Капитан

«Это пора заканчивать», — думает Йозак однажды, когда из-за двери, у которой он караулит вот уже третий день, раздается звон разбитого стекла. Ему и впрямь стоит вмешаться; немудрено, что на Конрата не действуют слова и убеждения. На него вообще невозможно как-либо подействовать — слишком сильный, закаленный цинизмом и равнодушием. Сильный? Йозак качает головой. На этот раз он входит, не стучась. Конрат сидит на полу у кровати, с которой сползла простыня; рубашка на нем расстегнута, так, что видно оплетающие тело бинты, сквозь которые кое-где проступает кровь. «Целители», — думает Йозак, но тут его взгляд останавливается на сверкающем кулоне. Надел все-таки; прошло время, когда просто сидел, глядя в неизвестность и изредка дотрагиваясь до синего камня кончиками пальцев. Аристократы, они все такие. Свяжешься — проблем не оберешься. Как можно не понимать простую истину: главное — выжить? Остальное потом наладится. Жизнь — это борьба, и, казалось бы, если ты — капитан, то должен понимать это лучше кого-либо. Конрат не понимает. Конрату не приходилось раньше бороться за выживание. От этого он всегда был защищен. Отсюда и его проклятая, подкрепленная личным талантом, самоуверенность, которая сейчас дала трещину. — Что разбилось? — вкрадчиво интересуется Йозак. Конрат не отвечает. Смотрит куда-то вдаль, опершись локтем одной руки на кровать, а вторую неосознанно прижимая к ране в боку; человек, которому все равно, жить или умереть. Разбитый. Йозак переводит взгляд на опрокинутый стул для посетителей. Рядом с ним — осколки и рассыпавшиеся синие цветы. «Конрат, стоящий на земле». «Где теперь твоя опора, капитан?» Цветы оставил Вольфрам. Йозак хорошо помнит, с каким выражением лица младший сын королевы заходил в эту комнату — или палату? Робкая надежда на примирение вкупе с терзающей тревогой, — Конрат встретил Вольфрама молчанием, и надежда того разбилась, как прибой о скалы. — А бинтов на тебе меньше не становится, я смотрю, — ухмыляется Йозак. У него самого — рука на перевязи: могло быть и лучше. Но тогда Конрат остался бы на поле боя. — Ты в них еще не путаешься? — Долгое знакомство с Конратом научило Йозака не ждать ответа. Он не ждет и сейчас, вместо этого проверяя, надежно ли закрыта дверь. Здесь хорошая звукоизоляция, в этом Йозак уже успел убедиться. — Знаешь, — признается Йозак, подойдя к кровати, — я всегда тобой восхищался. Конрат молчит. Йозак опускается на корточки, заглядывает в пустые глаза: — До этого момента. Ты хуже Адальберта. Проблеск мысли во взгляде; мысль, но еще не ненависть. Слишком слабо. — Это, — Йозак поддевает пальцами цепочку с кулоном, — незаслуженный подарок. Она ведь на тебя рассчитывала. На то, что ты будешь жить. — Жить? — медленно повторяет Конрат. — Чего ради? Ее больше нет. Мысленно поздравляя себя с успехом, Йозак отпускает цепочку. Его рука сжимает шею Конрата, и это ни в коей мере не дружеский жест, не игра; все всерьез, и глаза Конрата открываются шире. — Ты сам себе противоречишь, — сообщает Йозак насмешливо, почти что холодно — так в былые времена частенько говаривал с ним сам Конрат. — Ты ведь все еще жив. Хочешь, я это исправлю? — Йозак. — Больше Конрат не говорит ничего. Его голос звучит сдавленно, но он не сопротивляется. Пока еще — нет. — Не вижу смысла убеждать тебя в прелести жизни, — говорит Йозак с кривой усмешкой. — Я делаю это Шин-О знает сколько времени, но ты все равно пропускаешь мои слова мимо ушей. Не лучше ли дать тебе то, чего ты по-настоящему хочешь? Сам ты никогда не решишься умереть. Будешь прикрываться долгом и прочей чушью. На самом