Саша с раздражением перевернулся на другой бок, но сна не было ни в одном глазу. Он пробовал прятать голову под подушку, пинать эту самую подушку в надежде, что она вдруг активирует свои магические способности и усыпит его. Сбрасывал одеяло, накрывался им вновь, ложился головой в ноги, но все было бестолку.
Он не хотел спать.
Абсолютно.
Это однозначно была вина Кира, но вовсе не из-за того, что он вытворял на озере, хотя Саша явно потерял несколько лет жизни и приобрел пару седых волос. Нет, Кирилл был виноват потому, что после того как Саша вернулся домой в целости и безопасности, после ужина и после игры в карты с Эрикой, где он проигрался в пух и прах (эта женщина мухлюет как не в себя), после того, как он лег спать, он не мог избавиться от голоса Кира, говорящего: «Возможно, на самом деле все это время она кричала о помощи, но никто не слышал».
И эти слова накладывались на слова Сени, создавая резонирующий симбиоз, который невозможно было заглушить.
Саша не понимал.
Он не понимал, что именно такого скрывалось в этом слове.
Он даже искал в интернете, но там не было ничего интересного! Обычное слово. Так почему Сеня сказал его так, словно в нем скрывался какой-то тайный смысл, который могут понять только посвященные? И почему Саша был уверен, что Кир был одним из этих посвященных? Не говоря уже об Эрике.
Раздражает.
В порыве накатившей злости он выхватил из-под себя подушку и запустил ее в сторону, но вместо глухого удара раздался грохот, и от неожиданности Саша тут же оказался на четвереньках на кровати, оглядывая комнату. Изгнанная подушка валялась на коробке с тетрадями, про которую он в очередной раз забыл.
Чертыхнувшись, Саша встал с кровати и пошел возвращать подушку на место, но завис возле коробки. В темноте комнаты почти не было видно содержимого, но ему не надо было видеть, чтобы представить черную тетрадь с надписью «ВЛЕЗАЙ» и вспомнить небольшой отрывок, что он прочитал. Временами его мысли то и дело возвращались к нему, и если в самом начале Саша не хотел знать, о ком там говорилось, то постепенно любопытство одолело его.
Решив, что он все равно не уснет в ближайшее время, он постарался как можно тише придвинуть коробку к кровати и уселся на полу, включив фонарик на телефоне (невероятная способность Эрики определять когда и где в доме горел свет, распространялась даже на торшеры), после чего схватил первую попавшуюся тетрадь. Эта была не та тетрадь с «ВЛЕЗАЙ». У этой также была черная обложка, но наверху была полоса с фотографией волн, а под ней в минималистическом стиле нарисован дракон и над волнами было написано «Water dragon».
Открыв первую страницу, он увидел знакомый почерк с наклоном влево, не пропускающий ни строчку, из-за чего текст был плотно прижат друг к другу. Единственной выделяющейся строчкой была самая верхняя, гласившая: «Безбрежные мечты». Подсвечивая себе фонариком, Саша углубился в чтение…
…Он закрыл последнюю страницу, почувствовав дурноту. Каждая прочитанная им история была… отвратительной. Нет, они все были хорошо написаны, но они были ужасны в своем содержании.
Он отбросил в сторону тетрадь и выхватил другую, открыв ее, даже не обратив внимания на обложку. Ему нужно было как можно скорее перебить чем-нибудь то дурное послевкусие, что оставила первая тетрадь.
…Он чувствовал себя больным. Он ощущал себя так, словно на его шее был ошейник, перекрывший доступ к кислороду, а он сам сидел в клетке, из которой невозможно было выбраться. Все его тело мелко подрагивало от омерзения к каждой истории, а воспоминания о каком-то моменте заставляли чувствовать тошноту.
Все, что он прочитал, было так неправильно.
Так неправильно.
Ужасно. Омерзительно. Отвратительно.
Страшно.
Он почувствовал себя неуютно в собственной коже, захотелось залезть в душ и долго драть кожу мочалкой, смывая налипшую грязь от прочитанного. Он поднялся на ноги и, пошатываясь, направился в ванную, чтобы сполоснуть лицо в надежде, что холодная вода позволит прийти в себя. Но, открыв кран, вместо того, чтобы набрать воду в ладони, он уставился на бегущую струю.
Как можно было написать все это?
