Цепи и кольца
В цепи, цепи и кольца. Целься, стреляй в моё солнце, Добивай меня, чтобы совсем не стало больше.
***
Утро в поселении Сенджу выдалось угрюмым и серым: с глубокой ночи шёл дождь, небо обрамляли серебристые облака несущейся с моря бури, горизонт мутнел от беспросветной мглы, а убогие деревянные жилища клана прогибались от переизбытка влажности и холода апрельской слякоти. Тобирама проснулся в отвратном настроении. Просочившаяся от гнили в потолке дождевая вода прыснула прямо в лицо, а холод приоткрытого с тёплого вечера окна гулял по комнате, остужая и без того заледенелые полы. Сенджу изрядно поёжился, поворочался на промокшей простыни и, не стерпев, с долей секунды поднялся, всей сталью голоса проклиная неумелых мастеров в недавней починке утепленной ранее крыши. В коридоре пахло молозивом, травами и чаем, сушившимися в двойной прослойке бумажных окон. Теплота от зажженных с вечера факелов плавала по узким проходам, выводя к отдельной двери, объединяющей жилище мужчины с чертогами своих собратьев. Общая кухня, как и обеденный зал приветствовали второго главу скромными поклонами. Дети ещё спали, лишь лёгкий щебет "хозяек" разлетался по плотным стенам женскими сплетнями, разговорами, которых Тобирама остерегался как огня, так как слишком коварны бывают женщины в своих необдуманных словах. В бурю в домах Сенджу всегда легко и обыденно. Сражаться в подобную погоду пагубно и только в ущерб себе, поэтому в такое время между кланами всегда восстанавливался штиль. И пары дней вполне хватало, чтобы восстановить силы и подготовиться к очередной затяжной "летней" войне. На личное время Сенджу-младший отводил себе не более двадцати минут, пролетающие в памяти как жжёная спичка к костру неотложных бумажных дел, занимающих всё до полуобеденное время, как, собственно, и весь свободный день. Хаширама с отрядом ещё не вернулся, и это не давало альбиносу элементарного душевного покоя. Перебирая гору наложившихся на плечи неуспевающего сражаться брата свитков, Тобирама мысленно бранил себя за то, что сам не присоединился к команде старшего на очередной перепалке, доложенной во всех подробностях из уст личного разведчика главы. Но слово Сенджу-старшего — закон, и мужчина не мог ему воспротивиться в любом случае. Часы капали вместе с плавящимся воском, растягиваясь запекшийся лужей к мутным четырём часам дня... Сенсорные способности Тобирамы сработали в доле секунды до того, как с ярым свистом ветра потухла на стеклянном донышке восковая свеча. "Вернулись", — пронеслось в голове Сенджу вместе с упавшем с души камнем. — "Не все"... Внутренняя веранда заднего помещения устилала на себе футоны с телами раненных и отдыхающих после изнуряющего боя шиноби. Женщины залечивали ранения так же быстро, как и оплакивали не вернувшихся. В этот раз не пришло трое — до наития смешно, но не менее больно, особенно для младшего Сенджу. В личном кабинете Тобирама допрашивал лишь капитана группировки. Тока, в измятом стеллаже доспехов, с растрепанными и оборванными с нескольких сторон волосами, запыхаясь, через вдох докладывала подробности, к несчастью, ещё неоконченной стычки, к ненависти альбиноса — с вражеским кланом Учиха. Утомленное лицо женщины искрилось в серебристом свечении вечернего зарева струями пота, пыли, копоти. Обугленный покров кожи на руке лопнул - из мелкой язвочки шрама брызнула кровь. Тока глухо охнула, стискивая зубы. — Пленники есть? В сорванном шепоте Тобирамы женщина не заметила ничего кроме холода, сравнимого с его железным спокойствием и мраморной серьёзностью лица. Сжав выданную при прибытии проспиртованную тряпку в неповрежденной ладони, Тока обреченно опустила голову в пол, понимая, что главе клана сейчас далеко не до сочувствия к пострадавшим товарищам. — Хаширама-доно велел, чтобы мы доставили его в целости, - горькая усмешка на