С нами что-то не так

Сын Хен часто спрашивал у себя, почему так случилось. Он никого и никогда не обвинял, но постоянно думал об этом. Один из докторов реабилитационного центра советовал ему не уходить от этих мыслей, говорил, что быть замкнутым, в его положении, нормально. Парень уверял себя, что когда вернется домой, то ему станет лучше. Как бы не так. Теперь Чхве лежал на своей небольшой одноместной кровати, тупо уставившись в белый потолок. - Так ведь нельзя, Сын Хен! - в дверь снова постучалась мать молодого человека. Любой родитель понял бы ее беспокойство, глядя на состояние своего ребенка, - тебе нужно есть, выходить на улицу, в конце концов, ты обязан говорить с нами. Парень повернул голову в сторону двери. Мать, конечно, невиновата. Но что он мог сказать своим родителям? Его лучший друг застрелился, вернее, его парень застрелился. Они бы точно не поняли и, скорее всего, осудили сына за его ориентацию. Как объяснить им, что Джиен был светом для него? Что он мог быть спокойным, лишь просыпаясь рядом с ним? Что он зарывался носом в его волосы и наслаждался их запахом? Что для них с Квоном было любить друг друга также естественно, как и для натуралов? Что нет ничего плохого в любви к парню? - Я спущусь позже, мам, - тихо ответил Сын Хен, - тогда и поговорим. За месяц, что он находится дома, Чхве вывел четкий порядок действий. Он обязательно просыпается рано, чтобы не столкнуться с родителями, принимая душ, тихо идет на кухню и варит себе крепкий кофе, иногда идет в маленький круглосуточный магазинчик, чтобы купить сигареты, если они заканчиваются. Все нужно успеть сделать до того, как мать начнет готовить завтрак, иначе придется сидеть за столом и выслушивать глупые отцовские шутки. Потом Сын Хен просто сидел в своей комнате. Иногда парень делал записи, иногда просматривал фотографии, ища зацепки, или просто, как сейчас, смотрел в потолок, не думая ни о чем. Женщина что-то пробурчала в ответ и ушла. Каждый раз, когда она уходила, то Чхве испытывал облегчение. После отказа обедать, он, как правило, спускался лишь к ужину, практически не отвечая на вопросы родителей. Когда Сын Хен познакомился с Джиеном, то стал более общительным, отзывчивым, да и вообще, как он говорил, стал жить. Сегодняшний день - последний день лета. Завтра парень идет в новую школу, которую порекомендовали еще в реабилитационном центре. Родителей подобное учебное заведение не устраивало: там учились, в основном, дети с плохой репутацией, но ведь Сын Хен не такой! Вернее, в глазах матери и отца, он не такой. Парень медленно поднялся с кровати и подошел к письменному столу. Чхве взял тетрадку со стола и открыл на месте закладки, делая очередную запись: "Сегодня последний день лета, Джиен. Как так случилось, что ты провел со мной одну лишь зиму? Мое сердце так и не дождалось весны. У меня нет друзей, Джиен. Тебя тоже нет. Я не собираюсь жить так. И школа мне не нужна. Мне не хочется ничего узнавать. Просто скажи мне, почему...". Откинув собственный дневник подальше, Сын Хен открыл окно и взял пачку сигарет из потертых джинс. Поток свежего воздуха ворвался в комнату, заставляя парня глубоко вздохнуть. Чхве взял сигарету, положив пачку на стол, и закурил. Жизнь проходила мимо этого юноши. Любой бы мечтал обладать такой внешностью, статусом, даже голосом, а парню все это было ненужо. - Как глупо, - пробормотал молодой человек, потушив сигарету в пепельнице, - глупо туда идти. Среди аморальных типов, я едва ли смогу проучиться месяц, не говоря об общении с ними. У Сын Хена были высокие требования к людям, окружавшим его, удовлетворить их мог только Квон Джиен. Этот паренек был настоящим человеком искусства. Что бы он не делал, это становилось творением. Чхве нравилось наблюдать за Джиенлм в это время: парень погружался в себя и, словно зачарованный, делал наброски, писал тексты для песен или экспериментировал над своей и без того необычной одеждой. К концу подходил очередной день и оставаться в комнате стало нельзя. Пришлось покинуть комнату. Оказавшись в коридоре, парень зажмурился от яркого освещения. Ему никогда не нравилось большое количество света и всевозможные дорогие статуэтки, горшки с цветами и картины на стенах - все было лишним. И эта вычурная лестница, по которой спускался