Как можно было описать такие неправильные отношения, что читающему казалось, что именно он находился в этих отношениях? Что он пойман в ловушку, из которой невозможно выбраться? Что он был совершенно один, даже когда находился в толпе?
Как можно было пропитать каждую страницу, каждую строчку отчаянным одиночеством и безнадежностью ситуации?
Это, казалось, просто невозможно сделать, если ты сам не прошел через это.
Саша почувствовал, как холод прошелся у него по спине, и он в ужасе уставился на свое отражение в зеркале.
«За всем есть история, поэтому и все может создать историю», — прозвучал в его голове беззаботный голос Сени.
Он вспомнил отношение родителей к Сене, свидетелем которого стал, и да, оно выглядело ужасно, но не настолько, чтобы породить все то, что написал Сеня…
Если только… за закрытыми дверьми все не было в разы хуже.
А это значит, что та коробка в его комнате, полная отчаяния и безнадежности, была наполнена отчаянием и безнадежностью самого Сени. Целая коробка криков о помощи, разрушенных надежд и мечтаний. Целая коробка потерянных личностей, будущего и жизней.
Его внезапно затошнило, и он еле успел склониться над унитазом, как его вырвало. Откашлявшись, он поднялся на негнущихся ногах с холодной плитки и машинально нажал слив. Вернувшись к раковине, он увидел, что из крана все еще текла вода. Саша поспешно сполоснул рот, схватив с полки зубную щетку, чтобы с остервенением начать чистить зубы.
Не думай.
Просто не думай об этом.
Не думай.
Он повторял это себе раз за разом, но на каждое «не думай» приходилось воспоминание о Сене.
Загорающиеся глаза.
Легкие усмешки.
Широкие улыбки.
Громкий смех.
Надутые губы.
Кривящийся нос.
Беззаботный, счастливый, радостный Сеня, у которого, казалось, в жизни не было ни одного плохого дня.
Именно таким его и увидел Саша в самом начале. Мальчик, не знающий, что такое настоящие проблемы.
Он видел Сеню, но он его не видел.
Саша посмотрел на свое бледное отражение с резко выделяющимися синяками под глазами. Его ладони с силой сжимали края раковины, но он не замечал этого. Он смотрел на свое отражение и думал о непрерывном «клац-клац-клац», звонком смехе, бездумных комментариях, саркастических ответах, и он почувствовал, как внутри него нарастало желание кого-то убить. И внезапно…
Он сломался.
Он с яростью хлопнул ладонями по все тем же краям раковины и, круто развернувшись, ударил ногой по закрытой двери, будто хотел выбить ее. Он продолжал пинать ее, ругаясь и крича, разбивал костяшки пальцев и не обращал на это внимания. Он ничего не видел и не слышал, кроме двери перед собой с пятнами его крови, и с каждой секундой он становился все злее и злее.
Дверь, не выдержав такого напора, хрустнула где-то то ли в области косяков, то ли у замка. И, возможно, она не устояла бы перед Сашей, если бы по другую сторону не раздался перепуганный донельзя и взволнованный голос Эрики:
— Саша!
Он резко остановился, какой-то частью себя понимая, что Эрика звала его уже не в первый раз. Тяжело сглотнув пересохшим горлом и задыхаясь, он без эмоций посмотрел прямо перед собой, больше не видя перед глазами никакой двери. Он больше вообще ничего не видел.
— Саша? — неуверенно позвала Эрика, обхватив себя руками за наспех надетый халат, но когда ответа не последовало, она неуверенно потянулась к ручке.
Она хотела медленно открыть дверь, но замок заел, и ей пришлось дернуть ее, от чего дверь резко распахнулась. Эрика не смогла подавить испуганного, судорожного вздоха, когда увидела Сашу. Он шатался на месте, словно лишь чудо позволяло ему стоять вертикально. Его костяшки были окровавлены и разбиты в мясо, а он сам был невероятно бледным, отчего его синяки под глазами, которых — она могла поклясться, — не было, когда он ложился спать, резко выделялись на его лице. Но больше всего Эрику испугали его абсолютно пустые и бессмысленные глаза.
— Саша? — позвала она его еще раз.
Он поднял глаза на голос, но, казалось, не видел ее, лишь спустя несколько секунд в них появились осмысление и узнавание. Неожиданно его лицо дрогнуло, и он сделал два быстрых, широких шага к Эрике и, сгорбившись, уткнулся лицом ей в грудь, заставив покачнуться и сдавленно охнуть от внезапной тяжести. Ее руки тут же взлетели, обнимая Сашу.