губах женщины вызвала у альбиноса в душе неприятный осадок. — Захватили по ошибке, но не вышло отпустить. Приказ об отступлении пришёл раньше... — Почему не убили? — Мы не имеем права нарушать нейтралитет, - от острого взгляда красных глаз ей стало не по себе. — И это не мои слова, Тобирама-сан. Это слова Хаширамы-доно. "Чёртов идиот!" — исступленно подумал Сенджу, как мысли вдруг прервал сорванный кашель. Кровь с алых губ Токи скатилась к подбородку, обогнув его, окропила шею, а сама она, сгорбившись, прижалась к ледяному полу лицом. Стоны раненных и тяжелые шаги медиков степенно утихли; Тобирама даже не заметил, как они исчезли совсем. Бушующие огни родственных чакр, совсем близко, незаметно потухли. Да и час, проведённый в сухих размышлениях и скомканном отчёте женщины остался далеко в мыслях. Сенджу более ничего от неё не требовалось. Осторожно прижимая раненную к себе, придерживая за перекинутую на плечо руку, он добрёл с ней до медицинского лагеря, размещенного в западном крыле дома. Тока шла прихрамывая, нерасторопно, слегка вытягивая носок поврежденной ноги вперёд, с силой нажимая пяткой об пол и отталкиваясь, чтобы набрать его скорость, но мужчина не смел убавлять шаг. Хотел, но не смел, потому что знал, как она реагирует на собратскую помощь. — Он в южном крыле допросного зала, последняя камера, - шепнула она напоследок, сама не понимая зачем, добавляя: — Не злись на отряд, Тоби... Это всё моя вина. Сенджу промолчал, безмолвно покинув источающую запах хлорки комнату. Призрачные оправдания женщины были совсем не нужны.***
Под завалами в тёплых сомнениях Рисовала твои откровения В иероглифах, В строгих столбиках.
Тесненный вход в землянку выводил прямиком на подземную комнату допроса. Влага и плесень облепливали каменные стены, источая тухлый, ядовито-грязный запах смерти — ненавистного, и в то же время жизненно необходимого запаха для Тобирамы. Грибковые наросты обрастали вокруг железных прутьев небольших пустых камер. Брать пленных — не конёк Сенджу, но альбинос видел в этом лишь сплошные плюсы. Последняя камера упиралась в крайний дальний коридор, самый нелюдимый и тёмный. Вооруженный парой кунаев и факелом, мужчина спокойно вошел внутрь, попутно разбавляя мрак подсохшими от слипшегося масла зажжёнными лампадами. Сырой запах вдарил в нос. Комната отличалась от других камер деревянными покрытиями стен, которые, сгнивая, источали собой волглый смрад чего-то лесного, водянистого... В середине, на тонковатом покрывале хлопчатого ковра, лежал он. Пылающий фитиль факела потух об леденящую поверхность пола. Тобирама невольно сжал зачесавшиеся кулаки... Изуна Учиха покоился, повернувшись к вошедшему спиной, еле слышно посапывая под действием настигнувшего невольно сна, крепко связанный в руках и лодыжках сухощавых босых ног. Порванная горловина тёмной водолазки оказалась наполовину окроплена кровью, но альбинос прекрасно знал, кому она на самом деле принадлежит. Вздрогнув от внезапного скрипа входной двери, брюнет меланхолично приподнял голову, напряженно кладя её обратно, не обращая внимание на вошедшего в камеру врага. Состояние Учихи колебалось между сном и шоковым припадком, но Тобирама был настроен к нему уверенно и настороженно, ведь прекрасно знал, чего можно ожидать от Изуны. "Покончу с ним. Здесь и сейчас, раз и навсегда..." Парой шагов Сенджу оказался рядом с ним, уверенно сжимая в руке заточенный специально для такого случая кунай. Острое лезвие дрогнуло в руках, когда костлявая грудная клетка поднялась вверх, наполняя застывшие на мгновения лёгкие Учихи прохладным воздухом. Завязанные глаза дрогнули под плотным лоскутом ткани... — Ками, ах! Больно!.. Сухое горло продрало от внезапного стона, заставив настороженного альбиноса резко убрать клинок от дернувшегося кадыка пленника и спрятать его за спину, наблюдая за