Мой дорогой Джон

Джон Стоун по обыкновению проверял почту, принесённую с утра секретарём на его стол. Конверты со счетами он методично раскладывал в стопочку, те, в которых были упакованы приглашения – в другую, а личную корреспонденцию он оставлял на середине стола. Вдруг среди прочих ему попался конверт, заполненный красивым крупным почерком, который он не видел слишком давно, и сперва даже не поверил своим глазам. Он надел очки, и ещё несколько раз перечитал фамилию и инициалы отправителя и обратный адрес. Ему стало жарко и неуютно. Он ослабил узел галстука, по селектору вызвал Сару и попросил принести воды и травяной чай. Потом встал из-за стола и подошёл к окну, чтобы полюбоваться Лондоном. Ему было безразлично всё, что происходило за окном и в целом мире вообще. Он просто пытался заставить себя вскрыть этот конверт и прочитать письмо. Сара приносит чай и бесшумно покидает кабинет. Наконец он вспоминает, как однажды уже струсил и окончательно разрушил свою жизнь и, преисполненный странным нервным возбуждением, он разрывает конверт и разворачивает письмо. Это так странно – получать письма на красивой бумаге, написанные шариковой ручкой красивым женским почерком. Он бегло просматривает текст и оседает в кресле. И когда только он стал таким трусом, спрашивается? Мистер Стоун одним глотком выпивает свой чай, переводит дух и принимается за чтение. «Здравствуй, Джон! Мой дорогой Джон… Хотя, пожалуй, не мой. Да, совершенно точно не мой дорогой Джон. Я, наверное, не должна писать тебе никаких писем, а тем более надеяться, что они будут прочитаны, но это письмо, честное слово, очень мне нужно. Я даже не уверена, что отправлю тебе его, но всё же мне будет намного спокойней знать, что я его написала. Ты, должно быть, не помнишь меня. Или не хочешь помнить. Но я всё-таки взяла на себя смелость появиться в твоей жизни снова, за что и прошу меня извинить. Ты был моим первым мужчиной. Во всех смыслах. Это тебе я позволила прикоснуться своими горячими ладонями к моему телу, а потом ты так же трепетно и бережно самыми кончиками пальцев исследовал мою душу. Я любила тебя безмерно (разве любовь вообще может знать хоть какую-то меру?). До сих пор могу в малейших деталях описать твоё лицо, цвет глаз, мягкость губ, расположение каждой родинки, морщинки и шрама. Вероятно, это смешно, но так и есть. Не отрицаю, морщин у тебя прибавилось, наверное, появились залысины и брюшко, одышка и ворчливость. Но это вовсе не значит, что ты потерял свою привлекательность. Напротив, я бы и сейчас готова была бы тебе отдаться, как тогда (страшно подумать) двадцать лет назад. Не знаю, что тогда на меня нашло, может быть, случился май. Ты же знаешь, в мае мы все всегда немного одурманенные парящей в воздухе любовью и опьянённые весной. Помню только, что повернулась к тебе что-то сказать и угодила взглядом в твои губы, а секунду спустя мы уже целовались. Хочу чтобы ты знал: никто никогда ни до, ни после тебя так меня не целовал. Пусть это потешит твоё самолюбие. Ты целовал так, что одновременно я умирала в твоих объятиях, захлёбывалась нежностью, и будто бы рождалась вновь. Тогда ещё начался дождь, и мы убежали с тобой под навес заброшенного ларька, правда, пока бежали, успели промокнуть до нитки. И ты тогда с такой поразительной лёгкостью снял с меня платье, что я успела только восхититься. А следовало бы возмутиться! В ту же минуту ты стал целовать мои плечи, что-то бормотать на чудовищном французском, и я сдалась. Ты, я уверена, тогда блефовал. Ведь ничего не было тогда проще, как соблазнить восемнадцатилетнюю меня? Но я тебе благодарна за тот соблазн, честно. Вообще-то, слишком много вещей, за которые я тебе благодарна. Помнишь, я упоминала, что ты стал моим первым мужчиной (не в плане секса, как ты в своё время имел возможность убедиться)? Ты многому научил меня. Например, после долгих бесед с тобой я, наконец, усвоила, что боюсь вовсе не совершать поступки, а тех последствий, которые обязательно наступят. Я не умела ездить на велосипеде главным образом потому, что боялась учиться. Я боялась упасть с велосипеда, зная, что разобью