Ну что за парадокс.

Грей был хорошим сыном своей матери, пусть и приёмной, и опустим даже то, что она его не усыновляла. Её сыном он был – Ул множество раз это говорила. Когда радостно, а когда с упрёком – например, когда он разбивал её любимую посуду или не слушался. Ул любила Грея, конечно, но… видела она в нём совсем другого человека. А маленький ещё тогда Фуллбастер дулся и не понимал – чего это у его учителя такой взгляд странный. Но его это тогда не особо волновало – она ведь всё равно смотрела нежно. Значит – любит. И он тоже любит. И всё у них взаимно. Но от этой любви грустно почему-то было. Грей чуть ли не каждый день твердил, что когда-нибудь на Ул женится, или же заставит её его усыновить, ну, или придумывал всякие подобные внезапности. На эти его слова Ул смеялась долго – а потом всегда его по голове гладила. А Фуллбастер снова дулся. Он же… серьёзно всё это. Он вообще всегда был серьёзным в детстве. Леон, проникшись духом соперничества, тоже начал предлагать Ул женитьбу, усыновление, удочерение её умершей дочери и ещё кучу всего – а Грей ревновал на это и кидался в Вастию снежками, палками, льдом – ну, что под руку попадалось, в общем; а Ул снова смеялась и опять же гладила их по голове. Ну что за женщина такая – хмурился Грей – к ней сразу двое мужчин подкатывают, а она ни в какую. Ул даже не знала, что делать, когда с приходом весны её ученики ей цветы дарить начали – букеты из одуванчиков в окружении травы в большинстве своём; ну, а иногда были подснежники. Леон с иронией поглядывал на все их букеты, лежащие на столе – столько усилий было положено, а зачем, интересно? А Грей вздыхал и отправлялся за новой партией одуванчиков. Когда Ул умерла… нет, не умерла, а скорее просто исчезла из его жизни – Грей подумал о том, что, наконец, повзрослел. И любовь его эта, якобы «серьёзная» - только привязанностью была и ничем большим. А когда смотрел на Леона – сломленного такого, помятого, Фуллбастеру казалось, что… тот действительно любил её по-настоящему. И ирония же какая – он сам завязал этот толстый канат, связующий их трёх этой странной «любовью», хотя оказалось, что любил не он совсем, а мальчишка, попавшийся под руку. Это было больно. А теперь же, когда он вроде бы повзрослел… появилась она. Эта таинственная женщина-дождь, как та сама себя называла, она была… странной какой-то. И почти родной. Но всё же – слишком странной для него. Грей решил не обращать внимания. Правда, получалось плохо. И он, в определённый миг понявший, что где-то в своих расчётах допустил фатальную ошибку, стал испытывать к ней привязанность. Ту самую привязанность с ноткой горечи, которую испытывал к своему учителю. И сам собой всплыл этот странный вопрос – а привязанность ли?.. Ну, а когда оказалось, что повзрослевший Вастия и не повзрослел вовсе, всё стало на свои места. Нет, Леон повзрослел, конечно, но… как Грей в своё время – он смело заявил, что влюбился. Вот так вот окончательно и бесповоротно. В Ллувию. Грей вздохнул и внезапно для самого себя решил принять это странное распределение ролей. И решил отстаивать свои права на эту самую Ллувию, к которой испытывал… не привязанность отнюдь. А именно любовь – как в детстве, как… с Ул. Так что теперь именно Грей проникся духом соперничества, а Леон был главной фигурой в этом странном треугольнике. И ни черта они не повзрослели, и, кажется, никогда уже не повзрослеют теперь. Ведь вот сейчас, именно сейчас – всё серьёзно. А ничего не понимающая Ллувия так и не осмыслила, в какой круговорот событий попала.