yeoleum.

Он всегда любил холодное лето, не имея к жаре ни капли привязанности. Любил натягивать кофту до самых кончиков пальцев, сжимать их в кулаки и обнимать руками поджатые к груди колени. Любил часами сидеть на крыше старого дома его бабушки, к которой приезжал чуть ли не каждое лето по наказу родителей, но прятаться ото всех не из-за юношеского вызова взрослым, а потому, что ему казалось, что он на вершине своего собственного мира. И это для него была та высота, то великое высокогорье, что он мог покорить в любой миг, почувствовав себя хоть ненадолго героем, ощутив вкус чего-то настоящего и необходимого, чего не мог сделать в их столичной душной квартирке на восьмом этаже под строгими взглядами взрослых, думающих, что они знают все на свете. И в этом была его свобода. У него почти не было друзей в пригороде, а потому он предпочитал проводить время в одиночестве — эта компания никогда не могла наскучить Чонину. Уже вроде бы взрослый, семнадцатилетний, он все еще был в душе маленьким мальчиком, который сбивал коленки на велосипеде и объедался ягод, размазывая сладкий сок по губам тыльной стороной ладони, тем, кто мог часами валяться на траве, бурча и скидывая с себя различных жучков, а по ночам с замиранием сердца слушать истории, которые бабушка рассказывала ему о своей жизни и своей единственной любви - его, увы, уже почившем дедушке. В таких историях, рассказанных обычно при свечах, потому что в доме часто были перебои со светом, была заключена какая-то особая летняя магия, а еще любовь, пожалуй, как раз та, о которой пишут в книжках для девчонок — чтобы навсегда и до боли последних мгновений вместе. Возможно, он мечтал когда-нибудь найти себе такую же девушку, чтобы увидеть — и потеряться, лишиться разума. Возможно, боялся никогда никого не встретить. Возможно, просто слишком сильно привык к мысли, что Ким Чонин — одиночка, и наедине с собой он не сможет показаться больным и ущербным. Возможно, просто немного ненавидел себя. Но факт оставался фактом: в глубине души слишком рано повзрослевший Ким Чонин отчаянно хотел маленькой личной смерти — любви. *** Тем летом его страсть к холоду подвела его окончательно, просто собрала чемоданы и ушла к другому: Чонину казалось, что его кожа способна плавиться под лучами маниакального солнца, которое, казалось, руководствовалось мыслью о мировом господстве и избавлении от людей. По крайней мере, парень был свято уверен в этом, и искренне не понимал, как его бабушка может, весело напевая, возиться в небольшом садике со своими цветами, которые любила, пожалуй, лишь чуть меньше, чем дедушку. Мимо ворот прошло несколько парней и девушек, ровесников Чонина. Тот проводил их взглядом и вздохнул: мечтая об отношениях, он, однако, был совсем неспособен познакомиться с кем-то. Начинал робеть и стесняться, несмешно шутить, а иногда и вовсе убегать, сославшись на несуществующие дела. И хотя он был красивым парнем, да и девчонки в школе не раз оставляли ему любовные письма в шкафчике, он так и не пришел ни на одну встречу, за что получил прозвище мальчика с ледяным сердцем — Кая. Чонину это совсем не нравилось, ведь он не был таким, просто он до ужаса боялся впустить кого-то в свой собственный мир, боялся, что это будет не та, что на всю жизнь, что он не выдержит разрыва. Он ненавидел себя за то, что был таким слабым духом, что он никак не мог набраться смелости и заговорить с той, которая бы понравилась, что он не мог победить себя. Просто ему не хватало чего-то в самой глубине души, какого-то кирпичика, без которого все его существо грозило осыпаться камнепадом. - Госпожа Ким, я пришел! - раздался задорный юношеский голос, и Чонин приподнялся на локтях, чтобы посмотреть на того, кто нарушил его покой, и к кому его бабушка, ахая и охая, устремилась с невероятной для всех бабушек планеты скоростью. Юноша смущенно повернулся в его сторону и, улыбнувшись, помахал