коленку или схлопочу ушиб. Глупая. Тогда ведь я не знала, что под твоим чутким руководством я как бы и не обязана падать. Конечно, существовала вероятность, что я потеряю равновесие или скачусь в канаву, но я научилась доверять тебе. Это и было моей главной ошибкой. Самой большой ошибкой и самым ослепительным провалом, но, в конце концов, спасибо тебе и за это. Самым упоительным было слушать твои наставления и ощущать кожей твоё волнение. По сути, для меня давно утратили своё значения слова, вся соль была в твоём голосе, интонациях и тембре. Я до сих пор помню, как движутся твои губы при разговоре и просто жажду снова их поцеловать, но мы оба отлично знаем, что это никогда больше не произойдёт. Господи, какое страшное слово «никогда»… Я помню так же, с какой горячностью ты спорил со мной о квантовой механике, хотя я ни черта в ней не смыслила. Да и сейчас не смыслю. Но ты был таким горячим и ещё более желанным в такие моменты, что я благодарила неизвестных мне людей за определение самого термина «квантовая механика». Мне казалось, что не любить тебя было просто невозможно. Не любить тебя это всё равно, что совершить акт самосожжения на Пятой авеню. Я не знаю, как это – не любить тебя. Что скрывать, я и сейчас люблю тебя, того, прежнего. Того тридцатитрёхлетнего Джона. Люблю до мурашек. Но теперь уже это только мои мурашки. Почему ты вообще был у меня в жизни? Чем я тебя заслужила или за что была наказана тобой? Я не знаю. И не хочу знать. Но в одном я уверена точно: если бы у меня была возможность повторить те девять лет, я бы ничего и ни за что не стала менять. Слишком памятно. Каждое наше свидание, каждый твой поцелуй, каждое слово, каждый звонок… Я изменила в тогдашней себе только одну вещь: я перестала бы ждать и надеяться. Ждать, когда ты придёшь. Откроешь дверь своим ключом, прокричишь моё имя с порога, потом пройдёшь в комнату и найдёшь там меня. Ждущую. Потом станешь целовать моё лицо, одновременно раздеваясь и раздевая меня. В перерывах между поцелуями будешь рассказывать мне о работе, погоде, о том, как соскучился. И мы займёмся любовью. Потом голые пойдём на кухню курить и пить чёрный, как чёрт, кофе. А потом ты примешь душ, оденешься и уйдёшь. Я буду смотреть из окна на то, как ты выйдешь из подъезда и сядешь в такси, которое отвезёт тебя к жене и сыну. А потом я буду ждать твоего звонка. Из ванной или кладовки – где повезёт. Ждать наступления праздников и уик-эндов – мучительней всего. Потому что для меня их не существует. Для меня вообще-то ничего не существует без тебя, но тебе знать это вовсе необязательно. Поэтому в эти дни я с особой тщательностью готовлюсь к следующей нашей встрече, которая может состояться в любое время. Обычно я читаю книги, которые после прочтения мечтаю с тобой обсудить, или смотрю кино с той же самой целью. Мне нравится мысль о том, что именно со мной, а не с женой, ты захочешь обсудить книгу или фильм. Я просто трепещу от этого чувства мнимого превосходства. Но и об этом тебе совсем не нужно знать. Так же я трачу просто прорву времени и денег на выбор одежды, косметики и белья. Особенно белья. Хотя оно обыкновенно не задерживается на мне надолго, когда ты рядом. В какое-то время я понимаю, что целиком и полностью превращаюсь в ожидание, а ты не очень-то боишься не оправдать моих ожиданий. И да, я совсем упустила из виду тот момент, когда поняла: всё, что я делаю, делается для тебя или из-за тебя. Сейчас эта мысль кажется мне совершенно нелепой, но тем не менее… Знаешь, тогда во мне хватало наивности верить, что что-то в наших с тобой отношениях изменится. Ты даже представить себе не можешь, как мне хотелось просыпаться с тобой вместе, завтракать, смотреть новости, созваниваться открыто, а не украдкой, целоваться в любое время, готовить для тебя пасту на ужин, ходить за покупками, переклеить обои в спальне, сходить с тобой в кино, держась за твою руку не только во время сеанса, но и по дороге, уехать к морю и проваляться целый день на пляже, слушая всё, что ты только захочешь мне рассказать, стирать твои рубашки, смотреть, как ты бреешься по утрам, и снова и снова