последующими действиями. Изуна боязливо скрючился в позвоночнике, сухо откашливая застывшую в глотке кровь. Напряженные мышцы сомкнулись в подтянутых предплечьях, в то время как пальцы рук судорожно раздирали ногтями льняную верёвку, пытаясь размять парализованные ладони. Поставив ноги вкось, брюнет аккуратно попытался перекатиться на спину, с протяжным мычанием вернувшись в прежнее положение. Сочащаяся рана на левом боку покрылась гнойниками, спускаясь с изгиба спины обильными струями крови. Тобирама не заметил этой раны раньше. Бледная ладонь мужчины шатко расслабила хватку на перевязанной ручке орудия. Учиха был безоружен и бессилен, и Сенджу не хватало азарта, дабы покончить зародившуюся ещё в детстве ненависть здесь и сейчас. От волос парня пахло гаревом, жженой листвой и кровью, но Тобираме потребовалось немного времени, чтобы распознать среди этих нот сальный запах веток луизиании, смородины и мёда. У Изуны был крепкий стан - не такой, как у типичного война: тонкий, отощалый, с мелкими рубцами и царапинами на боках и животе, меловой ровной кожей, разваленной теперь гнойным пером ранения на гладкой гармони рёбер, обтянутых перекладиной узоров синюшных вен. Засохшая кровь прекратила своё течение у торчащей как коряга бедренной кости, у которой багровым затянутым шрамом тянулся след нанесённой когда-то давно раны. Его раны, которую Сенджу узнал сразу. Распознать своё творение для него было секундным делом. Тишина разрывалась лишь шорохом от еле брыкающегося связанного тела пленника, ибо никогда Сенджу ещё не был так тих, как сейчас, боясь испортить замкнутый и слепой момент судьбы. Изуна дёрнулся вперёд, истощенно рыча от беспомощности и боли, долбящей в бок, так же быстро замерев, как ничего и не было. Бесшумно приблизившись к раненному, Тобирама грубо разодрал на предплечье утолщенную ткань одеяния. Учиха потерял сознание. На выходе из камеры альбинос не проявил на лице ни одной эмоции, как бы выжидающе не смотрели на него суровые охранники и единичный любопытствующий народ. Лишь там, в личном кабинете, Тобирама уверенно утвердил свои следующие распоряжения. С приходом вечера Учиху тайно перевели в лазарет.***
Целовала в ладони желания, Танцевала на воздухе раненом В перламутровом Небе утреннем.
Тобирама отошел от окна, тихо прикрывая за собой прозрачные листы древесных окон. Погода бушевала уже неделю, и уже неделю как из оживленной среды дома доносился наваристый аромат грибных блюд. Жизнь кипела в клане как и прежде, а глава закрывал двери: еда просто не лезла в горло. День тонул в отражениях капель дождя, отсыревших трав, алых пятен восковых свечей на подбитое блюдце на забитой свитками тумбочке. Чай стыл на столе, так же как и тлели в голове Тобирамы потоки раздумий. Брат ещё не вернулся с битвы, а клан Учиха так и не поспешил вернуть своё украденное дитя. Дождь снова закапал по крыше. Альбинос нервно швырнул письмо Хаширамы в угол. — Не думал, что глава великого Лесного клана может быть таким нервным. — Завались. Изуна извилисто потянулся в кресле. Затекшая спина похрустела хрящиками, и умиротворенный как ни в чем не бывало брюнет вновь вернулся за громкое похрумкивание неспелых арбузных долек, отламывая от полосатой зеленой кожуры бледно-розовую безвкусную плоть. Сенжду пожалел, что не всадил тому в горло ещё тогда имеющийся под рукой заточенный клинок. Учиха наглел на глазах, и сейчас, как в такт мыслей, плавно повернул голову, ехидненько взглянув на лицо уставшего "противника". — А у семейки вашей члены горой стоят, уже четыре девки как на днях залетело... — Закрой рот! Переступив порог, Тобирама с силой пнул по хрупкой ножке кресла, сломив его и опрокинув, так что спинка и сидушка разошлись напополам. Не ожидавший подобного Изуна немо встретился раненным боком с полом, выронив из рук треснувшую об твёрдое покрытие тарелку, в