— Саша? — тихо попробовала она в третий раз.
Ответом ей был тихий всхлип, заставивший ее на долю секунды застыть, но этого было достаточно, чтобы она поняла, что Саша дрожал в ее руках. Ее руки непроизвольно сжались. Раздался еще один всхлип, уже через секунду трансформировавшийся в полноценный, нескрываемый плач, заставляющий ее сердце заболеть.
С каждой секундой плач становился все сильнее, переходя в рыдания, и Саша наваливался на Эрику, не в силах самостоятельно удержаться на ногах. Эрика, все так же крепко удерживая его и мягко поглаживая по спине, молча начала оседать на пол. Ей хотелось задать сотню вопросов и сказать сотню вещей в утешение, но она не имела ни малейшего понятия, что послужило причиной слез Саши, поэтому вместо бессмысленных слов она делала то, что делала бы любая мать, — она была рядом со своим ребенком.
…Саша начал успокаиваться только примерно через полчаса. Он все еще шмыгал носом и хватался за Эрику, как за спасательный круг, но больше не плакал, лишь подрагивал иногда. Она нежно перебирала его волосы и сама пыталась взять себя в руки. Все внутри нее кричало взять топор и расправиться с тем, что довело Сашу до такого состояния.
Он неожиданно и поспешно отстранился от нее, словно ему было стыдно за то, что произошло, и попытался вытереть покрасневшее лицо, но когда понял, что это бесполезно, вскочил на ноги, чтобы умыться, раздражено и рассержено зашипев, когда вода попала на раненые костяшки.
Эрика поднялась куда медленнее, не сводя глаз с Саши. Она смотрела на то, как он приводит себя в порядок, и ждала. Только когда он выключил воду, она подала голос:
— Саш, что случилось?
Он покачал головой, подойдя к ней.
— Ничего.
— Это вовсе не было ничего, — произнесла она, позволив своему беспокойству и волнению отразиться в голосе.
Он поджал губы, отведя глаза, но потом, словно решившись на что-то, посмотрел прямо на нее.
— Почему ты не забрала Сеню раньше?
Она растерянно нахмурилась, не понимая как это связано, но ответила:
— Он очень хорошо умеет притворяться. Ты сам это прекрасно знаешь, — она осторожно погладила его по щеке, отчего он дернулся то ли пытаясь уйти от прикосновения, то ли, наоборот, желая прильнуть сильнее, но замер, когда услышал ее слова.
— Что ты имеешь в виду?
— Саш, падение не обошлось для него без последствий, и я имею в виду не только ноги. Ему было больно каждый день, ему даже дышать иногда было трудно, но он хоть раз показал это? — Саша медленно помотал головой. — И я этого не видела, несмотря на то, что была предупреждена об этих последствиях. Возможно, я бы даже не поверила в это, если бы мне не приходилось покупать таблетки, когда они заканчивались.
— Он пил таблетки? — вскинулся Саша.
— Конечно, он пил, — снисходительно отозвалась Эрика.
— Я… я не знал, — он был искренне ошарашенным этим открытием. Он был действительно уверен, что единственным последствием для Сени была неспособность двигать ногами.
— Как я и сказала, он очень хорошо умеет притворяться. Сеня будет нести свою чашу до тех пор, пока что-то не заставит его сказать хватит любым из возможных способов, что у него будет.
— Но если бы… если бы ты знала, что ему плохо, ты бы забрала его раньше? — после небольшого молчания вновь спросил Саша.
Эрика с сожалением посмотрела на него. Ей бы хотелось сказать уверенное «да», ей бы хотелось даже соврать, но вместо этого она сказала правду:
— Я не знаю, — в глазах Саши отразилось замешательство и непонимание, будто он не видел ни одной причины, почему бы она не сделала этого. — Саш, для кого-то Лада может быть плохим человеком, но для меня она моя старшая сестра. Я помню ее совершенно другой. Той, что всегда брала вину за мои шалости, той, что помогла мне познакомиться с первым мальчиком, что мне понравился, той, что настаивала на смертной казни ради меня, — Саша с любопытством взглянул на нее при последних словах, но она не собиралась развивать тему. — Алчность, проснувшаяся в Ладе… Раньше ее не было. До того, как я стала тем, кем стала, Лада была довольна тем, что имела, и большего не желала. Она была хорошей старшей сестрой. Очень хорошей. А я отплатила ей тем, что пробудила в ней самые отрицательные черты характера. И несмотря на то, что произошло, и несмотря на то, что мы уже давно не общаемся, часть меня всегда будет ее любить и верить, что однажды моя сестра вернется.
