Сильнее смерти

Невидимой красной нитью соединены те, кому суждено встретиться, несмотря на Время, Место и Обстоятельства. Нить может растянуться или спутаться, но никогда не порвется. Китайская мудрость.

Этот день никогда не закончится, никогда не начнется, мы потерялись во времени, заблудились в своих судьбах. Мы никогда не умрем, потому что никогда не были по-настоящему рождены, но я смотрю на тебя в первый раз и понимаю, чувствую — я знаю тебя насквозь. И ты меня тоже знаешь. В этой жизни или в тысячах других жизней, которые были в прошлом или которые когда-нибудь будут. Мы встречались, мы были вместе, мы были одним целым. И эта мысль настолько осязаема, настолько материальна, что сердце начинает бешено колотиться. Я говорю: «Есть такая любовь, в которой не существует двух, а существует одно. Есть такая любовь, от которой все вокруг перестает существовать, за такую любовь и умереть не страшно, потому что такая любовь сильнее смерти». Я боюсь поднять глаза. Я знаю, что ты там, наверху. Что ты смотришь на меня со своей императорской ложи. Внимательно. Пристально. Я чувствую твой пронизывающий взгляд, он острием ножа касается моей макушки и скатывается бисером пота вдоль позвоночника. Я боюсь сорваться. Боюсь не сдержаться. Боюсь выдать себя. Выдать тебя. Тягучее напряжение становится невыносимым, звенящим, оно повисает в воздухе вязкой пеленой. Зрители молчат, они все ждут, когда я ошибусь. Сделаю неверный шаг. Оступлюсь и собьюсь с ритма. Но я читаю как заведенная, я уже не вдумываюсь ни в слова, ни в рифмы, я даже забываю о тщательно подобранных интонациях, все это неважно. Почему-то я представляю, что стою на сцене совсем без одежды и с вызовом жду, когда какой-нибудь умник выкрикнет из зала, что король-то голый, а я, как ни в чем не бывало, продолжу читать свою пьесу. Но так и не решусь взглянуть на тебя, хотя все это представление поставлено и сыграно только для тебя. Ты бросаешь цветы к моим ногам. Зал тонет в овациях. Звук аплодисментов похож на прилив, на шторм, на волну, неотвратимо настигающую маленькую лодочку, на которой мы с тобой плывем прямо к водопаду. Странно, я помню все, как будто это происходило на самом деле, помню твои руки, твои объятья, помню твои слова, ты говорила, что мы обязательно выберемся даже из этого водоворота. И я верила тебе. Верила так, как никогда не верила ни в одного бога. Я даже не заметила, как ты оказалась рядом. Я рассматриваю твои ноги в золотых сандалиях. Кожаные ремешки обвивают твои ступни, голени и доходят до колен, чуть прикрытых скользящей шелковой тканью твоего платья небесного цвета, что подчеркивает синеву твоих ясных глаз, в которые я так боюсь посмотреть, потому что слишком люблю. Выдыхаю. Кружится голова. Я чуть не падаю, но ты успеваешь поймать меня. Ты обнимаешь меня, прижимаешь к себе так неосторожно, так близко, что я чувствую твой запах. Ты пахнешь роскошью и совершенством. — Императрица, — каким-то не своим, фальшивым голосом выдавливаю я, не решаясь назвать тебя по имени. — Никакая я тебе не императрица, — отвечаешь ты прямо мне в ухо и вдруг неожиданно целуешь в висок, чуть не лишая меня равновесия. — Твоя история вдохновляет меня, ты вдохновляешь меня, Габриэль. Ты целуешь меня и, забывшись, смазываешь поцелуй по щеке вниз, пока не доходишь до моих губ. Внутри себя я кричу «стой», внутри меня все сжимается тугим кольцом, но я не могу противостоять твоей воле, своему безволию, я отвечаю на твой поцелуй. Целуя бережно, нежно, ты прижимаешь меня к себе так невыносимо тесно, что я боюсь забыть о своих