Wall

В камере №… пусто. Впервые за несколько лет такая тишина и пустота греет душу. Гайза нет на месте — и наконец-то это значит, что он на свободе, а не в руках извращенца-надзирателя. Эван улыбается. Свобода стала гораздо ближе с тех пор, как Луска заинтересовался делом этого мальчишки, а заодно и… ладно загадывать, старик, тебе еще придется посидеть тут. Быть живым гораздо веселее, чем валяться в канаве с дыркой во лбу, правда? Парень усмехается, соглашаясь с самим собой. Здесь скверно, но зато он смог помочь Гайзу и поддержать… Из-за тяжелой двери в конце коридора раздается сдавленный стон. Эван вздрагивает, оглядывается: охрана далеко, никого из заключенных рядом нет. Наверное, у кого-то «встреча». Парень слегка морщится: подслушивать такое, чувствовать себя третьим довольно противно. Но интуиция настойчиво толкает его к двери, требуя заглянуть в замочную скважину. «Не мое дело. Из-за своих журналистских замашек я уже влез в неприятности…» «Твое. Ты разве не слышишь?» — стон повторяется. Это не страсть, не сладкая истома. Это боль. — Что ты сказал? Повтори, — голос Дюрера издевательски-мягкий, словно он просит слепого посмотреть получше. Эван никогда не слышал от него такого тона по отношению к себе: разве что пару окриков или раздражение. Хорошо, что не слышал. — Я… не буду спорить… — еще раз оглядевшись, парень наклоняется к замочной скважине и, резко вздохнув, зажимает себе рот ладонью. Тихо… Комната полупуста, там лишь шкаф, стол и пара стульев. На одном из них сидит Дюрер, закинув ногу на ногу, а у стола, на полу — Валлевида. Он придерживает расстегнутый ремень и одновременно пытается запахнуть порванную рубашку. Одной рукой это сделать сложно, а кисть другой придавлена сапогом надзирателя. — Поднимайся, — Дюрер встает и, схватив пленника за обрывки воротника, вздергивает на ноги. — Снимай свои тряпки! Когда Валлевида начинает расстегивать уцелевшие пуговицы, становится видно, что грудь снова исполосована кнутом, и ему больно даже прикасаться к своему телу. Он отводит взгляд, случайно бросает его на замочную скважину — зрачки расширены от боли, почти закрывают радужку, но глаза блестят, в них видны страх и отвращение. Он не призрак. Снова свист кнута — и Эван сжимает кулак. Нельзя вмешиваться… Прильнув к отверстию, он видит, что Валлевида не упал. Он держится за край стола, пальцы побелели от напряжения. Каждый вздох причиняет боль — похоже, надзиратель привычно бьет его под дых и по лицу, демонстрируя свою власть. — Надо же… — Дюрер растягивает слова, покачивая в ладони кнут. — Ты не хочешь падать. Ты, такой жалкий и грязный, — он выбрасывает руку вперед и стискивает пальцами подбородок пленника. — Думаешь, кто-то оценит твое упрямство? Валлевида молчит. Теперь, когда Гайз на свободе, нет нужды вызывать огонь на себя. Он и так весь его. — Говори! — Нет… Эван, привыкший подбирать слова для статей, вздрагивает, словно ударили именно его. Скорее, скажи иначе, скажи «никто», а не то будет… Поздно. — Нееет? — сладко переспрашивает Дюрер. — Ты скажешь, ты сейчас все скажешь, — он силой разворачивает парня лицом к столешнице, бросает на нее грудью и рывком сдергивает брюки вниз, на бедра. Не задумываясь о том, что он делает, Эван хватается за ручку двери — заперто! Рывок, другой — не открыть. Ни Дюрер, ни охрана не обращают внимания на лязг замка и удары дерева об косяк. Он не может заставить себя снова посмотреть в скважину. Отходит в сторону и бессильно сползает по стене, стараясь не вслушиваться в то, что происходит в комнате. Тяжелое, распаленное дыхание Дюрера, грязные и нежные, а оттого еще более грязные слова, еле различимый стон… Нет сил слышать это, но и уйти он не может. Ты рано обрадовался, старик. Слишком рано. Дверь распахивается, и Дюрер вышвыривает парня из комнаты так, что тот ударяется о противоположную стену и сползает на пол. Грохот закрывающейся двери, снова лязг замка. Вскочив, Эван бросается к другу. Валлевида словно без сознания, но, как только Эван приподнимает его, устраивая затылок у себя на коленях, приходит в себя. Веки прикрыты, в уголках глаз блестят слезы, но и сами глаза блестят. Он все помнит… — Эван… Как ты здесь?.. — парень закусывает губу от боли. — Тихо, тихо… сейчас я помогу тебе встать, — Эван говорит негромко, чтобы Дюрера ни за каким чертом не вынесло в коридор. Валлевида едва может пошевелиться и просто лежит у него на руках, спрятав лицо на груди. Худые плечи, едва прикрытые наброшенной рубашкой, дрожат. Эван чувствует, что парня терзает и боль, и жгучий стыд, ведь, в отличие от прошлых… случаев, он помнит все, что с ним делал его мучитель.  — Тише… — он неловко гладит его по волосам, — тише… скоро все закончится. Я верю в Гайза. Он справится… и у нас тоже все будет хорошо… Валлевида затихает, вцепившись пальцами в его рубашку, и даже не вздрагивает, когда дверь снова открывается. Дюрер замирает на пороге, с недоумением глядя на двух заключенных напротив. Лицо искажает гримаса: надзиратель уже готов гневно окрикнуть Валлевиду, замахнуться, но вдруг встречается взглядом со вторым парнем, у которого он и имени-то не помнит. В тех глазах не читается ни единого слова, ни вызова, ни страха — только ледяное спокойствие и уверенность. Стена. Из взгляда, молчания и ладоней на холодных плечах. С таким же успехом Дюрер мог бы смотреть на свою жертву из окна тюрьмы, из-за кованой решетки — без единого шанса дотянуться. Эван догадывается, что жесткие пальцы перебирают оплетку на рукояти кнута, но не отводит взгляд. Сдаться сейчас — все равно, что лечь в ту самую канаву и умереть от отвращения к самому себе. — Вон отсюда! — развернувшись на каблуках, Дюрер скрывается за дверью. Изнутри раздается свист и звук удара, словно кнут не попал по цели и был в бессильной злобе отшвырнут в угол. Эван встает, молча забрасывает руку Валлевиды себе на плечо, стараясь не причинить лишней боли. У него достаточно сил, чтобы помочь другу дойти. А если надо — донесет.