Теперь уже плакала она, и она поспешила стереть слезы, скатившиеся по ее щекам.
— Ты не можешь винить себя за ее действия, ты ничего из этого не хотела. Я это знаю, потому что ты сделала меня и Сеню счастливыми, — нелогично твердо заключил Саша.
Эрика не могла не посмотреть на него с мягкой, но грустной улыбкой.
— Это такая отличительная черта людей, винить себя в том, в чем они не виноваты. С годами ты очень хорошо познакомишься с ней. Но я рада слышать, что ты счастлив.
— Конечно, я счастлив, — закатил глаза Саша, будто Эрика была глупой, предполагая иначе.
— А теперь ты скажешь мне, что случилось? — спросила она, вернувшись к их первоначальной теме. На мгновение Саша окаменел, жизнь, которая вернулась к его глазам, моргнула, как перегорающая лампочка. — Саш? — беспокойство вернулось в ее голос.
— Я… Я не хочу об этом говорить, — он вспомнил о двух тетрадях, валяющихся на полу, и коробке возле кровати и вновь почувствовал тошноту и фантомный ошейник. — Но мне надо кое-что сделать. Я могу взять ключи от машины?
— Что? — растерялась Эрика. — Сейчас? Нет, погоди, что сделать? Зачем? И куда ты собираешься, когда на дворе середина ночи?
— Мне надо сдержать слово.
— Сейчас? — с напором повторила Эрика. — До утра это подождать не может?
— Нет, — только и ответил Саша.
Эрика несколько секунд озадаченно смотрела на него, а он решительно смотрел на нее, и она почувствовала, как ее плечи провисли в поражении.
— Ладно. Ладно.
— Спасибо, — мгновенно оживился он.
Эрика наблюдала за тем, как он заметался по комнате, подхватывая какие-то тетради с пола и кидая их в коробку, а затем, взяв свой телефон, на котором все это время был включен фонарь, выключил его, кинулся к шкафу и достал первую попавшуюся майку, тут же натянув ее и найдя таким же образом джинсы…
— Я рада, что вы познакомились с Сеней. Ты ему нужен, — неожиданно озвучивает она мысль, что уже давно крутилась у нее в голове.
Саша застыл с наполовину надетой штаниной и уставился на нее, как олень в свете фар.
— Что?
— Я боялась, что у него может появиться депрессия. Та апатия, что возникла у Сени, когда был поставлен диагноз, это вовсе не было здорово. Но затем пара твоих слов, и вместо безразличия он, казалось, мир готов был уничтожить, только чтобы заставить тебя съесть свои слова, — Эрика улыбнулась. — То же самое после того, как он отправился на лечение. Вот он жалуется, и я слышу в его голосе усталое безразличие, а затем появляешься ты — и он словно готов мир обогнуть.
Саша медленно отвернулся, словно Эрика своими словами разрушила все, что он знал, и не торопясь надел до конца джинсы, засунув в карман телефон. Несколько мгновений он постоял на месте, а потом вновь посмотрел на Эрику, неуверенно спросив:
— Ты так думаешь?
— Я это вижу.
Саша кивнул, как если бы взял ее слова на заметку и собирался обдумать после. Он подошел к коробке возле кровати, что показалась Эрике смутно знакомой, и подхватил ее на руки.
— Я скоро вернусь. Ложись спать.
Эрика закатила глаза. Будто она сможет уснуть после всего, что случилось и когда ее ребенок собирается уехать куда-то среди ночи. Вот прям сейчас заснет блаженным сном младенца.
Проводив Сашу взглядом, она тяжело вздохнула, запустив руки в волосы и взлохматив их сильнее, чем они уже были. Она понятия не имела что делала. Она сомневалась в каждом своем решении и действии. Ей стоило надавить на Сашу и узнать в чем дело? Ей все еще стоило это сделать? Ей не нужно его никуда отпускать, особенно после случившегося? Она все еще училась быть матерью и сомневалась в каждом своем решении, поэтому она решила не сомневаться в Саше.
Еще раз тяжело вздохнув, она взглянула на злополучную дверь со следами высохшей крови, и пошла искать то, чем можно ее оттереть. Ей надо было чем-то заняться до возвращения Саши.