ладошкой. - Привет, Чонин-хен, помнишь меня? Он был одет в белую майку, влажную от воды и липнущую к нему второй кожей, и короткие шортики, что едва прикрывали ягодицы. С выгоревших под солнцем волос капала вода, а на ногах были следы песка. Мальчишка стоял босиком и улыбался так, что на месте солнца Чонин бы скрылся с поля боя: оно значительно уступало ему в своем свете. - Лулу, как хорошо, что ты пришел, - по-старушечьи засмеялась госпожа Ким, - Чонинни, ты еще помнишь Ханя? Вы когда-то дружили в детстве, а потом ему пришлось на несколько лет уехать в Китай, и вот теперь их семья вернулась. - Йо, - этот Лу, кажется, просто не мог сдвинуть губы во что-то не улыбчивое, именно так и казалось Чонину. Он смутно помнил, что когда-то, когда он был совсем маленьким, он часто бегал по деревне с еще двумя мальчишками — одним ровесником, и одним на пару-тройку лет младше. Последний был пухленьким и имел такие большие глаза, что это пугало. А еще он беззаветно любил Чонина и постоянно обнимал его, весело улыбаясь и вереща что-то о том, что «Братик самый лучший!». Так значит, тот карапуз и стоял сейчас перед ним. Изменившийся до неузнаваемости, и Чонин не мог не отметить с внутренней обидой, что такой, как Хань, наверняка бы не постеснялся познакомиться с какой-нибудь девчонкой, хотя он и сам был слишком-уж-не-парнем. - Привет, Лу, - парень подошел и пожал некогда своему другу руку. А тот задержал ее в своей немного дольше, чем следовало, и подмигнул. После чего невинно обратился к бабушке: - Госпожа, вы просили меня помочь с садом — я пришел. - Эй, а почему ты меня не просила? - нахмурился Чонин, а женщина лишь засмеялась. - Просто у Лулу талант к этому, а ты мне все петуньи затопчешь, негодник. - Ничего я не затопчу! - надулся парень, провожая взглядом женщину и мальчишку, - Я даже не знаю, как они выглядят... *** Летние дожди ласкали кожу и снимали боль с сердца. Холодно-теплые, кажущиеся сладкими капли мерно колотили по стеклам и скамейкам во дворе, и эта мелодия казалась Чонину самой прекрасной на свете. Он часами сидел у окна, выставив ладони под игру дождя и улыбаясь, глядя, как он обнимает его пальцы. Прошло уже почти две недели с тех пор, как друг детства Чонина вернулся в его жизнь. Но за все это время они перебросились разве что лишь парой фраз. И вроде бы Хань хотел с ним пообщаться, хотел, чтобы им было так же весело, как и раньше, но вот его хена что-то останавливало. Хань был каким-то неправильным и ярким, вечно ласково-улыбчивым, прячущим смеющиеся глаза под челкой, что заставили выгореть лучи солнечного сумасшествия. Со своими вечными «Чонин-а...», а затем и «Братик!» он был постоянно рядом, но привыкнуть к этому было невозможно. Чонин морщился при виде его, как от горькой таблетки, уходил на крышу...чтобы, осторожно приблизившись к краю, наблюдать за мальчишкой, что с какой-то фанатичной нежностью занимался цветами. Воспоминания об их общем детстве, обнимающем его пухлом малыше и его огромных глазах не вязались со стройным влажным телом в коротеньких шортах. Чонин, обычно отфыркивающийся во время разговоров о «не таких» парнях, не хотел признавать, что его влекло к мальчику. Возможно, потому, что тот был слишком красивым для парня, возможно, потому что он единственный был столь близко к Чонину за последние годы, а возможно, причина была в том карапузе, что клялся много лет назад, что «всегда будет рядом с братиком и никогда его не оставит»... Чонин ужасно стеснялся той бури, что воцарялась в нем при появлении Ханя на горизонте. Так случилось и в один дождь, когда маленькие ладошки накрыли его глаза, а над ухом раздалось лукавое: - Угадай, кто? - Эй, я с детства это ненавижу! - раздраженно повел плечами Чонин, краснея и брызгая на мальчишку холодными уличными каплями. Тот взвизгнул и попытался увернуться, но некстати запнулся о выступ в неровном полу террасы. Чонин