Сын Хен тоже раздражала его своей изящностью и роскошью. К чему вся эта поддельная красота? К чему притворство? Почему отец, который сейчас улыбается матери, не признается, что давно живет с другой женщиной, родившей ему дочь, или почему мать не признается, что хочет уйти к стилисту, который когда-то оказался в нужном месте и подставил ей плечо? Чхве молча сел за стол, избегая встречи взглядами с отцом или матерью. - Тебе ненужно ехать туда, Сын Хен, - сказал мужчина лет сорока пяти с тяжелым пронзительным взглядом и небольшой проседью на висках. Его уставшие глаза внимательно осматривали лицо сына, поняв, что вид его оставляет желать лучшего, мужчина цокнул, - эта школа-интернат для отбросов. Ты - наследник, который должен получать лишь лучшее. - Я сам не являюсь лучшим. И всегда теряю лучшее, отец, - сквозь зубы процедил парень, - не отговаривай. Или ты не веришь доктору, которого сам же нанял? Мать в это время бегала на кухне, проверяя готовность блюд, которые готовила весь день. Женщина ставила тарелки на стол, пока его поверхность не стала полностью заполненной едой. Зачем это? Сын Хен вообще мог не есть, мать и отец соблюдали диету, поддерживая привлекательную внешность в своем возрасте, но таковы были традиции их семьи - идеально все, пусть ты и ненавидишь то, что в твоем доме. - Все же, - начала говорить женщина, присаживаясь - мы будем скучать по тебе, сынок, да и, лично я, не верю тому доктору. Он должен был пописать тебе антидепрессанты, а не пускать все на самотек. - Пей я антидепрессанты, стал бы зависимым и... Ты отвезешь меня завтра, не так ли? Мои вещи уже готовы, - Чхве практически не притронулся к еде на своей тарелке, просто поковырялся в ней вилкой. Он мог бы доехать и сам, но спросить ради приличия стоило. - Мой водитель отвезет, - заявил мужчина, - я буду занят, а мать тревожить ни к чему. Если эти люди думали, что им удается обвести сына вокруг пальца, то ошибались. Он видел намного больше, чем родителям хотелось бы. Не выдержав более находиться в этом обществе, Сын Хен встал и, поклонившись, вышел изо стола, возвращаясь обратно в комнату. В его спальне все было гораздо мрачнее: темные обои, всегда зашторенные окна, минимум освещения. Джиен бы назвал это гробом, сейчас так и было. Чхве молча подошел к зеркалу, оглядывая себя с ног до головы. - Все нормально, - убеждал себя парень, - я тоже отброс. Ночью ему так и не удалось поспать. Проснувшись, Сын Хен открыл окно и невольно стал свидетелем сцены. Сцены, такой нетипичной для старого доброго корейского общества, вроде родителей Чхве и их друзей. "Ты мной пользовалась! - кричала девушка другой, - я думала ты любила, а тебе были нужны лишь деньги". Кажется, она достала пачку купюр из сумки и швырнула в обидчицу, "Жалкая! - продолжила незнакомка, - рассказала всем. Всем. Теперь все знают, что я другая. Собственные родители вышвырнули меня. Шлюха". Кажется, послышались громкие рыдания и Чхве, тяжело вздыхая, закрыл окно. С одной стороны, Квон тоже кинул его, а с другой у них были настоящие чувства. Хотелось бы ему успокоить ту девушку и сказать, что в жизни много плохих людей, что она не "другая", что ее еще полюбят, только парень и сам в это не верил. Когда Сын Хену сообщили, что пора ехать, Чхве взял дневник и вышел из комнаты безо всяких сожалений. Все вещи были в машине, матери не было, отца тоже. Это и к лучшему. Не придется изображать трепетное расставание. В темных джинсовых брюках, каком-то свитере и очках, парень сел в машину, снова делая записи. "Вчера я стал свидетелем предательства, Джиен. Мне кажется, твое предательство хуже. Ты ушел навсегда, а тот человек - нет. Но я все равно люблю тебя, пусть мне и больно. Приходится ехать в эту школу. Это неплохо, наверное. Мне бы не хватило смелости убить себя. Я слаб". Школа-интернат была достаточно далеко. Опять же, к лучшему. Не хотелось бы Сын Хену видеть кого-то из знакомых. Чем они дальше, тем лучше. Когда машина остановилась около здания, Чхве достал чемодан из багажника, убирая дневник подальше. Кажется, все ученики только начинали заезд, во всяком случае, народа было слишком много, а среди них особенно нервная длинноногая девица. Ее голос почему-то показался смутно знакомым. Возможно, что ночью кричала именно она? Хотя, неважно.