целовать тебя, трогать, прикасаться, ласкать. А ещё мне хотелось познакомить тебя с родителями и друзьями, чтобы они знали, как мне повезло с тобой. Но потом я устала. Устала ждать и почти разучилась верить тебе, хотя ты ничего и не обещал мне. Никогда и речи не шло о том, что ты оставишь ради меня семью. Подумай только: при одной мысли об этом я одновременно гордилась и восхищалась тобой и чувствовала себя полнейшим ничтожеством, так мало значившей в твоей жизни. Нет, не так. Ты и не удерживал меня с собой, справедливо чувствуя себя виноватым в том, что для меня не существует других мужчин. Просто ты стал самым лучшим, вот и всё. Самым сложным было попытаться остановить время. То драгоценное время, когда ты был со мной. У меня всегда была к тебе масса вопросов, и я абсолютно уверена, что ты терпеливо ответил бы на каждый из них. Но когда ты целовал меня с порога, даже если это был невинный поцелуй в щёку, я не могла вспомнить, как дышать, не то, что какие-то там вопросы. И да, мне всегда было тебя мало. Ты только приходил, а я уже по тебе скучала. Иногда мне не хотелось, чтобы ты появлялся в моей квартире только потому, что после нашей встречи ты непременно сядешь в такси и уедешь туда, где тебя на законных основаниях ждёт горячий ужин и тёплая постель. Потом я улетела на целый год в Дюссельдорф работать в новом филиале нашей фирмы, естественно не поставив тебя в известность. Я думала, что смогу избавиться от тебя, отвлечься, забыться, но моё одиночество и ненужность только острее переживались в чужой стране, а ночами становилось совсем невыносимо. Кажется, именно тогда я поняла, что согласна быть твоей любовницей и дальше. Только бы быть с тобой. Я ужасно злилась на тебя из-за того, что ты не искал меня. В моём понимании ты уже в первую неделю моего пребывания в Германии должен был поднять на уши весь Лондон, но найти меня и приехать. Но это и отрезвило меня. Как-то случайно пришёл вопрос и следом нашёлся ответ. А с какой, собственно, стати ты должен был меня искать? Совершенно очевидно, что на это не было никаких причин и оснований. И как только я это поняла, мне стало несравнимо легче. На следующий день я приняла приглашение на ужин молодого немца из соседнего отдела. Ужин был хорош, беседа интересна, немец горяч, секс головокружителен. Но это только усилило тоску по тебе, и на следующий день я сказалась больной и не вышла на работу. Отыскала номер твоей секретарши и принялась звонить. Но трубку взял ты, а я так растерялась, что просто молчала. Ты, должно быть, догадался, что это я и стал рассказывать мне последние новости, речитативом. Я слушала о том, как ты скучаешь и просишь тебя простить, сделать что угодно – только вернуться поскорее. И я снова сдалась. С тех пор я звонила тебе ежедневно в одно и то же время. Всё так же молчала, а ты рассказывал мне о погоде, о сыне, о новинках кинопроката и о том, как будешь целовать меня, когда я вернусь. Ты был абсолютно уверен, что я не смогу не вернуться к тебе. И я любила тебя за эту уверенность тоже. Однажды ты спросил меня, за что вообще тебя можно любить, а я не смогла ответить. К моменту возвращения из Дюссельдорфа я приготовила целый список. Ты встречал меня в аэропорту с огромным букетом нежно-кремовых роз, а я уставшая, улыбалась и плакала. В тот раз я впервые получила тебя на целую ночь и, проснувшись с утра, по-настоящему поверила, что так будет всегда. Это было верхом глупости и наивности. Ты сидел, опираясь на кроватную рану, и читал мой список. Когда ты заметил, что я проснулась, стал читать вслух. “Я люблю тебя, потому что только с тобой я могу дышать свободно. Я люблю тебя за твоё мужество и нежность, так органично сочетающиеся в тебе. Я люблю тебя за то, что ты любишь меня, хотя я, вероятно, не заслуживаю этого. Я люблю тебя за твой голос, характер и ум. Я люблю тебя, потому что ты единственный мужчина, рядом с которым я чувствую себя желанной и нужной. Я люблю тебя за твоё умение очаровывать и привязывать к себе чувствами покрепче стальных канатов. Я люблю тебя за то, что ты научил меня не бояться. Я люблю тебя за всё то, что ты делаешь со мной. Я люблю тебя за то, что каждая мысль у меня в голове так или иначе связана с тобой. Я люблю тебя так сильно, что иногда мне кажется, что моё сердце не справится с этой любовью. Я люблю тебя за то, что ты вообще есть в моей жизни. