Солодка

У Сони капает с подбородка, когда она открывает рот. Слюна у нее вязкая и пахнет отвратительно – наверное, потому что она отказывается от всего, кроме сырой рыбы и не пьет ничего, кроме стоялой воды из бочки в ее трейлере. Бочка стоит целыми днями напротив маленького зарешеченного окошка под крышей, и в жаркие дни ее содержимое тухнет, покрывается тонкой плотной пленкой, к концу дня в нем варятся мухи. Джулиан смотрит, как Соня переворачивает в себя бочку вместе с мухами, пленкой и грязноватой водой, и его дергает судорогой рвотного рефлекса: приходится зажать лапой рот и, раскрыв дверь, лезть на крышу, пока недопереваренный завтрак не поднялся по глотке наружу. Поезд проезжает Болонью, и свежий воздух бьет в хрупкое джулианово тело, развевает шерсть, едва не сносит корону с головы. Здесь он может передохнуть, взять небольшой брейк, нет, конечно же, он любит Соню, любит так, что сшибает крышу, так, что в желудке переворачивается что-то нежное и волнительное – периодически он закрывает глаза и отдается этому чувству, и это похоже на вознесение заживо или удачно проведенный выходной, - но иногда он серьезно утомляется ее любить, это – тяжкий труд, почти каторжный, а Джулиан не привык трудиться. Обычно Морис трудится за него, за Мориса трудится Морт, иерархия продолжалась бы и дальше, если бы королевство не осталось далеко позади, вместе с ним – титул, осталась только пожухлая корона из пальмовых листьев и насмешки, которые цедят вполголоса, когда Джулиана нет рядом. Соня не понимает слов, месяц ушел на то, чтобы она научилась отождествлять Джулиана с его именем, но интонации она считывает превосходно – и, едва заслышав злобу в голосе говорящего о своем короле, она оставляет велосипед и бросается на обидчика. Обидчик гибнет позорно и грязно – сонина слюна мешается с его кровью, Стефано, однажды случайно заглянувший в сонин трейлер, проводит всю ночь в истерическом припадке, и его утешают всем цирком, а на Соню с Джулианом на утро смотрят волком и стараются не сталкиваться с ними взглядами. Болонья вся красная, как толченый кирпич, люди обмениваются ничего не значащими фразами и проводят выходные на террасах увитых плющом кафе за мороженым и кофе; даже ветер тут особенный, весь пропитан едва заметными ароматами тюльпанов и свежей выпечки, где-то в голове поезда снова ссорятся Виталий и Джия, но воздух выдувает из головы Джулиана все посторонние мысли, сбивает фокус его внимания, разбивает внимание в клочья, слышно, как летят по сторонам – как пух или перья из порванной подушки. Джулиан размышляет, что можно сделать для любви. Он мог бы поцеловать эту вонючую слюну, вобрать ее в свой рот, даже, может быть, проглотить. Это достаточно для любви? Он мог бы вытерпеть, если бы Соня нанизала его на свои когти. Возможно, она сделала бы это не нарочно, она вообще редко делает что-то осмысленно, она – как маленький медвежонок, медвежоночек, несмышленый, болезненно тупой (да, Джулиан признает это – и он делает и это тоже ради любви, как ему кажется), обожравшийся за обедом – ленью затекли члены, жиром обило некрупный, слаборазвитый мозг. Возможно, она даже не осознала бы, что убила его. А может быть, поняла бы сразу – и зашлась отчаянным, горестным воем, таким, от которого цепенеешь и кровь застывает в жилах. Он мог бы простить ее, если бы она убила его. Как-то раз он даже надиктовал Морису завещание, в котором просил Соню ни в коем случае не винить, если это случится – Морис косился странно и пару раз даже покрутил пальцем у виска, но завещание запечатал и забрал за пазуху, трижды поклявшись никому не отдавать. Этого достаточно для любви? Только осознав, что он влюбился в Соню, Джулиан провел целый день в постели, сославшись на мигрень и потребовав у окружающих молчания и изоляции; он составил список, лапы болели с непривычки, а ручка то и дело норовила выпасть и укатиться под кровать. 1. Ее морда, оскаленная, злая (прекрасная, прекрасная, прекрасная) 2. Ее тело, толстое и оплывшее (восхитительное, восхитительное, восхитительное) 3. Ее голос, грубый и ничего не выражающий (превосходный, превосходный, превосходный) 4. Ее движения, неловкие и неуклюжие (изящные, изящные, изящные) Джулиан кормит ее рыбьими головами, и его шерсть теперь наглухо провоняла. Джулиан убирает в ее трейлере, затирает лужи мочи и выметает свалявшуюся шерсть. Джулиан ложится с ней на неудобные доски, едва не дохнет от асфиксии, когда она прижимает его к себе сильными лапами. Морис заглядывает в трейлер каждое утро: Ваше Величество? Сонин храп заглушает негромкий голос боящегося разбудить ее Джулиана, и Морис уходит ни с чем. В Риме Джулиан покупает Соне мотоцикл, и ночью Соня, рыча от восторга, тащит устроившемуся в углу на подстилке Джулиану рыбу, какую-то требуху и непонятно откуда взявшийся пучок солодки. Джулиан вплетает гибкие стебли между пальмовыми листьями в короне, а пожухлые сиреневые цветы отливают в полутьме чем-то волшебным и едва ли не драгоценным. Я возьму эти цветы, шепчет Джулиан засыпающей Соне, куплю на них тандем, и мы уедем отсюда. Мы уедем, нет, не в Африку, куда-нибудь далеко, куда ты хочешь? Хочешь: в Исландию, прокрадемся в паром до Рейкьявика, там спрячемся в лугах, заляжем в полях и нас никто никогда не найдет. Даже пингвины, эти уроды, прирожденные шпионы – никто и никогда. Соня утробно урчит от удовольствия: она не понимает ни слова, Джулиан уверен, но ей нравится тон, спокойствие, повисшее в воздухе, как слезоточивый газ. Когда Соня засыпает, Джулиан привстает на цыпочки и целует ее в приоткрытую пасть; сонина слюна остается у него на губах, и он слизывает ее, прикрыв глаза. У сониной слюны привкус солодки.