Глупости на двоих

— Ты дома? — спросил Бенха. — Да, — Хулио огляделся по сторонам, как будто оценивая, действительно ли он был дома. Уго тявкнул, подтверждая — да, дома. — Можно мне сейчас прийти? — Конечно можно. — Я к тому, что, может, ты занят… — Нет. Приходи. — Хорошо. Через полчаса приду. Хулио бросил телефон на стол и, закинув руки за голову, прошелся по комнате. Уго смотрел на него внимательно, будто спрашивая, чем закончился разговор. — Слышал? — спросил Хулио. — Он придет. Так что будь добр, слезь с его места. Уго с пренебрежением — нет, вовсе не от жары, жара как раз недавно закончилась — вывалил язык. Весь его вид как будто говорил: вы все равно не будете здесь сидеть, так что и не подумаю. Хулио усмехнулся, подобрал журнал, лежащий среди кожаных подушек. Конечно, он был занят, он всегда был занят. Но не говорить же «нет»… Бенха — это не тот человек, которому можно сказать «нет». Во всех смыслах. Хулио положил руку на грудь, чувствуя под ладонью участившееся биение сердца. Возбуждение расползалось по телу медленно, но неизбежно. Он водворил журнал на полку, налил вина и пошел в мастерскую. Полчаса. Полчаса перед его приходом, которые лучше побыть в тишине. Хулио сел на стол и поставил бокал рядом с собой. Сложил руки на коленях. Думать о Бенхамине было приятно. Тем более что в последний раз они виделись две недели назад. В ту пятницу, когда Хулио давал интервью. Мальчишка прибежал вечером растрепанный, с лихорадочными пятнами на щеках. Хулио с удовольствием обошелся бы беседой, но тот накинулся уже с порога, словно вознамерился вытрахать из него всю душу. Влюблен ведь. Неужели влюблен? Посмеиваясь, Хулио сделал глоток. Нет, ну правда ведь — если чуть ли не требует от него влюбленности, все эти фразы о значимости, расстройство из-за интервью. Поразительно. Мог ли он подумать когда-нибудь, что это вообще продлится так долго? И будет так часто? И самое главное — будет хотеться, чтобы было еще чаще. Возможно, это и хорошо, что не получается. А тайные встречи придают остроты. Конечно же — он засмеялся — давай, оправдывай ситуацию, выискивай, чему ты рад. Сам хочешь временами до боли в животе, не вчера ли ты, милый друг, грыз подушку, с ужасом думая, что мальчишки уже так долго нет. До смерти боясь, что все это вот-вот закончится. «Уберечь нас…» Конечно, оберегаешь, по мере сил. Да и что говорить о личном, когда оно есть? Влюблен ведь. Надо же. А в тот, первый раз, он почему-то и не сомневался, что все произойдет. Словно бы они оба дошли до точки, от которой назад было уже нельзя. А вперед означало только вместе. У него редко бывало в жизни такое ощущение, но все-таки он его знал. Потому и не колебался ни секунды, предлагая себя. Чувствовал Бенху в те моменты словно пресловутой второй половиной — знал, что ни ранить, ни оскорбить тот его не может. Так оно в конце концов и вышло. Больно — да, было очень. Ошеломляюще больно. И очень неожиданно. Может, от неопытности Бенхамина, а, может, это с ним, Хулио, что-то было не так. И потом боль иногда возникала тоже. И он каждый раз думал, что хорошо, что в первый раз снизу был он, потому что если бы такое случилось с Бенхамином, тот бы, наверное, не выдержал и ушел. Или, во всяком случае, не вернулся бы. Ему самому это было все равно. Сверху, снизу — без разницы. То ли в ролях все это уже давно принял и бороться в отношениях перестал, то ли и вправду общение с психоаналитиком сказалось. Иногда вообще ловил себя на мысли, что, наверное, смог бы теперь построить отношения в паре совсем не трагические, а напротив — к взаимному удовольствию. Но ситуация была какой была, и менять Бенхамина на призрачную возможность создать что-то с кем-то другим он не планировал. Да, наверное, смог бы. Конечно, раз-два в неделю — это не то что каждый день. Да ведь они оба заняты с утра до вечера, и видеть друг друга особо некогда. Хулио покрутил бокал перед глазами, полюбовался игрой света. На съемках они ссорились, и очень серьезно, несколько раз, а тут словно все сомнения отпали. Почти за два года никаких проблем, взаимное сглаживание острых углов и тихая нежность, выводящая из напряженного момента. Они даже во время уроков старались сдерживаться. Но во время уроков — это, конечно, все Бенхамин. Порой Хулио загорался, но тот