резко потянулся за падающим Ханем и дернул его за руку, с силой сомкнув пальцы на его запястье. Тело, не выдержавшее подобных колебаний, стало заваливаться уже на Чонина, и в результате Хань, зажмурившись, упал прямо ему на колени, с испуга вцепившись в старшего. Ким поневоле вдохнул полной грудью запах солнца, яблок и речки, и нахмурился, ощутив пальцами горячую кожу под мокрой майкой. Он быстро убрал ладонь с поясницы Лу и возмущенно воскликнул: - Ты вообще когда-нибудь бываешь сухим? - столкнув мальчишку с колен, он встал, дотянулся до шкафа и плюхнул светловолосому на голову огромное полотенце, в которое тот, казалось бы, мог завернуться, как в плед. - Ну... Жарко же! - смущенно хихикнул мальчишка, вытирая волосы. Он потянул вверх майку, и Чонин резко повернулся к нему спиной, кажется, краснея до самых кончиков волос от тихого шороха одежды. - Ты там долго еще? - А что, хен стесняется? - негодник незаметно приблизился к Киму и выдохнул ему в ухо. Ощутив внезапную слабость в ногах, Чонин вскинул голову и сжал кулаки: - Ничего не стесняюсь! Ты - мальчишка, ты не можешь мне нравиться! - М... Как грустно... - притворно вздохнул Хань, опуская глаза, - А я-то думал, что теперь мы всегда будем вместе... Брааатик. - Ч..Что? - Чонин поневоле сделал шаг назад, а Хань заливисто засмеялся, а потом прикусил кончик языка и, подумав, протянул: - Шучу. Хотя и не совсем. Мне не нравится, что ты ведешь себя так, как будто мы не знакомы... - подойдя к старшему почти вплотную, Хань умилительно посмотрел на него из своего полотеничного кокона и улыбнулся, слизывая капли дождя с губ. - Ты совсем забыл меня, да? Наверное, у тебя в городе столько друзей, что ты и имен их не помнишь... А у меня вот вообще никого нет здесь. Все считают меня слишком странным. Хань вздохнул, потерев пальцами переносицу, и Чонин почувствовал, как у него сжался живот от чувства вины. Ведь он тоже при «первой» встрече нашел Лу довольно странным. Но теперь, видя, что мальчишку, оказывается, мучают в чем-то схожие проблемы, он почувствовал, что должен ему помочь. Ведь он старше и сильнее, у него должно быть больше храбрости! А потому Чонин немного помялся, а потом улыбнулся, протягивая мизинец. - Теперь я буду твоим другом. - Честно? Честно-честно? - радостно заулыбался Лулу, и Чонин невольно засмеялся, кивая. На что младший довольно улыбнулся и протянул мизинец, скрепляя «договор»...не заметив, что полотенце, к невероятному смущению старшего, соскользнуло с его тела. - Хань! *** Летние бури теперь переживались вдвоем. Вначале Хань смущался влезать в личное пространство хена и наблюдал за ним, стоя неподалеку. Но постепенно расстояние между ними сокращалось все больше, и Чонин даже смог привыкнуть к острому подбородку на своем плече и ощущению приятной, теплой тяжести, когда мальчишка, разморенный дождем, засыпал, прижимаясь к нему. В яркие мгновения солнечных дней Ханю удавалось-таки вытащить Чонина из дому и увлечь с собой к реке. Чонин не слишком любил погружаться в воду, но уверенность в тонких руках заставляла его, немного задерживая дыхание, плыть рядом с мальчишкой или же просто смотреть, как он резвится, как солнечный круг его волос растекается по глади воды, а пальцы тянутся к небу, в надежде ухватиться за одно из облаков, напоминающих печеные яблоки в карамели. А после, когда они были у Кима в саду, Чонин валялся на животе и наблюдал за тонкой линией спины и плеч, озорной улыбкой своего друга и его ласковыми прикосновениями к цветочным лепесткам. Бабушка нарадоваться не могла, что ее Чонинни нашел себе друга, и, стыдно признаться, но сам мальчишка тоже чувствовал что-то подобное. С раннего утра до поздней ночи они были вместе, разлучаясь лишь тогда, когда обеспокоенные родители Лу просили его хоть изредка показываться дома. Ну он и забегал на пару минут, чтобы потом убежать обратно к Чонину и повиснуть на нем с криком «Братик, я вернулся!». Они делили ночи на крыше, наблюдая за звездами, которых не увидишь в городе и рассказывая друг другу страшные истории в «пламени» фонарика, заменившего костер. Кутались в один плед на двоих, уже не стесняясь прикосновений друг к другу, и закатывая глаза на бабушкино «Сладкая парочка!». После чего Хань игриво клал голову Чонину на плечо и улыбался: - Правда, мы с братиком отлично смотримся вместе? И это было правдой. Чонин, чувствовавший ответственность за младшего, с каждым днем наполнялся уверенностью, а Хань дополнял его своими глупыми, хоть и милыми кривляниями, вечно мокрыми волосами и солнечным «Браатик!». Чонин обрабатывал его разбитые колени, дуя на них, чтобы не щипало, вытирал слезы из уголков глаз и думал, что Хань — совершенно неправильный. Он не старался казаться взрослым и мужественным, нет. Он был собой, он был совершенно открыт этому миру, а потому неудивительно, что многие его считали сумасшедшим. Чонин пару раз видел, что старшие задирали мальчишку, и тут же вмешивался, не боясь получить за него. Потому что это лето вновь связало их, как когда-то давно, и видеть благодарность солнечных глаз Чонину было невероятно приятно. Возможно, потому что он больше не был одиноким. Возможно, потому, что он чувствовал себя взрослым и ответственным хеном, без которого его мелкий просто не справится. Возможно, потому, что маленький человек-солнце стал являться к нему во снах каждую ночь, и в этом было его проклятие. Чонин и сам не заметил, как перестал думать о том, чтобы познакомиться с какой-нибудь из девушек, что жили неподалеку, перестал волноваться и бояться одиночества. Его мысли занимал лишь Хань. Понравится ли ему то, что Чонин нашел для него интересную книгу, придет ли Хань к ним на ужин, можно ли будет отпросить его у родителей на ночь... Такие мысли забивали его голову постоянно, и Чонин не видел в этом ничего страшного ровно до того момента, как однажды его тело среагировало не так, как следовало бы. Кажется, они тогда смотрели фильм в уютной бабушкиной гостиной. Было уже за полночь, с экрана доносилась приятная мелодия, а Ким увидел, что Хань задремал у него на коленях, куда забрался, волнуясь за героев. Он сжимал ногами бедра Чонина, упав головой ему на плечо и тихо посапывая куда-то в шею. И когда Ким перестал обращать внимание на то, что происходило а экране, то он понял, что мерное дыхание и губы, что касались его кожи, наполняли его тело истомой, что заставляла что-то в животе стягиваться в тугой клубок. К семнадцати годам Ким, конечно же, знал, как снять напряжение. Но он никак не думал, что ощущая запах светлых волос и чувствуя мягкие губы, касающиеся его шеи, он сможет возбудиться. Хань обнимал его за талию, где-то на спине сжимая пальчиками футболку, и слегка ерзал во сне. Ерзал обтянутой в короткие белые шортики попкой по главной причине волнений Чонина. Тот старался дышать через рот и жмуриться, пытаясь успокоить дыхание. Но ощущение горячей кожи и тугого тела, что было так близко к его собственному, не знающему ласки, сводило с ума и лишало всякой разумной мысли. Хань, почувствовавший некое неудобство между своих ног, невольно потерся о него, не просыпаясь, но тут же вздрогнул и едва слышно застонал: «Ах... Браатик...». Ким тут же резко спихнул мальчишку с себя и Хань охнул, больно ударяясь локтем об пол. Он обиженно посмотрел на Чонина и хотел уже что-то пробурчать спросонок, как вдруг заметил причину беспокойства Чонина, которую тот быстро прикрыл подушкой и фыркнул: - Там в фильме такая сцена была, а ты все проспал, дурак! - Черт, ну чего не разбудил-то, - обиженно засопел юноша, а потом, поглядев на часы, зевнул, - Мне домой пора. А то мои меня искать пойдут. - Хорошо, тогда до завтра? - неуверенно протянул Чонин, на что Хань покачал головой. - Предки берут меня с собой в город на несколько дней... Я пока не знаю, когда приеду. - О, вот