***
Саша закинул коробку на заднее сидение машины, не став открывать багажник. Он умел водить, научился в прошлом году, но прав у него еще не было, хотя Эрика иногда позволяла ему прокатиться по округе, чтобы «навыки не заржавели», поэтому он смог без проблем выехать за территорию поселка, но, не став далеко отъезжать, остановился всего в пяти километрах от него.
Он швырнул на обочину коробку и щедро полил ее средством для розжига, прихваченным из гриля во дворе, чиркнув спичкой, он без второй мысли поднес ее к коробке и отскочил в сторону, когда она мгновенно оказалась охвачена огнем.
Он без движения наблюдал, как пламя плясало, захватывая новые кусочки картона. Его дело было сделано, и он мог бы уйти, но он хотел остаться и удостовериться, что ни одна тетрадь, ни одна страница, даже ни одно слово не выживут, потому что ничего из того, что находилось внутри, не имело право на существование.
Он жалел, что не сделал этого раньше. Пускай он и не знал, что находилось внутри, он все равно должен был это сделать. Пускай он считал, что лишь мелочно навредит Сене, он все равно должен был это сделать.
Завороженный танцующим огнем, он потянулся за телефоном. У него был вопрос и он хотел получить на него ответ.
— Слушаю? — прозвучало еле внятное и сонное приветствие.
— Что значит «слышать»? — не мешкая перешел к делу Саша.
— Что? Кто… Приемыш? Час ночи, у тебя так вообще три, какого черта ты не спишь? — в раздражении отозвался Сеня.
— Что значит «слышать»? — повторил свой вопрос Саша.
— Ты серьезно? В словарь заглянуть не судьба? — последовал громкий зевок и приглушенный стон.
— Ты сказал «не услышишь», — только и ответил Саша, словно это все объясняло. Возможно, так и было, потому что Сеня издал глухое «о» и глубоко вдохнул.
— Это значит услышать, о чем тебе говорят.
— Мы с тобой говорили. Я тебя слушал, — упорно твердил Саша.
— Да, именно. Ты меня слушал, но не слышал, — на том конце послышалось шуршание, как если бы Сеня пытался сесть на кровати. — Это разные вещи. Когда учитель что-то говорит, а ты переписываешься с друзьями, ты его слушаешь. Ты можешь время от времени смотреть на него и согласно кивать головой, но на самом деле твои мысли в другом месте и тебе неважно, говорит учитель или нет. Когда ты слышишь, ты понимаешь каждое слово, что он говорит. У тебя так разве никогда не было, когда ты пытаешься кому-то что-то объяснить, а в конце получаешь «Ммм, круто» или «А, ясно», и ты сразу понимаешь, что человеку абсолютно все равно, что ты только что сказал?
Мысли Саши перенеслись в тринадцать лет, когда их всей детдомовской гурьбой зачем-то повели в картинную галерею. Это было невероятно скучно и нудно, и Саша сожалел о каждой потраченной зря минуте. А потом он увидел ее и застыл. На картине были изображены ругающиеся парень и девушка. Каждая их эмоция была прописана так, что Саше казалось, что он слышал их крики друг на друга. Но он не мог отделаться от мысли, что они кричали не из-за злости, что на самом деле они устали из-за какого-то нерешенного недопонимания между ними и больше всего они хотели поцеловаться. Это были такие яркие, живые эмоции, затмевающие все вокруг.
Когда к нему подошел один из воспитанников и спросил, что он застрял, Саша начал взахлеб рассказывать о картине, указав на нее, но все, что он получил, это пустой взгляд и безразличное: «Понятно». Тот момент был одним из самых больших разочарований в жизни Саши.
Два года назад со школьной экскурсией он вернулся в галерею и нашел ту картину, а потом его нашел Кир, он также спросил, почему Саша застрял, и по какой-то причине он ответил, хотя вовсе не ожидал, что его поймут. Вместо этого Кир с минуту молча разглядывал картину, а потом сказал: «Сексуальное напряжение. Они хотят друг друга, но каждый уверен, что это безответно, и в итоге каждая их встреча заканчивается раздражением и желанием убить другого». И пока Саша ошарашенно смотрел на Кирилла, он продолжал осматривать картину, бегая по ней глазами сверху вниз и слева направо, после чего с настоящим благоговением выдохнул: «Передано потрясающе». В итоге они простояли там до тех пор, пока их не спохватился классный руководитель.
