Innerlichkeit

Эмме нужен не кто-то, Эмме нужна Адель, Эмма пишет картины, и в каждой – мольба о ней.

После расставания с Адель в Эмме будто поселилось два совершенно разных человека. И если первого можно было назвать безусловно творческой личностью с огромным потенциалом, которая до безумия любит женщину, что живёт с ней, и даже её ребёнка, то со вторым было гораздо больше проблем. Из-за второй Эммы в каждой её картине – Адель. Хоть чёрточкой, хоть точкой, но она. Особенно трудно было по ночам, когда все мысли, днём удерживаемые под маской счастья, просыпались, поднимались, мучили. У Эммы даже глаза потеряли тот особенный яркий блеск и стали мутными от постоянных слёз в подушку. Но этот образ, въевшийся под кожу и в самое сердце, кажется, не собирался отпускать её. Не забывалось ничего. Любая, самая маленькая деталь оставалась в памяти ясным и ярким следом. У Адель всегда холодные руки. Особенно зимой. Адель вечно теряла свои резинки для волос, и после уборки можно было чуть ли не открывать магазин с названием «Всё для конского хвоста». Когда Адель улыбалась, то чем-то напоминала кролика. Самого милого в кролика в этом мире. От Адели пахло бумажными страницами этих её любимых книг с закладочками-заметочками, молоком с овсяным печеньем, которое давали детям на полдник, и немного красками. У Адель сердце, которое принадлежало/принадлежит Эмме, только сейчас это уже не так важно. Эмма решает больше никогда не красить волосы в синий цвет. Она больше не хочет быть такой, какой была раньше. Девушкой с морскими волнами в волосах, девушкой – частичкой неба. Потому что всё это навеки останется связанным с той, которая причинила самую большую боль, которая оставила на сердце шрам размером с Тихий океан. Эмма реже плачет по ночам, но от этого не легче, потому что та буря, которая творится внутри неё, хотела бы найти выход. И когда-нибудь это случится. Когда-нибудь она встанет и закричит от изъедающих сердце чувств. Но пока она молчит и рисует, воссоздавая по частям образ из прошлого, который стал непробиваемой кирпичной стеной к счастью в настоящем. Адель всегда предпочитала ментоловые сигареты, полупустая пачка которых до сих пор хранится в верхнем ящичке, рядом с красками. У Адель всегда заинтересованный взгляд, если Эмма говорит, когда она просто рядом. Адель взрослеет вместе с Эммой. При встрече у неё распущенные волосы и синее платье. И, чёрт, Эмма соврёт, если скажет, что не хотела бы, чтоб этот цвет был в честь их общего прошлого. Она сильная, она справляется. Реализуется, как художник, как личность, как человек. Отдаёт любовь своей (но своей ли) «семье». Эмма вроде как уже не ломается. Она уже сломана. Адель просто остаётся жить в каждом закоулке её израненного сердца, в каждой последующей и предыдущей картине. Адель остаётся музой, медленно убивающей своего художника. Порой Эмма думает, что хотела бы её не знать, чтобы не было её второй сущности, о которой никто даже не подозревает. Потому что в Эмме умирает всё тёплое после расставания.