которой ещё оставались кусочки и сок с твёрдыми косточками ягоды. — Проваливай обратно в допросную. Я не буду больше с тобой сюсюкаться! — Мне же больно, придурок... - сухой голос лёгким эхом прошёлся по кабинету. — Посмотри, что ты наделал... Ягодный сок подкатился к ступням, и альбинос гордо удостоил свалившегося "гостя" взглядом, пожалев об этом уже после первого мгновения, пролетевшего между ними. В обломках сломавшейся мебели, распавшихся опилок, исхудалое тело Учихи выглядело как застрявшее на глазу бельмо. Полумрак теней блуждал по белизне обнаженной кожи, спавшему к плечам и бёдрам халату, уже больше не игривому лицу и пятнам крови, просочившимся из раскрытой раны к поясу из медицинских бинтов. Неестественно чёрные глаза прожигали в Тобираме дырки, и шагнув вперёд, чтобы в очередной раз "пойти Учихе на встречу", Сенджу пожалел, что не дождался, пока брюнет уберёт подальше блюдце с недоспелым яством. На скользком полу альбинос потерял равновесие, грохнувшись на что-то неприятно-твёрдое, но тёплое и гладкое одновременно. Его падение совместилось со стоном из под низу. Мужчина приземлился на пострадавшего Изуну.. Костлявое колено рефлекторно выгнулось под тяжестью мужчины. Учиха вздрогнул, когда осознал, в какой позе они сейчас находятся, и чего касаются его ещё сладкие от арбуза губы. Поцелуй вышел неглубоким и почти невесомым, но так не вовремя треснувшая под спиной брюнета доска невольно поместила два касающихся тела на уровень ниже, углубив и сблизив телесный контакт так, как он и должен был быть. Тобирама замялся, в то время как ловкая ладонь Изуны бережно притянула его хозяина ближе, опираясь на покалывающий затылок. И не понимая что происходит, альбинос, сам противореча себе, проиграл странному ощущению, вспыхнувшему где-то в недрах грёз своей души. Слияние длилось ещё пару минут, пока вздрогнувшая часть боковой брюшной полости брюнета надрывно не дала ему насладиться моментом. Глава лесного клана молча поднял Учиху на руки. Путь в один коридор к отдельной комнате они проделали совершенно молча.***
И ракушками слушала звёзды И ловилась на лезвии остром Тишиной-войной. Это не со мной.
Изуна был лёгким, практически невесомым в руках Тобирамы. Пепельные волосы гурьбой спали на лицо, и смахнув их с впалых бледных щёк, Сенджу коленом открыл дверь, занося изувеченного воина в глубь его временной комнаты, осторожно кладя на просторную деревянную кровать. Взбитая перина глухо скрипнула, принимая в свои объятия усталое тело парня, изнеженного лаской шёлковых устелов покрывала и пододеяльников. — Знаешь, что я могу сказать тебе? - спросил он позже, наблюдая за тем, как старательно перебинтовывает его рану вчерашний противник. — Не будь я сейчас раненым, ты бы трахнул меня прямо там, на полу. — Не переоценивай свои возможности, идиот, - послышалось в ответ. Скрепив нанесенный моток марли, Сенджу поднялся с кровати с твёрдыми намерениями больше не оставаться наедине с языкастым поганцем до тех пор, пока в голове не состыкуется всё произошедшее. Но Изуна не смел так просто упускать свой шанс. — Ты хочешь меня? Ванильный голос протёк по венам горячим маслом. Что-то вдарило в душу, и Тобирама остановился, ощущая, как тошнотворно скручивается внутри ком мерзости, отвращения и тяги к этому навязчивому существу. — Так ты хочешь меня, Тобирама? Трудно осознавать что не хочет, и сердце учащает пульс, когда глаза вновь видят этого сорванца. Сенджу бесится. Внутри, душевно. Дёргая на себя измятый халат Учихи, отбрасывая сжатые в руке острые ножницы прочь, как и накопившиеся сомнения. Целует: жарко, пошло и резко. Дико подминает под себя, стягивая нижнее бельё и вкушая дивный аромат и сладость его тела. — Убил бы тебя, Учиха... Распорол! Удушил!.. — Я не практикую садо-мазо, милый. Давай обойдёмся без этих извращений. Извращенный отрок Учиха