— Слушать — это чушь, — продолжил тем временем Сеня. — Слышать — это впитывать в себя. Знаешь, как с песнями.
— Песнями? — растерялся Саша.
— Да. Ты можешь до посинения слушать одну и ту же песню, но никогда не понимать о чем там поется, а потом в один момент ты вдруг пропустишь каждое слово через себя, и смысл станет таким кристально ясным, что ты почувствуешь себя идиотом, что раньше его не видел. У меня так было однажды. Несколько лет слушал одну песню, а затем однажды услышал в ней «Не дай Вам бог дожить, когда победы Ваши усталостью на плечи лягут Вам». И это было такое: «О», что я включил песню заново, и когда она закончилась, я мог думать только «О!».
(— Спорим на сотку, что они расстанутся к концу месяца? — сказала Катя, глядя на новую звездную школьную парочку.
— С чего ты взяла? — спросил Антон.
— Она сказала, что нет смысла в словах: «Я не смотрю на тебя, я тобою любуюсь». Если она не видит смысла в таких очевидных словах, то она явно не любит его.)
— Ты написал историю к этим словам, не так ли? — на самом деле Саше даже не надо было спрашивать, он был уверен, что Сеня это сделал.
— Да, — согласился Сеня, заставив Сашу победно улыбнуться.
— О чем она?
— Что? — изумленно-удивленно проговорил Сеня, явно не ожидая такого вопроса.
— Эта история. О чем она?
— Ты действительно хочешь знать?
Саша напевал, глядя на развалившуюся коробку, черный пепел и догорающую бумагу.
— Да, я действительно хочу знать.
— Ладно, — неуверенно проговорил Сеня, словно ожидал какого-то подвоха, вроде того, что Саша рассмеется и скажет, что ему это на самом деле неинтересно, а Сеня идиот, раз поверил. — Она о человеке, который, по сути, имеет все. Он очень важная фигура, обладающая невероятной властью и силой. Люди боятся его и ненавидят, лебезят перед ним и завидуют. Он кажется недосягаемым и чуждым. И как бы сильно все вокруг ни хотели, чтобы он умер, они находятся в страхе перед тем, что произойдет, когда он умрет. И однажды с ним по работе сталкивается одна девушка. Она, как и все в самом начале, приходит от него в ужас и не может вымолвить ни слова, но затем она слышит эту песню, эти слова и больше не может отделаться от мысли, что они про него. С того самого момента она больше не видит в нем какого-то недосягаемого, она видит просто человека. Умного и хитрого, но усталого и одинокого.
— Дай догадаюсь, они будут вместе? — предположил Саша, вороша носком кроссовка несгоревшие тетради. Он недовольно нахмурился и еще раз полил их средством для розжига и повторно поджег.
— Нет конечно! — Сеня прозвучал таким возмущенным одной этой мыслью, будто Саша сказал какую-то кощунственную вещь, вроде того, что мороженое с шоколадной стружкой не самое вкусное на свете, и Саша не может сдержать мягкую улыбку, потому что он как раз рассчитывал на такую реакцию.
— Тогда чем все заканчивается?
— Ну, после того, как она увидела в нем человека, она начинает смотреть на него, как бы приглядывать, потому что каждому нужен человек, который будет приглядывать за тобой. В один из таких моментов она замечает, как он смотрит на кое-кого взглядом, говорящим: «Я могу получить все что угодно, но мне нужен только ты». И тогда она решает свести их и первым делом заставляет этого кое-кого тоже увидеть в нем человека.
— Значит счастливый конец у него, а не у нее?
— Он ей не нужен. Она еще молода. Счастливые концы нужны для людей, которые прожили большую часть своей жизни, а те, кто молод, должны просто жить.
— Мне нравится, — заключил Саша. — Это интересная история.
— Правда? — Сеня прозвучал действительно удивленным после слов Саши, как если бы ему никто никогда не говорил, что его истории интересные.
И неожиданно Саша понял, что так всего скорее и было. Он помнил, как Катя прочитала что-то из написанного Сеней, но он не помнил, чтобы она как-то прокомментировала это. И он не помнил, чтобы Эрика хоть раз упомянула, что читала то, что написал Сеня, как и не помнит, что Сеня упоминал что-нибудь о выкладке историй в интернет. Он писал, но никто никогда не видел миры, созданные им.