приличиях. Мои собственные руки уже готовы сорвать печать моего стыда, перейти все границы дозволенного. Я комкаю платье у бедра, как комкают кружевные платки нервные девицы, я цепляюсь за воздух, пытаясь сохранить в себе хоть какие-то остатки скромности и не отдаться тебе прямо здесь, на сцене, на виду у толпы. Твоя рука соскальзывает мне под юбку, кольца на твоих пальцах царапают мою кожу, ты приближаешься к моему паху. Я вся сжимаюсь, отчаянно пытаюсь скрыть накатывающее возбуждение, но мое белье насквозь пропитано вязкой влагой, и ты, чувствуя это, ухмыляешься, чуть приподнимая уголки рта. Я замираю, задерживаю дыхание, всеми силами пытаясь остановить тебя, всем сердцем надеясь, что у меня ничего не получится. Я люблю тебя так, как никого и ничего не любила в жизни. Все пьесы мои, все стихи, все жалкие попытки передать чувства, — все эти литературные сказки не стоят и одного твоего поцелуя, одного твоего касания. Я хочу тебя так сильно, что готова разорвать и сжечь все свои свитки, только чтобы всегда быть с тобой, только чтобы ты обнимала меня вот так, только чтобы руки твои так же крепко держали меня, только чтобы ты никогда не отпускала меня. — Зена! — звенящий, резкий, как скрежет лезвия по стеклу, голос Цезаря вырывает нас из невесомости. Он подходит к нам и хватает тебя за плечи, грубо отнимает тебя у меня, отрывает, как воду отнимают у пьющего, жаждущего. Во рту пересыхает. В твоих глазах промелькнула смертельная мука, меня и саму скручивает узлом до стона, до воя. Ты смотришь на меня, как будто пытаешься запомнить, я разглядываю черты твоего лица, чтобы они отразились на внутренней стороне моих век, чтобы, даже закрыв глаза, я могла вновь увидеть тебя. — Зена, — повторяет Цезарь надменно, властно. — Нам надо идти. Ты уходишь, а я долго смотрю тебе вслед. А потом иду в свою комнату и закрываюсь там. Я остаюсь одна. И не знаю, что делать с охватившим меня нетерпением, от которого в грудь словно воткнули копье и провернули там, как в самых страшных пытках. В голове так и крутятся навязчивые мысли, как ты там с Цезарем, как он трогает тебя, как ты к нему прикасаешься, как целуешь. Никогда не думала, что ревность может быть такой болезненной, что ревность может отравить мою кровь такой бессильной злобой. Пытаюсь отвлечься, читаю какие-то свитки. Еврипид, Софокл, Эсхил. Но буквы расплываются перед глазами, каждая строчка, каждое слово напоминает мне о тебе. Андромаха так не тосковала по убитому своему мужу, как я тоскую по тебе, Федра так не рыдала, не мучилась от преступной своей любви, так не рвала на себе одежду, как я катаюсь по холодной постели, пытаясь разорвать на куски собственное тело, чтобы не болело так мучительно, не горело. Медея не испытывала такой ненависти к Ясону, не пыталась убить его так сильно, как я хочу ворваться в твою спальню и уничтожить ненавистного императора. Я обхватываю голову. Представляю, будто это твои руки гладят меня, по волосам, спускаются к шее, надавливают сильнее в том месте, где под тонкой кожей прерывисто бьется пульс. Кажется, я переиграла: перед глазами темнеет, расплываются мутно-серые круги, но в них я вижу тебя настолько ясно, что готова задохнуться, лишь бы видение не пропадало. Ты выглядишь иначе. Волосы растрепаны, на лице капли чужой крови, а в глазах восторг победы после яростной битвы. Ты держишь меня за плечи, а потом кисти твоих рук вдруг взлетают, как свадебные голуби, ты резко ударяешь меня ребром ладоней чуть выше ключиц, и весь воздух мгновенно выходит из моей груди, и кровь застывает в венах. Ты ждешь