самодовольно смеётся, сминая волосы альбиноса в руках, играя с ними пальцами, облизывая языком опрятную раковину и мочку уха. Рана нарывает, дёргается, пульсирует, но парень не обращает на это внимание: оно склонно лишь к обольщению. Настойчивые ласки Тобирамы будоражат кровь, искушают, доводят до исступления. Злейший враг в постели со своим врагом. "Жизнь иной раз бывает так непредсказуема..." — Нежнее, прошу тебя, нежнее... Сенджу порывисто глотает ртом воздух, не сразу понимая, о чём просит его так желанный сейчас любовник. Впиваясь в шею, мужчина кротко кусает сухую кожу, сжимая в ладони упругую ягодицу партнёра — чуть давит на неё, царапает, поднимаясь до колена и касаясь губами небольшой впадинки под ней. Становится жарко. Учиха тихо попискивает под тяжестью тела альбиноса, нетерпеливо стягивает с него утепленную водолазку, играет языком с приближенными к нему губами, лицом, рубцами шрамов. Луна искривленной рогаткой выплывает из облаков, вновь пропадая и освещая комнату напористым свечением серебра. Тобирама переворачивает Изуну на здоровый бок. — Я не могу без смазки! — Стерпишь. — Вообще-то я ранен, Сенджу! А если я... Ай! Живая плоть резко пронзила тугой лимб мышц, толкнувшись в него до самого основания. Неудачная поза и отсутствие лубриканта притупляли страсть, но похоть вскипала в телах, разрушая препятствия. Придерживая Учиху за колено, Тобирама повторил движение вновь, на что в ответ ему полетели отборные ругательства, законченные замкнувшимся глухим стоном, вырвавшимся из рта брюнета. После этого он надолго замолчал, тяжело дыша от медленных, но глубоких рывков внутрь себя, прикрыв глаза, вытянув шею, подставляя её под жадные поцелуи, покусывания, лизания.. Сенджу не был ласков, и это заводило Изуну как ничто лучше. Холод оставался лишь там, где-то под сердцем, лёгкими, печенью, желудком... Быть может, и под всем организмом в целом, но вот где? Наслаждаясь достоинством Тобирамы, захлёбываясь в собственной слюне от эротической дури, Учиха понимал, пусть туманно, но понимал, что ему всё же не хватает чего-то большего. Тёплого и живого чувства, которое было там - рядом с братом. — А-а-ах!.. Удовлетворение наступило внезапно, резко... Бризом окатывая тело, океаном волн закладывая уши, любовно тормоша мышцы, разум, чувства. Изуна прогнул спину, ощущая в себе частицу Сенджу, его пойманного тепла, ласки. Альбинос кончил, выплывая из гавани штурмового тела, подарившего нутру настоящий кайф, который он не испытывал долгое время. Получить оргазм, показывающий совершенство тебя над другим - это пик мечтаний Сенджу. И он добился его, так же как и пришедшую долгожданную тишину, играющую на струнах души.. Они лежали так, долго, томительно. На измятой чистой постели, в комках простыни, подушек, пододеяльника, одеяла. Наслаждаясь спокойствием, тишиной, смиренным единением и друг другом. Изуна молчал, отдалившись от недавнего спутника на другой конец кровати, повернувшись спиной и сопя, что-то невнятное себе под нос. — Ты как? - холодно, но вынужденно. — Режет... - мучительно, но адекватно и кратко, а переменившись в лице, заметив юркий взгляд алых очей - ещё и наигранно. — Рана режет, дурак Сенджу... Помогая друг другу, ненавидя, помирившись и переругавшись несколько раз за час, но скрепив тела в объятиях, они всё-таки уснули, проснувшись лишь ранним утром, на перламутровом рассвете, под лёгкий щебет птиц и шум с дальнего крыла. И никто из них практически не удивился, обнаружив в противоположной комнате двух родных братьев, потерянных днями назад — вместе. Голых, на одной проломанной кровати, тем прекрасным апрельским днём. И никто не знал, что это было их последнее пересечение друг с другом. Братья Учиха оба погибли от рук своей судьбы.В цепи, цепи и кольца. Целься, стреляй в моё солнце, Добивай меня, чтобы совсем не стало больше.