Это было так неправильно, что Саше захотелось это немедленно исправить.
И он исправит.
Он что-нибудь придумает.
— Да, правда. Как называется?
— «Эдельвейс».
— Ты уже и слова выдумываешь?
Сеня рассмеялся, и от этого звука что-то потеплело внутри Саши.
— Это имя девушки из истории. Каждый раз, когда она представляется, ей говорят, что это ненастоящее имя, а она отвечает: «Псевдоним стриптизерши, не меньше; сколько бы у родителей не спрашивала, они так и не сказали, что я им такого сделала еще до своего рождения». И это также название цветка. У него нет значения на языке цветов, но с ним связаны разные легенды, суть которых сводится к одному — настоящая любовь. Это такая небольшая ирония, которую вряд ли многие заметят, но я не мог удержаться.
— Что за ирония? — не понял Саша, тем самым подтвердив слова Сени.
— Она помогает одному человеку влюбиться в другого, но при этом понятия не имеет, что ее имя значит «любовь».
— О. Это… тонко. И забавно. Мне нравится. И мне нравятся ее слова. Уже по ним одним виден ее характер. Она довольно бойкая, я прав?
— Да, — его голос не скрывал того, как он счастлив поговорить об одном из своих произведений. — За словом в карман не полезет, хотя и в действии она довольно хороша, но чаще всего предпочитает пристрелить кого-то, чем бегать за ним.
— Пристрелить? — удивился Саша, залезая в машину. Он включил громкую связь и осторожно поместил телефон в держатель. — Кто она такая, кроме купидона на подработке?
— Детектив-инспектор из Скотланд-Ярда.
— Почему-то внезапно мне стало очень жаль любых преступников у нее на пути, — проговорил Саша после непродолжительного молчания.
— Они преступники. Нечего их жалеть, — без сочувствия проговорил Сеня, заставив Сашу засмеяться.
— Значит, ты никогда ничего не писал с главными героями-преступниками в стиле «Грабь награбленное» или «Друзья Оушена»?
— Нет. Зачем? — Саша ясно мог представить, как Сеня надулся от этого предположения. — Такие вещи уже есть. Я пишу только то, что сам хочу прочесть, но не мог найти. Ну или увидеть.
— Тогда что еще ты не смог найти? — спросил Саша.
***
Эрика вскочила на ноги сразу же как услышала, как открываются подъездные ворота к дому, и встала чуть ли не впритык к входной двери, дожидаясь Сашу. Он, не ожидавший такой встречи, шарахнулся назад, как только открыл дверь, а она растерянно уставилась на телефон в его руке.
— С кем ты говоришь? — нахмурилась она.
— С Сеней, — не пытаясь увильнуть в этот раз, честно признался Саша.
— Что «с Сеней»? — спросил сам Сеня. — Подожди, ты назвал мое имя?
— Почему ты с ним говоришь? Сейчас четыре утра, а у него два ночи! — одновременно произнесла Эрика, нахмурившись еще сильнее.
— Это мама спросила, с кем я говорю, — ответил Саша Сене, проигнорировав его вопрос об имени. — Я ему позвонил, — пожал он плечами на вопрос Эрики, словно это было само собой очевидно, а она задала глупый вопрос.
— Передай ей привет! Эй, а почему она не спит? У вас там четыре утра.
— В четыре утра? — повторила Эрика. Саша прыснул от синхронности Сени и Эрики.
— Тебе привет, — передал он, махнув рукой. — И у меня был вопрос к нему.
— Ему тоже привет, — автоматически ответила Эрика, но затем резко замотала головой. — Нет-нет, не сбивай! У тебя был вопрос? В четыре утра?
— Тебе тоже привет, — еще раз поработал передатчиком Саша. — Да, — кивнул он Эрике.
— Это не могло подождать до утра? До более нормального утра?
— Нет, — он неожиданно зевнул. События ночи, наконец, догнали его, и он почувствовал сильное желание завалиться в постель и проспать два дня минимум. — Прости, мам, я пойду спать. Люблю тебя, — он поцеловал ее в щеку и, отстранившись, тихо добавил. — Спасибо.
— И я тебя люблю, — растерянно отозвалась Эрика, оставшись стоять на месте и пытаясь переварить тот факт, что Саша звонил посреди ночи Сене, а тот ответил, и они болтали больше часа.
Когда это они стали так близки?
