Окончательный диагноз

Капитан Сойер был редкой сволочью, вот что я вам скажу. И одним из немногих настоящих героев. Да, вот так. Две несмешивающиеся субстанции. То есть, было две. А потом стало три. И тут уже всё равно, куда плыть и что делать, потому что ничего не поделаешь. Безумная героическая сволочь. Которую сколько ни пытайся удерживать в рамках, ничего не получится. Не поможет ни суровый взгляд, ни рука на плече, ни перевод разговора на другую тему. Ни очередная доза настойки опия. Иногда я спрашиваю себя – нет ли моей вины в том, что происходило с ним? Моя книжная полка не гнется под тяжестью томов, но я всё же кое-что знаю. И среди разнообразного вздора, неверных наблюдений и вредных утверждений, я всегда искал то немногое, что полезно для практической медицины. Успокаивался ли он, когда я давал ему опиат... или терял разум, когда долго не было очередной дозы? Нет, я не хочу об этом думать! Не смотрите на меня так, сэр... даже если вы, оказывается, статуя... Кто-нибудь видел непьющего корабельного хирурга? То-то. Не без причин. А они мне про выпоротого мичмана, мне – человеку, отпиливающему гангрену вместе с ногой. Возможно, и с капитаном Сойером надо было поступить хирургически. Но я не мог. Не смог. Команда ему верила и его опыт, его храбрость оставались при нем. Его злобный, коварный нрав и его ум, способный легко вычислять слабые стороны противника. Всё могло обойтись, если бы нелегкая не принесла новых лейтенантов. Послушайте меня, я знаю, о чем говорю – есть такие особенные люди, беспокойные. Всем вокруг ничего не надо, а им неймется, им надо. Третий хуже всех, хотя и четвертый со вторым не способны взять в толк простые вещи. Я сразу понял, что добром это не кончится. А уж капитан Сойер-то людей видел насквозь, до мельчайшей косточки, до последнего хрящика. Ему ли не отличить Бакленда от Хорнблауэра. Разной породы, хотя оба британцы, а можно решить, что... Моё почтение, мисс... Нет, была пара дней, когда мне казалось, что всё обойдется. А потом я смотрел на их лица и видел приближение шторма. Путь до Вест-Индии был слишком длинным. Если бы мы сразу попали под обстрел форта или вышли бы на бой с тремя фрегатами испанцев – тогда, наверное, всё пошло бы иначе. Они убедились бы, что слава Джеймса Сойера более чем заслужена, что в сражении нет лучшего командира. А он, увидев их глубокое и искреннее восхищение, какое видел во мне, перестал бы подозревать их в мятежных мыслях и намерениях. Жаль, им нельзя было подлить опиумной настойки. Или не надо было давать ему? Но он уже был не молод, а этот страшный кашель истощал его силы... Знаешь, странное перистое дерево, я хочу в Англию, я устал от этой твоей Ямайки. Это хорошо, что некому спросить, как мы всё же сюда добрались. Приятней в тумане красться мимо испанской эскадры. Только представьте, четыре безумца на борту! Один капитан и три лейтенанта. Плюс тряпка на месте первого лейтенанта. Так мы и плыли к черту в зубы. Нет, я не скажу этого в суде. Второй и четвертый в лазарете, а третьего, похоже, повесят. Никто из них сейчас не похож на умалишенного, и мне не поверят. Но они безумны! Клянусь вам Адмиралтейской комиссией по заботе о больных и раненых моряках – они безумны. И если вам придется столкнуться с тем из них, кому единственному суждено выжить, вы сами в этом убедитесь.