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я просто не знаю, как можно выразить то, что ты заставляешь меня чувствовать словами, и главным образом, люблю тебя и за это тоже.” Помнишь, тогда дочитав этот дурацкий список, который я до сих пор помню наизусть, ты встал с постели, завернулся в простыню и ушёл курить на кухню. А я тогда поняла, что потеряла тебя. Теперь уже навсегда. За завтраком мы вели почти светскую беседу, несмотря на то, что прошлой ночью едва не стали единым целым в тесных объятиях и жарких поцелуях. Потом ты оделся, а я не стала тебя провожать. Следующие несколько недель мы не встречались, только иногда созванивались. Ты осторожно отстранился, но это имело свои положительные стороны, потому что нам слишком многое следовало понять друг о друге, слишком многое осмыслить, поскольку, наши отношения не имели ни намёка на перспективу развития, но, тем не менее, длились почти девять лет. Когда я стала испытывать определённые недомогания по утрам, я сделала тест. Для уверенности сходила к врачу и результат подтвердился. На следующий день (ты это наверняка помнишь, да?), я позвонила тебе на работу и настояла на встрече. Впервые ты не стал открывать дверь своим ключом, а предпочёл воспользоваться звонком. Мы сидели на кухне, ты курил, я морщилась от дыма, но никак не решалась сообщить тебе. Когда же ты выжидающе посмотрел на меня, я выпалила на одном дыхании всего два слова: - Я беременна. И стала ждать твоей реакции. Если честно, я нафантазировала себе, что ты тут же обнимешь меня, потом станешь гладить и целовать живот… - От кого? – спросил ты, и унизил меня этим вопросом непередаваемо. Конечно же, от тебя, Джон! Я не сказала тебе этого тогда, захотелось побыть гордой, и всё такое, ну, ты понимаешь… На самом деле это письмо я написала, чтобы сообщить одну вещь, и ты успел подготовить семью. У меня лейкемия и в ноябре мне будет сделана пересадка костного мозга. Просто чтобы ты знал. Если что-то пойдёт не так, Адель по моему завещанию будет воспитываться тобой. Кстати, у неё твои синие глаза и она так же, как и ты, хмурится, когда сосредоточена. Сейчас ей десять и она знакома с тобой только по фотографиям и твоим публикациям. Но знаешь, этого достаточно, чтобы она гордилась тобой. Я это точно знаю. В генетической экспертизе нет никакой необходимости, но если ты хочешь, конечно, я не могу тебе её запретить. Ну а если я всё же выживу, то ты, по крайней мере, будешь знать о существовании дочери. Спасибо тебе за неё. Кроме шуток, огромное спасибо, Джон. И ещё. Я хочу, чтобы ты знал: я всё ещё есть у тебя. Я не знаю, как ты сейчас живёшь, но просто знай, если станет совсем плохо - звони. Будем курить вместе, даже если бросили, даже если друг друга. Ева, 26 октября, 2011» Джон Стоун перечитал текст письма ещё раз. Потом ещё. Он почти десять лет искал её, ждал, что она сама напишет, позвонит, приедет… Ждал напрасно. А теперь просто проклинал себя. За нерешительность и зависимость от общественного мнения. Он был сейчас просто выпотрошен наизнанку этим письмом. И снова боялся, что опоздал. Единственное, что оставалось ему – это ждать. Того идеального Джона, каким он был для неё тогда больше нет. Он погребён заживо стереотипами, лжечестью и мнимым благородством. Стоун взял в руки конверт и вынул из него её визитку. Кроме её координат, картонный прямоугольник хранил в себе её прикосновения и запах духов. Джон положил письмо во внутренний карман пиджака и, подойдя к окну, изо всех своих сил стал молить Бога (в которого раньше не особо-то верил) о том, что если вдруг ему захочется покурить, Ева ответит на звонок. Она должна ответить. В кабинет вошла Сара. - Мистер Стоун, Вам звонят из Лондон Бридж Хоспитал, говорят, это очень срочно, - взволнованно сообщила секретарша. Джон кивнул. - Бога нет, - пробормотал он, и ответил на звонок, заранее зная, что ему сообщат.