— Кто там?
Дверь тихо скрипнула, и в темном проеме, примерно на уровне пояса, показалась золотистая челка.
— Почему не спишь? — Болланет отвлекся от бумаг и повернулся к сыну. — Я же сказал, ложись и не мешай мне.
— Расскажи мне сказку? — мальчишка неловко ковырнул ботинком порог, так и не решившись зайти.
— Сказку?
Дюрер кивнул, повисая на ручке двери. Спать совсем не хочется, а в кабинете темно и от сквозняка колышутся занавески. Может быть, за ними кто-то прячется и смотрит блестящими глазами как заключенные из-за решеток. Отец часто берет его с собой, но никогда не позволяет выходить в те коридоры одному. Говорит, ему могут причинить вред. И правда, почти все глядят презрительно, зло. А некоторые — печально, словно что-то потеряли, но злых больше. Заключенные не любят его отца, потому что он строг к ним, и его самого тоже… Но никто из них не станет прятаться за занавеской. Значит, там…
— Я не знаю сказок! Иди спать!
— Но…
— Быстро!
— Но Луису и Гилу отцы рассказывают сказки, — неожиданно тихо, но твердо возразил Дюрер. — Перед сном.
— Ты что, девчонка или младенец? Тебе восемь лет уже, — Болланет начал сердиться: он не любил сказок и, даже когда сын был совсем маленьким, читал ему их с неохотой и безо всякого интереса. — Иди спи!
Повесив голову, Дюрер скрылся за дверью, по-детски шлепающие шаги прозвучали до угла и там замерли. Ждет, паршивец…
Встав из-за стола, Болланет вышел в коридор. Сын, увидев его, юркнул в приоткрытую дверь кабинета. Ну и пусть, оттуда он никуда не денется.
Пройдя по тюремному коридору, он остановился у крайней камеры. Молодой мужчина с рыжеватыми, взлохмаченными волосами, похожими на львиную гриву, поднял голову. Но выглядел он совсем не царственно: бледный, с заострившимися чертами лица, под глазами залегли темные круги.
— Это про тебя говорят, что ты писатель? — нетерпеливо спросил Болланет, наклоняясь к решетке. Мужчина хмыкнул, равнодушно пожав плечами.
— Говорят. И что с того?
— Отвечай на вопрос, — Болланет нахмурился. — Мне не до болтовни.
— Да.
— Сказки знаешь?
— Что? — заключенный не удержался от вопроса. — Сказки?
— Да, сказки, дурацкие сопливые детские истории!
Не ожидая от собеседника такого рыка, писатель едва не отпрянул к стене, но все же ответил:
— Раньше много знал.
— Вспомнишь, — Болланет лязгнул ключом в замке. — Идем.
— Рассказывай что хочешь, лишь бы он мне не мешал. И учти, — он сделал паузу, — отвечаешь за него головой. И не только ей.
Когда они вошли в кабинет, наследник сопел на кушетке, накрывшись одеялом с головой. Что, уже спит?! Стоило устраивать этот балаган… Или…
Отец прислушался к дыханию: нет, слишком громко и ровно для спящего.
— Дюрер, это… — Болланет оглянулся на писателя: спросить его имя он, конечно, не удосужился.
— Леон, — криво улыбнулся тот.
— …он расскажет тебе сказку.
Мальчишка выглянул из-под одеяла. Гость был высоким и лохматым, в мятой бежевой рубашке. Страха он не вызывал, но во взгляде было что-то такое… Недоброе. Этот человек сейчас меньше всего на свете хотел рассказывать сказки, какие бы то ни было.
Дверь закрылась. Леон потер плечо, на котором сжались пальцы Болланета, прежде чем тот покинул комнату. Он явно не шутил про «отвечаешь».
Повернувшись к чиновничьему сынку, сказочник нервно обтер вспотевшие ладони об рубашку. Что ему рассказывать, с чего вообще?
— Почему ты?
Отлично, теперь еще и объяснять, почему именно для него такая честь. Обойдется. Но нарываться на гнев Болланета…
— Несколько лет назад я писал книги для детей. И для взрослых.
«А потом я написал что-то, что не понравилось какой-то важной шишке, может даже твоему отцу»
— А теперь ты здесь… не пишешь? — в голосе мальчишки была странная смесь интереса и задумчивости. Таким тоном дети говорят о найденной мертвой птице: правда ли, что она больше не будет летать?
— Нет. Это… не то место, где можно писать сказки…
— Тогда расскажи мне старую, — Дюрер натянул одеяло на плечи и улегся в глубине жесткой кушетки, явно не рассчитанной на то, что на ней будет спать ребенок. Зачем Болланет таскает его за собой даже сюда, в тюрьму? Может, он его и в суд берет, и в бордель?
Леон присел на край импровизированной постели. Мальчишка совсем не похож на отца, разве что цветом волос, а характер… Неизвестно, что из него вырастет в такой обстановке.
— Леон, — услышав свое имя, мужчина вздрогнул. — Расскажи.
Придется рассказывать.
— Слушай. Жил когда-то в нашем городе мальчик… Обычный дворовый мальчишка, который лазил с друзьями по садам и бегал по улицам…
Леон говорил медленно и ровно, один за другим вспоминая эпизоды из своего детства и даря их придуманному мальчику… Гайзу… да, пускай, хорошее имя. Он почти не смотрел на Дюрера: если прикрыть глаза, можно было представить, что рассказываешь сказку младшему брату. Хотя он уже, пожалуй, взрослый для них.
Спустя десяток минут он повернул голову. Мальчишка как будто уснул, но, едва Леон умолк, светлые ресницы дрогнули:
— Еще расскажи…
Писатель продолжил. Вопреки ожиданиям, привычное занятие успокоило и его. Увлекшись, он не сразу обратил внимание на то, что подопечный уже несколько минут крепко спит, зажав в кулаке угол маленькой диванной подушки.
«Это ребенок… Одни говорят, дети жестоки в своей сути, другие — что невинны. От змеи рождается змея, но может он будет не таким, как отец?»
Леон вполне уяснил для себя выбор Болланета: любой из заключенных, способный связать пару слов, просто свернул бы шею этому щенку через несколько строк и потом встретил бы пулю, жалея лишь о том, что лучшая в этих стенах месть так и останется никому неизвестной. А он, недобитый романтик, сидит здесь на кушетке и смотрит на золотистую, как у его брата, челку.
***
— А Леон сегодня будет рассказывать?
— Нет, — отрезал отец, перекладывая бумаги. Дюрер не отступал:
— Но почему? Я хочу, чтобы он пришел! — такое положение дел перестало нравиться Болланету уже давно. Сначала сын все так же приставал к нему, потом стал чаще говорить про этого писаку, а теперь требует его сюда… Нечего баловать, переживет.
***
— Куда ты дел моего Леона? — мальчишка сжал кулаки, едва удерживаясь от того, чтобы закричать или разреветься: ведь тогда отец точно его накажет. — Где он?
— Никуда я его не девал, — спокойно произнес Болланет, — ты сам видел, в камере пусто.
— Его выпустили?
— Возможно.
Слухи в тюрьме распространяются очень быстро, если обронить пару слов в нужном месте. Особенно слух, что кто-то нянчится с чиновничьим щенком…
— Я сам расскажу тебе что-нибудь, — так и быть, лишь бы не ныл. Но Дюрер резко качает головой:
— Не хочу, — он направился к двери, но задержался на пороге:
— Когда я вырасту… буду сильным и главным…
— И что тогда? — усмехнулся отец.
— …у меня будет все, что я захочу. Только мое. И никто не сможет у меня его забрать.
