знаете, что я сделал потом. Ужасно. Эгоистично. Я ничего не сказал Руби, а когда она легла спать, написал записку о том, что ухожу в тот цирк, и положил ее на комоде рядом с кроватью, где спала сестра. Поцеловав ее на прощанье в щеку, тихо скрылся за дверью и пошел прочь. Как я решился на такое, до сих пор понять не могу. Хочется вечно карать себя за это. Цирк я нашел, да. А вот когда попробовал показать там один из своих номеров… меня, конечно же, не взяли. А я, дурак, еще думал почему. Я и вправду в упор не понимал, в чем причина. А причина была именно во мне. Во мне не было ни энтузиазма, ни веселья. Было лишь только бесполезное упорство. И когда после отказа я стоял рядом с шапито и прокручивал в голове все произошедшее, я внезапно наконец осознал, что я бы и в том цирке мог получить отказ. Я и тогда бы никому не понравился, если бы не сестра. Она приукрашивала мои выступления, не давала казаться другим, что я просто тряпка. Она вовсе не мешала мне, это я без нее - никто. А потом я с ужасом понял еще одно - ведь я написал эту глупость в записке ей, и теперь одна так далеко, совсем одна! Я безо всякой причины осмелился ее бросить, поэтому и вернуться я теперь не мог… и проклиная себя за все на свете, я уныло сел на край обрыва, неподалеку от собиравшегося уезжать цирка, и отчаянно заплакал. Тогда я точно не знал, что мне делать. Я был словно в ловушке, в полной безысходности, и ненавидел самого себя. Я столько дней шел до сюда… только чтобы понять, какую ошибку я совершил. Мне не хотелось жить. Уже просто вознемогая от большого количества утеряных слез, я, тяжело вздохнув, взглянул вниз с обрыва, подумывая все же спрыгнуть с него и наконец покончить со страданиями. Терять мне больше было нечего. Я так долго сидел и раздумывал о бессмыслии жизни, как вдруг услышал сзади себя мягкий детский голос: - Ох, бедняга… почему ты плачешь, грустный шут? Я, удивленно подняв глаза, обернулся и увидел перед собой маленькую девочку с пышными малиновыми волосами и большой короной на голове. Она взволнованно смотрела на меня. Я снова вздохнул и начал рассказывать ей о своей трагедии. Мне было все равно, кому жаловаться. Выговориться в любом случае надо было. Пусть эта малышка не берет с меня пример, пусть постыдится за меня, за такие ужасные вещи, совершенные мной. Да. Эх. И про сестру я рассказал. Правда, в красках всю ситуацию я рассказывать не стал. Во-первых, мне от стыда перекрывало дыхание, во-вторых, снова выступили слезы. Мне казалось, что я ее больше не увижу. Снова об этом подумав, я уже был готов все-таки спрыгнуть отсюда, прямо на глазах у этой принцессы, если бы не внезапный возглас, возникший надо мной: - Прошу тебя, Тристис, перестань! Я здесь! Сердце снова болезненно подпрыгнуло, и я вскинул голову, не веря ушам и глазам. Серьезно, на секунду мне показалось, что мне все это мерещится, но это было не так. Передо мной и вправду стояла она. По-прежнему радостная и веселая. Это было невероятно. Руби все-таки нашла меня, прошла такой длинный путь, и неужто только из-за того, чтобы найти меня? И она даже не злилась! Она просто была счастлива, что со мной все в порядке. И от этого я снова стыдливо покраснел. Она всегда была слишком добра. Особенно ко мне. Я… я правда совсем не понимаю… почему?.. после всего того, что я сделал… Кхм. Опять эмоции нахлынули. Но и это неудивительно. Причем она заявила мне забыть о цирке и пойти с ней и ее новыми друзьями, чтобы бросить вызов самой тьме. Да, Лемурия тогда была не в лучшем состоянии из-за какой-то злой ведьмы, которая, я был уверен, бесспорно всех поработит. И сестра звала меня на смертный бой со злом. Я ее просто не узнал. Еще недавно она так восхищалась театром и пением… теперь же она стала такой смелой и нисколько не боялась тех страшных порождений тьмы. Смеялась в лицо опасности. Я пусть и сильно сомневался в положительном результате ее и других стараний, но все же согласился, не желая снова с ней расставаться. И мы прошли через многие, настолько невероятные приключения, что я чувствовал себя будто в другом мире. Ибо все в этот момент поменялось. У меня с ней появились настоящие друзья, которые преданно ценили нас, такими, какими мы были и всегда будем. Признаться честно, мне стало немного легче, пусть я уже и не мог в действительности верить в их этот позитив, я все время думал, что мы проиграем каждую последующую битву. Но того не случалось. И я был удивлен. И если мы выигрывали в небольших битвах, то в финальной схватке с Королевой Ночи у нас точно не было шансов. Я просто спал и видел, как мы все проигрываем и как этот мир все больше покрывается тьмой. Тогда я полночи не спал. Перед глазами пролетала практически вся жизнь. И я взглянул на спящую сестру. И мне стало спокойнее. Я посчитал, что если мира больше не станет и нам с ней придется его навсегда покинуть… то мне тогда будет все равно. Если Руби будет со мной, то значит, все будет хорошо. И все случилось даже лучше, чем я представлял. Все же победив зло, мы всей нашей компанией остались жить во дворце бесстрашной королевы Авроры. Я до сих пор в это с трудом верю. Я настолько был уверен, что у нас ничего не получится… не знаю, все очень странно было в этом мире. Я чувствовал себя не на своем месте, когда все вокруг выглядели такими счастливыми. Вера в то, что все еще может резко измениться в худшую сторону, меня никогда не смела покинуть. И никогда не покинет. В самой глубине души мне все еще было плохо. Ведь с того момента, как меня нашла сестра, я даже не извинился перед ней. И за это мне тоже стыдно. Она уже давным-давно забыла об этом и никогда не держала на меня зла. Уж лучше бы держала, правда. Так хоть было бы честно. Хотя, в этом мире не существует справедливости… и я хотя бы это признаю, не то, что некоторые. Но знаете, возможно, так было бы немного легче. Легче было бы быть слепым и не видеть реальности, чем насквозь смотреть на людей и понимать, что с ними потом случится. Рано или поздно. Но меня уже не изменить. Все, что я знаю о мире, никогда не перестанет изнутри убивать тебя. И оно будет убивать очень долго. Почему же я до сих пор не умер? Все благодаря ей. Она будто бы лечит меня всем своим видом, глазами, улыбкой. Лишь благодаря ей я все еще держусь. Не падаю с обрыва в бездну. Не тону в этом океане, в котором есть всего лишь капля радости в жизни. И я действительно рад, что у меня была эта капля. Очень давно, внезапно появившаяся, но зато так сильно повлиявшая на мою жизнь и не давшая окончательно умереть в душе. И пусть вслух я никогда не смогу этого сказать (из-за чего мне, конечно, очень плохо), но, может быть, она сама это понимает и всегда понимала. Всегда понимала меня лучше меня самого. И просто была дарована небесами. Причем тогда, когда я того вовсе не заслужил. Спасибо тебе, сестра. Спасибо.