успевал подойти и поцеловать или перевести все в шутку. Смеялись они много. Бенха был слишком солнечный внутри, чтобы с ним не смеяться. Хотя постоянно твердил, что ему очень нравится его, Хулио, чувство юмора. Что с ним весело. Порой шутки были весьма сомнительного качества. Бенхамин рассерженно стаскивает порванный презерватив. — Шестой по счету! Ну что опять?! — У тебя там, наверное, лезвие, — предполагает Хулио. — Это у тебя зазубрины, — бурчит Бенха, и оба падают от смеха. Ведь глупость. Такая несусветная глупость. Но это их общая глупость. На двоих. И — самое важное — только на двоих. После того раза он иногда спрашивал себя — наверное, так и бывает у других пар, собственная коллекция глупостей. Греет, когда обкладываешься пледами в холодные вечера. Один раз… один раз он по-настоящему испугался. Они медленно, как пишут в дамских романах — «вдумчиво», целовались на пороге гостиной, и Бенха вдруг отодвинулся и сказал: — Не мог бы ты в следующий раз сделать клизму? Хулио оторопел. Он почувствовал себя так, будто его с ходу опустили в дерьмо. Да, очень подходящее к ситуации слово. Он стоял и молча, совершенно не понимая, что тут можно сказать, смотрел на Бенху. Они встречались уже полгода. И все это время, значит, тому было неприятно, и он… Бенхамин закрыл лицо руками и застонал. — Прости, я полный придурок. Просто я очень мечтаю поцеловать тебя туда как следует, понимаешь, с языком. Хулио охнул, возбудившись до тряски в одно мгновение — словно пятнадцатилетний юнец, прижал мальчишку к себе и принялся мелко и часто целовать его в красные пятна, расцветающие на скулах. План этот так и остался неосуществленным, но это тоже было чем-то между ними. Хулио поставил бокал на стол, кинул взгляд на часы. Пора бы Бенхе уже и прийти. Он вернулся в гостиную. Уго спал на диване, положив голову на лапы. В оконное стекло тихонько стучался дождь. А он и не заметил. Бенхамин, наверное, промокнет теперь. Вечно забывает взять зонт. Он едва успел поставить чайник, как в дверь позвонили. Хулио спустился вниз. Бенхамин мокрый, взъерошенный, в расстегнутой куртке, ввалился внутрь, прижимая к груди совершенно сухой зонт. Хулио протянул руку, чтобы взять его, но Бенха, нелепо взмахнув руками, опустил зонт в вазу, стоящую в углу. Раздался треск. Бенхамин вздохнул. — Я разбил твою драгоценную подставку для зонтов, — мрачно констатировал он. Хулио внимательно посмотрел на него. Было в Бенхамине что-то странное, будто бы очень решительное. — Бог с ней, с подставкой, — ответил он. — Раздевайся и проходи в гостиную. Включи камин. Я сделаю кофе. Он хотел потрепать Бенху по щеке, но почему-то не решился и отвернулся, чтобы уйти. — Хулио, — сказал тот ему в спину. — Да? — Не надо кофе. Ничего не надо. Ты можешь… вот сейчас… прям сразу… взять и трахнуть меня? Хулио замер. — Что случилось? Ты… — он сделал шаг к Бенхе и взял его за плечи, с тревогой вглядываясь в напряженное лицо. — Ты чувствуешь себя в чем-то виноватым? — Виноватым? Нет, — Бенха тряхнул головой и облизнул губы. — Просто я этого очень давно хочу. Не давно — всегда. Честно говоря, я умираю от того, как хочу. — А Каролина? — осторожно спросил Хулио. Тревога не отпускала его. Бенха вздрогнул. — Не надо про Каролину. Сейчас безопасно. Сейчас я могу это себе позволить, понимаешь? Пожалуйста. Ну чего тебе стоит? Видишь, как я тебя прошу? Пожалуйста. Хулио вздохнул и, нежно прижав его к себе, поцеловал сначала в один глаз, потом в другой. Бенха покачал головой и потянулся к нему губами. Улыбнувшись, Хулио бережно погладил его по щеке. — Сейчас все будет, не волнуйся, все будет, хороший мой. Бенхамин ушел два часа спустя, в начале одиннадцатого. Все тело ныло в сладкой истоме, но тревога так и не прошла. — Позвонишь мне, как дойдешь, — велел он, вручив Бенхамину зонт. — Ладно, — рассеянно отозвался тот, щурясь будто от неожиданной боли в глазах. Хулио пошел в гостиную. Уго по-прежнему спал, в честь прихода Бенхи и головы сегодня не повернул. Впрочем, тут как раз все понятно: старый стал и реагирует на погоду — дождь. Налив вина, но подумав и отставив бокал как можно дальше от себя, Хулио потрепал Уго по загривку. Тот недовольно заворчал, приподнял морду и щелкнул зубами. — Тебе тоже это не нравится, да? — со вздохом спросил Хулио. Все-таки