Глупый сказочник

Лучи заходящего солнца преломлялись в прозрачной вазе, в которую Сольвейг только что поставила лилии, и создавали причудливые тени на светлом полу. Над горизонтом навис жёлтый диск, а небо в том месте становилось полосой из слившихся нежных оттенков синего и розового, и при взгляде на эту красоту Сольвейг сразу подумала о тёплом море. По правде сказать, она никогда не видела тёплых морей*, но именно такими их представляла. Сейчас ей хотелось оказаться там, далеко, за стеклом, на золотистом песке, где вода будет омывать ноги бережно, а не говоря каждым ударом о скалы, что приближаться опасно. Сольвейг привыкла к этому и не боялась бурной воды, но в комнате была такая напряжённая обстановка, что очень хотелось покоя и умиротворения… В реальность девушку вернул голос Ярле, переполненный эмоциями: — А ты знаешь, почему цветы завянут к утру? Сольвейг молча покачала головой и внимательно посмотрела на собеседника. — Они танцуют по ночам! — выпалил он так, будто только что сделал великое открытие. — Глупости, — Бервальд, до этого не принимавший участия в разговоре, подал о себе знать. — Цветы — танцуют? Абсурд, — в мыслях Швеции дедушка Карл** неодобрительно качал головой. — Так не слушай, если тебе не нравится, — улыбнулся Ярле, повернувшись к креслу, в котором расположился Бервальд. Тот лишь прикрыл глаза, не желая открыто выказывать недовольство. Сольвейг знала, что его откровенно раздражал этот, по словам самого Швеции, «глупый сказочник Дания», однако, тираном Бервальд не был и быть не мог, поэтому они виделись. Но только под строгим надзором. — А где они танцуют? — спросила Сольвейг, с характерным звуком постукивая каблучком о пол. — На балу, конечно же! — засмеялся Ярле. — Все вместе собираются: и цветы из сада, и те, что в лесах поблизости растут, и даже те, что стоят сейчас в вазе на твоём окне. — Ты сам видел? — Сольвейг склонилась над вазой с любопытством. В её голосе слышалось неподдельное удивление, которое не удавалось скрыть. Шутливо вздохнув, Ярле продолжил: — Конечно. Каждую ночь цветы собираются внизу, в большой зале, и танцуют до утра. Слышала бы ты, как прелестно играют белые лилии на фортепиано… Несмотря на нервную обстановку, голос Ярле звучал ровно, да и сам он излучал уверенность и спокойствие, будто бы не замечая никого, кроме Сольвейг; движения его были плавными и размеренными, а улыбка — искренней. Ничего лишнего. Его глаза горели таким ярким огоньком, что Сольвейг поняла — неспроста всё это. Дания умеет добиваться поставленных целей, когда ему это нужно, используя слабые места противников и прикрываясь своими… Сольвейг понадобилось много времени, чтобы разгадать эту хитрость. Противник очевиден. Цель — нет. Девушка вздохнула. Солнце стало пронзительно-красным, и лучи добрались до того места, где сидел Бервальд. Его льдистые голубые глаза в алом свете выглядели так жутко, что у Сольвейг ёкнуло сердце. Если бы Ярле был так же напряжён, то воздух в комнате можно было бы резать ножом. — Пора, — произнёс Бервальд, поднимаясь. Этой минуты он ждал с того момента, как Ярле открыл рот. Гость попрощался со стоявшей у окна Сольвейг и вышел вслед за хозяином, оставив девушку наедине с букетом цветов. «Белые лилии, значит, — подумала она, замечая первую звёздочку, блеснувшую у горизонта. — Почему же я ни разу не слышала их игры? Ничего, сегодня проверим».

