I swallow words like a Placebo

Сквозь открытое окно слышно шум проезжающей рядом машины, и это выводит парня из некого оцепенения. В соседних домах ночь уже давно поглотила комнатный свет, а у него лишь шумные соседи, сломанная кофемолка и без пятнадцати три на часах. Он откидывает упавшую на лицо прядь волос, выкидает окурок в давно увядший фикус и, напевая неподходящую веселую мелодию, топает на кухню, чтобы сделать себе растворимый кофе-симулякр. Усталое воображение рисует на стенах миражи – проекции замученного подсознания. Мысленно прикидывая, сколько еще времени ему понадобится, чтобы дописать конспект, Ричард утешает себя мыслью, что к четырем он закончит и даже успеет немного поспать. Рассовывая очередную ложь по карманам, он забирает кружку с горячим кофе и возвращается в комнату, стараясь не наступать на скрипящие половицы. Четкая дисгармония жизни не отпускает его ни днем, ни ночью. Ричард знает, что все это более чем неправильно, но перспектива правильности угнетает его куда больше. Хорошие концовки, они ведь не существуют, разве что на кладбищах. На сером мундире утра легкая роса, в гранях которой отражается весь мир и даже больше. От нее хочется бежать, как и от всех других отражений. Пятница – день, когда все заканчивается, поэтому парень закидывает в рот сразу две таблетки обезболивающего, собирает так и недописанный конспект и уходит из квартиры, в очередной раз забывая вынести фикус и пакеты с мусором трехнедельной давности. Тотальная деструкция идеального порядка. Это даже весело, если забыть о ночных скитаниях, куче окурков и неизменном фикусе. Огромная трещина на сером потолке внушает почти апатическую нервность, и Ричард тянется за очередной сигаретой. Перспектива в диванном отдыхе на протяжении всех выходных, плюс возможность созерцать трещину или унылый фронтон соседнего дома через вечно открытое окно кажется более красочной, чем все, что могло бы быть. На заднем фоне слышен громкий голос Флоренс, но его заглушает ругань соседей. Это все, что осталось от большого города – немного музыки, стопка книг и репродукция Босха, ведь в один до боли в легких прекрасный весенний день он собрал свои вещи и уехал. Фраза «Сначала делаю, а потом думаю» обязательно будет сверкать черными мраморными буковками на его надгробье. А сейчас – пустая квартира и последствия. Теперь SMS приходят только от оператора, а звонят лишь по поводу налогов, и это великолепно, но ночью огромным снежным комом в комнату вкатывается тишина и поглощает все, даже пустоту шкафа и трещину на потолке. Ричард прячет эти мысли в ящик с табличкой «Сентиментальная хрень» и засовывает его под кровать. Фантомная боль разлетается тысячами мелких осколков, складываясь в мрачную паутину воспоминаний. Некогда они создавали самый прекрасный в мире диссонанс, сами того не ведая, исполняли никем так и непонятую мелодию. С того времени Ричард ударился в релятивизм и в бега. Резкие перемены всегда вызывали у него мигрень и тошноту, а потом он привык никогда не привыкать ни к чему. Разве можно привыкнуть к импровизации? Именно этим и пользовался Рокэ, который сумел как-то расположить к себе мальчишку, пострадавшего из-за комплекса Алисы в стране чудес, сейчас превратившегося в старую пыльную статуэтку с камина. Он был криминальным психоаналитиком, лет на десять старше Ричарда. Рокэ приходил не реже, чем три раза в месяц и вытаскивал парня на улицу, в кино, в магазин, в кафе, куда угодно. У него были ключи от квартиры, которые он непонятно где достал, поэтому он врывался в любую пору дня, как пронзительный мистраль, и Ричард никогда не мог отказать ему. Всего лишь маленькая диверсия. Ричард не умел ничего – только бежать. Вернувшись домой, парень запирается и сразу же идет на кухню ставить чайник, даже не снимая перчаток. В его квартире уже давно царствует зима, несмотря на то, что сейчас только середина октября. Укутавшись в сквозняки, он закидывает в рот аспирин и театрально падает на диван. Хлопает входная дверь и на пол падает очередной шедевр дадаизма. Ричард морщится от головной боли и тихо шипит, как перепуганный кот. Вместо приветствия Рокэ отвешивает ему подзатыльник и идет закрывать окно. Он так и не снял мокрых грязных ботинок, а еще у него сегодня какая-то странная шляпа, непонятно, зачем он ее нацепил. У них такое сложное отсутствие отношений! Вот они двое, вот на поверхности лежат эмоции, словно голые провода, прикосновение к которым смертельное, а между ними декаданс Ричарда и рационализм Рокэ. - Болван, - тихо говорит Рокэ, накидывает на парня плед и уходит на кухню за кофе. Ричард знает, что это значит – сегодня они будут сидеть на диване и вместе созерцать трещину на потолке и унылый фронтон дома напротив. На кухне включается старый приемник и голосом Энтони Кидиса желает Калифорнии покоиться с миром. Рокэ подпевает, а потом начинает громко материться, и в этот момент Ричард чувствует себя таким живым. Вместе с ощущением жизни приходит колоссальная лень, в комнату возвращается Рокэ, несколько секунд смотрит парня и заливается смехом. - Дикон, из твоих волос уже косички плести можно, - он ставит чашку на стол, и садится на диван рядом с Ричардом. Ричард слегка морщиться от обильного запаха духов и непонятно откуда взявшегося запаха карамели, исходящего от него. То, что парень молчит, должно было значить что-то, но Рокэ знает, что тот просто опять забил себе голову чем-то, что не вписывается в понятные любому человеку измерения. Ричард ведь не любит физику, какое ему дело до всего этого? Он безмятежно смотрит в потолок, безмолвно принимая грубую заботу Рокэ, которую тот дарит ему, и тут уже не разберешь, кому это нужно больше. Такой легкий симбиоз – никто никого не поучает и не пытается исправить, они просто есть, рядом или порознь, как маленькие частички в вакууме, иногда соприкасающиеся, сразу же разлетаются в разные стороны до следующего столкновения. Из редких рассказов Ричарда Рокэ знал, что до приезда на край мира тот, похоже, был полной противоположностью себе нынешнему. У них было одно единственное условие, выдвинутое Ричардом: Рокэ никогда не будет копаться в его подсознании, выворачивая наизнанку душу, и обоих это устраивало. - Свет выключили, - зачем-то сообщает Ричард равнодушным тоном. Если он и говорит о чем-то, то речи его пусты. Рокэ откидывает волосы с лица парня и усмехается. А кофе сегодня отвратный. Глядя куда-то на стену, он начинает накручивать прядь волос парня на палец, и это так бессмысленно, что Ричард начинает смеяться. Он устраивает голову на коленях Рокэ, и они смотрят «Три шага в бреду» Феллини на стареньком ноутбуке Ричарда. Звук имеет свойство портить все. На каком-то подсознательном уровне Ричард знал, что иллюзия спокойствия вскоре снова превратиться в подобие комы. Jefferson Airplane спрашивают, «Неужели ты не хочешь полюбить кого-нибудь», и парень думает о том, что это похоже на довольно плохую шутку над ними обоими. Рокэ срочно надо было на работу, а в ящике «Сентиментальная хрень» пополнение из излишне эмоциональных мыслей. - Завтра пойдем в парикмахерскую, дурачина, - на прощание говорит Рокэ и исчезает так же громко, как и появился. Холодно, безумно холодно, кажется, отключили отопление. Пол одиннадцатого, дрожащая свеча и «Семь смертных грехов» Павича. Раньше казалось, что так будет легче, а теперь Ричард понимает, что легче станет разве что от столкновения с поездом. Может, он поумнел, а может