без боли не получилось. Он старался, готовил тщательно, но… Как вообще в таком случае при полном отсутствии опыта можно определить степень подготовки? А Бенха все мешал сосредоточиться, торопил, заставляя нервничать, и, когда Хулио кое-как протиснулся в узкий канал — самому-то вначале было немного больно, тоже все просил быстрее. А потом льнул к нему так… так… Будто в последний раз? Хулио вздрогнул. Вот оно что. Видно, мальчишка все для себя решил. Хулио прижал руки к животу, пережидая приступ острой боли. Да, похоже на то. Отсюда и чувство вины — желание боли, желание дать ему, Хулио, напоследок то, что, по мнению мальчишки, он очень хотел. Что ж, это должно было кончиться. Когда-нибудь это должно было кончиться. Не так, конечно, как он хотел. Но когда бывают желанные концы? В этой жизни всегда чего-то недополучаешь. Это нормально, разве нет? Хулио стиснул руки в кулаки и прижал к коленям, прислонился виском к обжигающе ледяной подушке. Уго заворчал, но, сделав пару движений, перевернулся так, чтобы оказаться ближе, подлез под бок. Хулио, горько усмехнувшись, положил руку на теплую дружескую спину. Все правильно. Это его настоящая семья. Другой, видимо, никогда не будет. И плохого в этом ничего нет. Просто вот он так живет. Просто вот так. Черт, и откуда же столько этих тяжелых и одновременно острых камней в груди? Откуда там вообще берутся камни? Нет, все правильно. В конце концов, так даже спокойнее. Не надо волноваться за Бенхамина, как он там со своей Каролиной будет объясняться, если вдруг что. И вообще не надо за него волноваться. Меньше людей в жизни — меньше проблем. Это просто, и больше ничего не надо изобретать. Потом ему все-таки удалось немного расслабиться и задремать. Наверное, во всем был виноват Уго. Слишком понимающий, слишком теплый, тыкающийся носом в его ладонь, точно так же, как иногда и Бенха. И от этого дыхания под боком было самому гораздо легче дышать… Главное — понимать вот это… что он все-таки не один. И, наверное, никогда не будет один. Ведь все, в конце концов, зависит от него самого. Проснулся он от того, что в дверь позвонили. На часах была половина двенадцатого, вроде еще не поздно, в субботу в это время город только начинает гулять. Наверное, кто-то из друзей. И все же опять стало тревожно. Бенхамин не звонил. За час он должен был давным-давно дойти домой! Хулио спустился вниз, на всякий случай проверяя, застегнута ли молния на брюках, заправил рубашку. Подошел к двери и, прежде чем спрашивать, помедлил. — Это я, Хулио, открой, пожалуйста, — сказал Бенха. Сердце выскочило из горла и ускакало куда-то в гостиную. Хулио рывком распахнул дверь. И уставился на мокрого насквозь мальчишку, стоящего по ту сторону со сложенным зонтом. Хулио выругался. Он схватил его за рукав куртки и буквально втащил внутрь. — Мать твою! Что же ты с собой делаешь-то? Не обращая внимания на попытки сопротивления, впрочем, слишком слабые, чтобы действительно его остановить, он проволок Бенхамина по коридору и втолкнул в ванную, открыл горячую воду и начал раздевать. Придурок! Нашел, из-за чего мучиться. Неужели он, Хулио, не понимает? Давно бы уже все сказал! — Подожди, — пробормотал Бенхамин, уже сдавшись, но все еще вздрагивая под его руками, — мне нужно тебе кое-что объяснить. — Не надо мне ничего объяснять, — буркнул Хулио. — Я и так все понимаю. И я даже не думаю, что ты от меня устал. Просто оно так… сошлось. Он стащил наконец с мальчишки мокрую майку и принялся расстегивать до безобразия тугую молнию на джинсах. — Кто бы мне лучше объяснил вот этот факт — почему чем дороже джинсы, тем, как правило, дурнее молния, а? Бенхамин вздохнул и молча стал выпутываться из штанов. — Ты ничего не понимаешь, Хулио, — упрекнул он, когда процесс раздевания был закончен. — Ты спросил меня про чувство вины… сегодня действительно кое-что случилось. Он потер рукой подбородок: — Ненавижу эту бороду. Ты ведь позволишь воспользоваться твоей бритвой? — Разумеется, — сказал Хулио. — Так что сегодня случилось? Бенхамин отвернулся и, хватаясь одной рукой за него, а другой за бортик, полез в ванную. — Понимаешь, я действительно чувствую себя виноватым. Потому что сегодня я рассказал Каролине про нас. И… я не хочу навязываться, но… у тебя ведь можно переночевать?