как, - только и смог ответить Чонин, на что Хань пододвинулся к нему и обнял. - Я буду скучать... - Я тоже, - ни секунды не сомневаясь, ответил Ким. *** Маниакальное солнце, похоже, решило, что одиночества Чонину мало и увеличило мощность настолько, что парень едва ли не задыхался, постоянно ходил умываться и прикладывать к лицу что-то холодное. Бабушка, привыкшая к такой погоде, спокойно дремала весь день в гамаке под тентом, а Чонину не оставалось ничего, кроме как проводить все время дома, валяясь на полу и бессмысленно уставившись в телевизор. Чонин не понимал, когда Хань успел занять в его жизни столь важное место, что лишившись мальчишки, он лишился какой-то опоры, чего-то надежного и нужного рядом. Впрочем, сказать, что все эти дни Ким совсем обходился без знакомств — ничего не сказать. Он сходил к одной из соседок по наказу госпожи Ким, чтобы забрать какую-то сумку, и невольно познакомился с ее внучкой - одной из девчонок, что состояла в той компании, на которую Чонин раньше заглядывался. Она была очень красива, мила...и не стеснялась ходить лишь в купальнике. Ким больше не чувствовал себя неуверенно рядом с ней, да и девушке была явно приятна компания симпатичного парня... Но стоило только ей начать что-то говорить о том, что лучше ему не с «местным извращенцем» Ханем водиться, а присоединяться к ним, как всю симпатию к девушке у Чонина как отрезало. Он будто бы увидел перед собой Лу, и слова, такие ядовитые и завистливые, что были обращены в его сторону, заставили Чонина понять, что он зря хотел связаться с теми людьми. А потому он просто ушел, вежливо извинившись и заставив обиженную таким невниманием девушку кричать ему вслед, что он ничуть не лучше, чем Лу. Чонин на это лишь ухмыльнулся. Это он понял и без ее слов. *** Хань приехал почти через неделю. Чонин ожидал, что они встретятся утром и предвкушал эту встречу, сжимая между ног одеяло и улыбаясь куда-то в подушку уголками губ. Он соскучился, ужасно соскучился по своему маленькому другу. И ему не терпелось его увидеть, поговорить с ним и ощутить острый подбородок на своем плече. Тихая, сухая ночь позволяла огромному диску луны светить в окно его спальни на втором этаже большим и жестоким фонарем, и не давать заснуть, терзаясь желанием скорейшего наступления утра. Но из мечтательной дремы Чонина вывел резкий стук, как будто кто-то бросал камешки в стекло. Он резко поднялся и подбежал к окну, с болью в груди видя светлую макушку, закутанную в теплый плед, и босые ноги. Кажется, он бежал по лестнице, не разбирая ступеней и не боясь упасть, но перед самой дверью остановился, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце. Не вышло. А потому он просто открыл дверь и по-глупому счастливо улыбнулся: - Привет. - Братик... - прошептал Хань, алея щеками и робея перед старшим. Но прошла всего пара секунд, как он подался к Киму, привставая на носочки и сжимая в кулаке ткань пледа, и прижался губами к его губам. Чонин вздрогнул. Немного сухо, но нежно и до боли тепло. Сквозь дрожащие ресницы он видел, как мальчишка зажмурился и сам дрожал от страха. Чонин было хотел коснуться его, но Хань тут же отпрянул, почти полностью скрывая свое лицо, и все, что увидел Чонин — язычок, влажно скользнувший по нижней губе. - Хань... - Чонин было протянул руку ему навстречу, но мальчишка испуганно отшатнулся, будто боясь, что он его ударит, и припустил со двора, хлопнув дверью калитки. Ким обессиленно сполз по косяку на ступеньки крыльца и коснулся кончиками пальцев немного горящих после первого поцелуя губ. *** При всей своей слабости к дождю, Ким Чонин ненавидел грозы. Особенно когда он оставался в доме один. И почему-то погода решила испортиться именно тогда, когда госпожа Ким, словно нарочно уехала в город к его родителям по каким-то делам. Чонин сидел в гостиной, чувствуя, как тело словно сковано цепями. Возможно, это был лишь приступ его небольшой фобии. Возможно, за эти дни он просто пересмотрел ужастиков. Возможно же, виной было то, что при одном воспоминании о ночном поцелуе к щекам приливала кровь, а губы начинали болеть, будто бы желая ощутить ласку Ханя еще раз. Чонин не знал, кого слушать — разум, который говорил, что бабушка точно будет не в восторге, а родители его и вовсе убьют, или же сердце, которое медленно, но верно умирало. Той болезнью, о которой Чонин мечтал. Была ли в этом насмешка судьбы, испытание, вызов, или, наоборот, благословение — Ким не знал. Но стоило только кому-то постучаться в дверь, совсем тихо, но так знакомо, как парень, лишь пару секунд помедлив, пошел открывать. На улице, вымокший, словно котенок под дождем, стоял Хань. Белая майка и шортики липли к телу, а на содранных коленках были следы травы и крови. Чонин тут же взял мальчишку за руку и затянул в дом, доставая с верхней полки полотенце и усаживая Ханя на большой ковер перед камином. Бабушка бы наверняка в обморок грохнулась, увидев, что ее внук-негодник с ним сотворил, но Чонину было плевать. Он достал аптечку, воду, и осторожно промыл и обработал колени Лу, хмурясь. - Это где ты так? - Поскользнулся, когда к тебе шел, хен... - смущенно фыркнул парень, подгибая коленку и тихо охая от неприятной нервной боли. - Тише... - наклонившись, Ким ласково коснулся все еще немного по-детски пухлой коленки губами там, где было не больно, как когда-то делала его мама, стоило ему принести домой новое ранение. Хань закусил губу, глядя на Чонина, а потом шепнул. - Вторую тоже. Так нечестно. Чонин засмеялся такой непосредственности, но свой долг ответственного и заботливого хена выполнил, стараясь не думать о том, какая у мальчишки мягкая кожа, о только начинавшем пробиваться светлом пушке и том, что когда он подрастет, то станет действительно красивым парнем. - Осторожнее в следующий раз, - покачал головой Чонин, улыбаясь, но стоило ему только поймать внимательный взгляд Ханя, как у него внутри все перевернулось, а уши стали гореть. - Что? - Ты ведь не забыл про вчера, правда? - Ты о чем? - хотел было скосить под дурачка старший, но Лу тут же подался к нему, сжимая пальцами его футболку и притягивая к себе так резко, что они стукнулась лбами и тут же оба застонали от резкой боли и звездочек в глазах. - Об этом! - уверенно воскликнул Хань, пытаясь поцеловать Чонина, но появилась новая преграда. Даже две — смех старшего и отчего-то жутко неудобные носы. Впрочем, Чонин прекратил свою разрушающую этот момент деятельность, стоило ему только ощутить теплое дыхание и робкий язычок на своих губах. Невольно подаваясь навстречу, Чонин затянул мальчишку к себе на колени, стараясь не повредить его раны, и слегка приоткрыл рот, позволяя Ханю углубить поцелуй. Для них обоих это было чем-то новым, но нельзя сказать, что они не изучали теорию данного процесса. Очень приятного процесса. А потому и приноровились они быстро — и вот уже Чонин мягко сжимал зубами и оттягивал нижнюю губу младшего, посасывал кончик его языка и игрался с ним своим. Губы мальчишек припухли и покраснели, а когда Хань слегка отстранился, за ним потянулась тонкая ниточка слюны, которая вкупе с разомлевшим младшим выглядела до ужаса развратной. - Братик... - хрипловато пробормотал мальчишка, толкая Чонина спиной на ковер и удобнее усаживаясь на его бедрах, слегка ерзая. Он краснел и смущался, но все же наклонился к парню и мягко провел кончиком языка к самому его уху, выдыхая, - Только мой. Чонин глубоко вздохнул, осторожно перекатываясь и опуская Ханя на спину. За окном бушевала гроза и яркие вспышки освещали небо, капли дождя казались слезами самого дьявола, искушающе-таинственными и неверными. Но в солнечных глазах Ханя Чонин находил то, что было ключом к каждой его личной буре. Он понимал, что Хань так же, как и он сам, неизлечимо болен, и эта болезнь рвет его сердце и мысли, бьется