пару секунд, чтобы насладиться моей агонией. Делаешь глубокий вдох, снова ударяешь меня по шее, снимая зажим. Берешь меня за голову, и пока я еще не успела вздохнуть, страстно целуешь в губы, впуская в мой рот свой горячий воздух. Я пытаюсь удержаться за тебя, хватаю тебя за спину, но открываю глаза и обнимаю пустоту этой комнаты. Руки безвольно падают на живот. Они больше меня не слушаются, пробираются туда, где я хочу чувствовать твои руки. Я больше не могу сдерживаться, изображая невинную душу, переполненную светом. Сейчас во мне только жгучее безумие, парализующее все тело. Я врываюсь внутрь, раздвигаю себя пальцами, с какой-то горячей одержимостью, с каким-то безумным рвением я пытаюсь разодрать себя, расцарапать изнутри, точно хочу вытащить из себя какую-то невыносимо острую занозу. Звук моих собственных сначала тихих, а после — все нарастающих стонов сводит меня с ума, распаляет сильнее, я почти срываюсь, почти дохожу до точки кипения, невозврата, но снова и снова срываюсь с этой вершины. Разочарованно кусаю губы. Не могу. Не могу! Не могу!!! Без тебя я ничего не могу. Из глаз катятся слезы. Как же здесь душно. Как же болит голова. Я срываюсь с постели. Выскакиваю на балкон, чтобы ветер немного остудил мою горячую кожу. И вижу тебя. Ты выходишь из своей комнаты, как сияющая луна выходит из-за тучи. Ты улыбаешься мне, я тянусь тебе навстречу. Ловлю смущенный и одновременно властный твой взгляд. И чувствую, как снова накатывает нестерпимое желание, я с трудом удерживаюсь за балюстраду. Ты же смотришь на меня и, похоже, не замечаешь, как твоя рука тянется к животу, как ты дрожащими пальцами, чуть надавливая, перебираешь ткань платья, натягиваешь его на запястье, и вздрагиваешь, как будто очнувшись от слишком сладкого сна. Я бы любовалась тобой вечно, я бы глаз с тебя не сводила, но к тебе подходит женщина. От одного ее вида веет жутью. Она смотрит на меня, и мне кажется, что одним своим взглядом она высасывает из меня все жизненные силы. Она злобно усмехается и отворачивается к тебе. Хватает тебя за горло. Странно. Душит она тебя, а задыхаюсь и корчусь от боли я. Выбегаю с балкона, из комнаты, бегу по коридорам, чтобы позвать стражу, но они оказались быстрее меня, я сталкиваюсь с ними, когда они уже уводят женщину в темницу. А она показывает на меня длинным кривым пальцем и хрипло выкрикивает: «Это она! Она мой сообщник. Это она помогла мне проникнуть в покои императрицы». Я пытаюсь оправдаться, но стражники не слушают, хватают меня и бросают в темницу. Пол в камере сырой и холодный, пахнет плесенью, запекшейся кровью и унижением. Я не могу унять дрожь, сворачиваясь клубком в дальнем углу, заматываясь в жесткую робу, что выдали мне вместо моего платья. Они срезали мои волосы, но мне до этого нет дела. Я считаю трещины на стене, думаю, сколько людей здесь было до меня, думаю — сколько страданий и мук помнит этот жуткий каменный мешок с небольшим окошком под самым потолком. Но я знаю — еще хуже придется тем, кто посмел разделить нас с тобой, кто попытался стереть тебя из моей памяти, а меня — из твоей. Кто решил, что может разбить нас, развести, раскидать по разным углам, разорвать нить, которой мы связаны друг с другом воедино, накрепко. Но у них ничего не вышло и никогда не выйдет, потому что мы неделимое целое. Я узнаю тебя в любом мире, в любом времени, в любом обличии. Я узнаю тебя по одному взгляду, потому что слишком люблю. Я слышу лязг железных засовов, дверь открывается. На пороге — ты. Просишь стражника остаться снаружи, закрываешь дверь. Меня окатывает