***

Если цветы собираются на бал только тогда, когда в замке становится тихо, то нужно смотреть на них снаружи. Без малейших сомнений Сольвейг выбралась в сад через окно, как только луна показалась из-за сонных облаков. На тёмном небе сияли звёзды — единственные свидетели безрассудства Сольвейг; они же освещали ей путь через сад. Вдыхая полный влаги воздух, она вспоминала о своей природе. До боли в груди хотелось вернуться в родные края, но Бервальд не отпускал. Он понимал, что удерживать Норвегию не очень разумно с его стороны, но всё происходило вроде бы с обоюдного согласия. В любом случае, пока такое положение дел всех устраивало, на перемены надеяться не стоило. Но Сольвейг знала, чувствовала, что свобода не за горами, хотя рядом отсутствовал кто-то, с кем можно было бы разделить навязчивое ощущение. Лишь изредка навещал её Дания — тогда, когда у него появлялось время, свободное от забот государства. Встречи эти были короткими, и при них всегда присутствовал Швеция; непоколебимой константой он вырастал за спиной Норвегии. Его присутствие коробило обоих, поэтому Сольвейг не могла назвать визиты Ярле отдушиной, но они были приятны. А Сольвейг давно научилась находить что-то положительное, находясь в тупиковой ситуации. Тихо. Не слышно ничего похожего на игру фортепиано — наверное, ещё не время. Сольвейг на цыпочках подошла к окну большого зала. Пусто и темно. Она разочарованно вздохнула, как вдруг кто-то сгрёб её в охапку и потащил назад, под сень деревьев; тёплая ладонь с грубой кожей зажимала рот, мешая девушке сказать хоть слово. — Тише, тише, это я, — раздался успокаивающий голос, и стало ясным то, о чём Сольвейг думала весь вечер. — Конечно, ты, кто же ещё может выманить меня из замка таким способом, — отозвалась Сольвейг, как только Ярле убрал руку. Даже в темноте она могла увидеть его сияющую улыбку. — Потому что я всегда считал, что в душе ты маленькая девочка, которая верит в сказки! — Так ты соврал про цветы? — Сольвейг поджала губы. — Ну вот разве я не прав насчёт тебя, а? — Ярле вопросительно развёл руками. — И я не соврал. Сказки ведь нужны для того, чтобы в них верить. Тогда они сбываются. Ты мне веришь? — он лукаво взглянул на девушку. — Верю, — произнесла она без раздумий. — Тогда смотри. Ярле развернул её к себе спиной и заключил в объятия, пока Сольвейг невозмутимо следила за залом. Внезапно там начал зажигаться свет, и то, что находилось внутри, стало отчётливо видно даже с того расстояния, на котором находились наблюдатели. Цветы… они действительно танцевали! Изящные розы, самовлюблённые нарциссы, пионы в пышных платьях из розовых и белых лепестков, горделивые тюльпаны в высоких ярких шапках… Всё обилие цветов кружилось по залу, то помахивая листочками, то покачивая стебельками. Сольвейг восхищённо разинула рот, не веря собственным глазам; она бы и не поверила, если бы не шёпот Ярле: — А теперь главный номер программы… В зале появилась белая лилия. Перед ней расступились все, и она проследовала к фортепиано. Дальше Сольвейг её не видела, но полилась прекрасная нежная мелодия, под которую цветы стали танцевать парами. Вдруг девушка почувствовала движение сзади — это Ярле отпустил её, а потом в одно мгновение закружил в танце, выскальзывая вместе с ней из тени. — А как же Бервальд? — спросила Сольвейг. — Он не проснётся? — Нет, не беспокойся. — Как это?.. — Да ничего я с ним не делал, — развеял Ярле её подозрения. — Просто не проснётся. Не думай ты об этом. И Сольвейг перестала беспокоиться. Ей было уютно рядом с Ярле, и думать о чём-то совсем не хотелось; была только музыка и его тёплые руки. Закрыв глаза, она полностью доверилась ему; Сольвейг действительно чувствовала себя маленькой девочкой — это её нисколько не смущало. В груди мёдом разливалась нежность, и девушка наслаждалась этим внезапно нахлынувшим чувством. Постепенно мелодия стихла, свет погас, а цветы куда-то исчезли — не имело большого значения то, как они ушли. — Что же… Я тоже пойду, — с толикой грусти произнёс Ярле. — Ты только знай, что всё будет хорошо, — он ласково погладил её по волосам. Сольвейг замерла, опустив глаза. — Знаешь, я бы хотела, чтобы светлое будущее было сказкой. Ярле поднял брови в немом вопросе, и Сольвейг, различив этот жест в темноте, улыбнулась: — Сказки, которые ты рассказываешь, становятся явью. * Не думаю, что фем-версия участвовала в плаваниях викингов. И вас тоже прошу так думать. ** Подразумевается Карл Линней — шведский натуралист, отец систематики, креационист. Допустим, Швеция поддерживает его точку зрения. Если действие происходит в 1835-ом году, то учение Дарвина ещё не появилось на свет, а теорию Ламарка всё равно опровергли.