на кончиках пальцев, что он нежно вплетал в каштановые пряди, улыбаясь так, как могут лишь те ангелы, что пали и познали нечто большее, чем божественная благодать. Касания, нервные и обжигающие, словно маниакальные лучи солнца, поцелуи, что срывали дыхание, но заставляли хотеть все больше... Это все казалось таким правильным в своей неправильности, что Чонин задыхался, утыкаясь носом в острые ключицы и стараясь не двигаться сразу, как только мальчишка смог принять его внутрь. Такой узкий, до болезненности, непокорный и ласковый, он царапал спину Чонина, часто-часто сглатывая от нервенной боли и пытаясь приспособиться. А Ким лишь целовал тонкую шею и шептал, что-то на грани между любовью и сумасшествием. Хань поддался первым, инстинктивно оплетая бедра старшего своими ногами и слегка морщась от неприятных ощущений в коленях. Он глубоко дышал и втягивал животик, а язык лихорадочно скользил по губам, искусанным от первого проникновения. Но Чонин был рядом, такой сильный и надежный, освещаемый молниями летнего шторма и хрипло дышащий, старающийся не делать больно. Лу вплел пальцы одной руки в густой, жестковатый ворс ковра, а второй обнял старшего за спину, слегка царапая когтями и протяжно постанывая от первых неуверенных толчков. Чонин не был более опытным, и его нервы все до последнего сжигало удовольствие вперемешку с легкой болью, потому что в мальчике было слишком тесно. Но ощущение обладания им стоило любой боли. Он осторожно наклонился к юноше и прижался лбом к его лбу, двигаясь немного глубже. Хань всхлипнул и выгнулся почти дугой, тут же стараясь, словно прилежный ученик, подстроиться под ритм, заданный старшим, сходящим с ума. Ким не выдержал, и хрипло зарычал, кончая в мальчишку и невольно прокусывая его губу до крови, но и не подумал останавливаться. Он глубоко, уверенно двигался между влажных бедер Ханя, и, схватив его руки, прижал к полу над головой, рыкнув. Лу задрожал, покоряясь и раскрываясь еще больше, двигаясь навстречу и шепча что-то вроде «Ах... Брааатик... Братик, глубже...», от чего у его хена мутился рассудок, а желание заставить Ханя кричать от удовольствия овладевало им окончательно. Он потянул юношу на себя, усаживая на свои бедра, целуя везде, куда доставали губы, и двигаясь глубоко и сильно, заставляя младшего каждым толчком и каждой лаской отбросить стеснение и стонать так, чтобы даже небу было стыдно за такого развратного ангелочка. И Хань вновь сдался, царапая плечи Чонина и насаживаясь на его член, потираясь своим возбуждением о его живот, но и не думая помогать себе рукой. Вместо этого он ласкал кончиками пальцев его лицо, вплетал их в волосы... Чтобы почти одновременно с Чонином застонать, прогибаясь в его руках, и задрожать от удовольствия, изливаясь ему на живот. Они упали на изрядно подпорченный бабушкин ковер, устало смеясь. - Тебе влетит. - Ты больше его испачкал, тебе и оттирать! - не остался в долгу Чонин, улыбаясь бурчащему мальчишке и целуя уголок его губ. - Но братик всегда готов тебе помочь...еще сильнее его испачкать. *** Они виделись каждое лето, проводя наедине едва ли не каждую секунду и наверстывая упущенное за весь остальной год, переписывались миллиардами сообщений и не отлипали от скайпа. Родители радовались, что ребята так близко дружили, и, скорее всего просто закрывали глаза на очевидное, ссылаясь на более важные дела. В день, когда Хань получил документы об окончании школы, он написал Чонину «Я и мои малыши через неделю будем у тебя. И будь хорошим мальчиком, а то все бабушке расскажу!». Чонин закатил глаза, думая, что у мальчишки определенно болезненная привязанность к его цветам, и написал в ответ то, что Хань дурак и секса он от Кима не дождется как минимум неделю. А потом пошел освобождать место на балконе и в шкафу. Потому что теперь о спокойных днях ему предстояло забыть. Но по правде говоря, Чонин был этому только рад.