просто разочаровался. Парень не раз мысленно возвращался к тому дню, настолько часто, что теперь обводит его красным маркером в календаре. Он терпеть не мог одиночества, а в один день сорвало тормоза: просто оборвал все связи и сбежал. Прошел уже год, пять месяцев и двадцать четыре дня, на серой стене напротив кровати закат в фовическом стиле, а Ричард опять открывает окно и курит. Что может быть лучше плацебо? Ответ есть, но он настолько приторный, что не хочется нарушать ни одного закона физики ради него. У Ричарда было полчаса до конца света, и если бы он знал, остановил бы землю и сбежал за пределы Вселенной, но он знает лишь то, что он здесь, а остальное сейчас за стенами, поэтому не имеет значения. Поэтому он свешивает голову с дивана и, напевая Sweet Dreams, прыгает с утеса в котел с кипящими воспоминаниями. Саморазрушение тоже может приносить удовольствие. Он вел блог под названием Лекарство от меланхолии. Там было все, разноцветная мозаика его душной жизни. Тогда его называли Диком, он все время проводил с друзьями и писал в блог о том, как по уши влюблен в своего соседа по квартире. Теория вероятности не такая уж сложная штука, поэтому не было ничего странного в том, что сосед по комнате читал как-то этот блог, хотя, это немало удивило Ричарда. Они жили в разных мирах, или же в одном, но видели его с разных сторон. Раз. Два. Три. Гардэ! После очередной ссоры до трех часов ночи Валентин ушел спать, Ричард – за ноутбук, писать в блог, но минут через пятнадцать не выдержал и побежал курить. Даже норны не ведают, зачем Валентин пошел к нему в комнату, но когда Ричард вернулся с балкона, ему отчаянно захотелось пойти обратно и перешагнуть через перила. Они ничего не сказали друг другу. Валентин ушел в свою комнату, а Ричард лег на кровать и так пролежал до утра, а потом уехал. Просто. Как можно дальше. Автостопом. На край света. Первая их встреча с Рокэ состоялась у него в ванной, в этой же квартире где-то посреди ночи. Тогда еще не было привычки запирать дверь на замок, а здравый смысл не вернулся на свою орбиту. Ричард сидел в одежде в ванной под зонтом, а из душа лилась вода. Рокэ пришел ругать соседей сверху по просьбе миловидной девушки, что жила этажом ниже, которую он затопил. Тогда он остался с Ричардом до утра, пытаясь растормошить глупого мальчишку, а потом стал приходить постоянно. Он знал о Ричарде все, что было нужно, и это создавало иллюзию безопасности. Как колебания маятника, размеренно, не выходя за рамки, им обоим не были нужны чувства, только кто-то, кого не потеряешь, проявив свои худшие стороны. Вот они, снова пересеклись на экваторе, столкнулись и разлетелись на разные полюса. Размеренная неожиданность с привкусом дежавю. Ричард хохочет и резко садится, выражение лица Рокэ в тот день было незабываемым, один из многих моментов, бережно хранимых на фотопленке памяти. Фикус, который служит вместо пепельницы, тоже Рокэ притащил, вместо оставленного в прошлом кактуса. В дверь стучат, юноша бросает странный взгляд на растение, будто надеется, что оно пойдет и откроет дверь, нехотя поднимается, обтягивает футболку с красочной надписью ядовито-фиолетовыми буквами «My ashtray heart», берет свечу со стола и, проклиная на латыни Рокэ, топает в прихожую. Распахнув входную дверь, Ричард чуть не роняет свечу. Цугцванг. Сердце танцует тарантеллу, а здравый смысл опять покидает орбиту. На пороге стоит Валентин в мокром пальто и размотавшемся сером шарфе. Ричард сначала пытается убедить себя в том, что он спит, потом – что все в порядке. Они молчат, как в последний раз, когда виделись. В коридоре загорается свет, а земля начинает крутиться слишком быстро для Ричарда, он больше не может стоять на ногах.