волной нежности. Подходишь ко мне осторожно, ты еще даже не дотрагиваешься до меня, я уже чувствую слабость во всем теле. Я обнимаю тебя, как обнимают возлюбленного после долгой разлуки. — Я знала, что ты придешь, — я падаю на тебя и целую в шею, как ребенок целует мать, забравшись наконец ей на руки. Ты подхватываешь меня на руки и относишь на лавку. — Я слишком долго ждала тебя, — ты крепко прижимаешься ко мне. — Я не могу больше. Я целую тебя, целую жадно, нетерпеливо, горячо, боясь опоздать, боясь снова потерять тебя, боясь, что нас опять разлучат. Раскрываюсь навстречу, завожу ноги за твою спину, скрещивая пятки на твоей пояснице. Между нами стерты все границы, все условности, ты стягиваешь с меня робу, и она разрывается под твоими пальцами, распадается на нитки. Ты отбрасываешь кусок ненужной тряпки в сторону. Я остаюсь перед тобой совершенно голая, беззащитная. Ты целуешь кончики моих волос, изучаешь меня. Разглядываешь мое тело, ощупываешь языком мои ключицы, пробуешь на вкус. Захватываешь губами мою грудь и легко прикусываешь сосок. От терпкого наслаждения, я забываю дышать, только лотосом раскрываюсь к тебе, тянусь к тебе, как полевые цветы тянутся к солнцу, каждый свой лепесток подставляя его горячим лучам, его горячим поцелуям. Ты целуешь меня в живот, облизываешь выемку пупка, я вся сжимаюсь и разжимаюсь, как пружина. Дергаюсь, пытаясь руками ухватиться за что-нибудь: за край лавки, за стену, за твои волосы. Ты приподнимаешь голову, удерживаешь меня, прижимаешь мои плечи к лавке. Сползаешь рукой по моему телу от ключиц до выступающих косточек, переступая пальцами по моей коже. Остановившись у лобка, ты замираешь, точно собираешься с мыслями, но я больше не могу ждать, да и ты не можешь, ты быстро облизываешь пальцы и плавно вводишь в меня. Я чувствую холодный металл твоих колец, и мне так нравится это. Твои руки двигаются во мне так сильно, так ласково, так несдержанно, что я забываю обо всем, помню только одно — тебя. Ты рисуешь пальцами круги внутри моего тела, ты опускаешься и целуешь меня в лобок, губами проскальзываешь вниз, и вот твой язык оказывается рядом с твоими пальцами. Ты облизываешь меня, пробиваешься острием языка внутрь, заигрываешь со мной, кусаешь меня. Перед глазами разноцветными пятнами мелькают картины из нашей жизни, которую мы не прожили здесь. Твои движения ускоряются, мое дыхание тоже, пульс бьется в висках, звенит в голове, тело мое замирает, словно чувствует приближение какого-то нового ощущения. С кончиков твоих пальцев срывается горячая волна, прокатывается по моему телу от макушки до пяток и в обратную сторону, а потом еще раз, точно кто-то выбил землю у меня из-под ног и отпустил в свободное падение, но мне не страшно, ведь я знаю, что твои руки меня всегда удержат. Нежная, ласковая, счастливая слабость окутала меня мягким облаком, мое тело стало таким мягким, оно растеклось в твоих руках. — Я люблю тебя, Зена, — устало шепчу я. — И буду всегда любить. Даже если завтра меня убьют, я все равно буду счастлива, что последние дни своей жизни я провела с тобой. Я умру с надеждой, что в следующей жизни встречу тебя в более счастливых обстоятельствах. Это стоит дороже жизни. — Нет, Габриэль, — ты дотрагиваешься губами до моего лба. — Мы сами решаем, в каких обстоятельствах нам жить. И я хочу жить с тобой не в следующей жизни, а в этой. Во всех жизнях, которые нам предназначены. Ты прикрываешь меня своей накидкой и снова говоришь, что мы выберемся даже из этого водоворота, и я снова верю тебе, как никогда не верила ни в одного бога.