деле плевать ты на все это хотел. И на долг, и на погибших товарищей, и на чувства собственного брата. И, в особенности, — на Сюзанну-Джулию. Вспышка гнева в потухшем взгляде: — Не смей!.. — Ты ничего для нее не сделал, — жестко напоминает Йозак. — И не собираешься — ни жить, ни умереть. Ты разрываешься между двумя огнями и не можешь определиться. И такой, как ты, еще пытается командовать? Я отказываюсь называть тебя своим капитаном. Если ты не можешь решить сам — я решу за тебя. После стольких лет мучений с тобой у меня есть это право. — Йоза… — Конрату не удается договорить, потому что в следующую секунду Йозак впивается в его губы, и это нельзя назвать поцелуем — скорее укус, во рту солоно от чужой крови. Чуть отстранившись, Йозак слизывает ее со своего подбородка, пока Конрат, от чьего равнодушия не осталось и следа, пытается освободиться. Эти попытки обречены на провал — надежно удерживая его руки, Йозак как будто ненароком задевает коленом рану в боку. Конрат кривится от боли: — Что ты… — Что я себе позволяю, ты хотел спросить? — интересуется Йозак. Боль — это хорошо, она говорит о том, что ты жив. — Ну, ты же не можешь решить, что с собой делать. Поэтому с тобой сделаю — я. Все, что пожелаю. У меня могут быть и свои желания, как ты думаешь? — Ты… — Конрат с яростью смотрит на Йозака, сцепив зубы, но вырваться у него не получится. «Прости, капитан. Не в этот раз». — Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь? — Отправишь меня под трибунал? — скалится Йозак. — Возможно, но не раньше, чем я получу желаемое. — Ты для этого... меня вытащил? — спрашивает Конрат. По его спокойному тону Йозак понимает — отвлекает. Пытается выиграть время. Такая показная покорность — не более чем обманный ход. — Какая теперь разница? — Йозак заламывает Конрату руки за спину. Связать их при помощи валяющейся тут же простыни — плевое дело. Не только запястья, но и локти, разумеется, — так, чтобы не освободился. Нет, освободиться Конрат, пожалуй, что и сумел бы. По внешнему виду не скажешь, но физически он немногим слабее Йозака, а то даже сильнее. И неважно, с мечом или без меча. Но это обычно. Сейчас — особый случай. Сейчас Конрат разбит. Он не издает ни звука, когда Йозак вздергивает его на ноги, а затем валит на кровать — для начала на живот. — Всегда хотел это сделать, — говорит Йозак, стягивая с Конрата штаны: никакого нижнего белья. Предусмотрительно. — Ты... Йозак... — Кричи громче, — предлагает Йозак. Он не врет про «всегда хотел» и одновременно — говорит неправду. Три дня назад он рискнул жизнью, чтобы спасти своего друга, прошел по острию меча, но не до конца. Он все еще балансирует на остром лезвии, а Конрат — этот стремится упасть. Сдаться. Вытащить с поля боя — мало. Это — не спасение. В луже на полу, среди рассыпанных цветов, танцуют отблески пламени. — Расслабься, — облизывая собственные пальцы, советует Йозак. Он не сомневается — Конрат никогда не делал этого. Не так. — Отпусти, — цедит Конрат, чуть вздрагивая, когда влажная от слюны рука Йозака накрывает его пока мягкий член. — Это приказ?.. — расслабленным тоном интересуется Йозак. — Не пытайся дергаться… если не хочешь пострадать. Разумеется, Конрат не слушает — и Йозаку приходится впиться пальцами свободной руки в рану на его боку. Он чувствует жар, исходящий от воспаленной плоти, и тепло просочившейся крови; Конрат не может сдержать протяжный стон. Но стонет он не только от боли. — Заводит, да? — мягко интересуется Йозак. Член Конрата, по которому он движет рукой вверх-вниз, постепенно твердеет, пальцы другой руки окрашиваются кровью. — Тебе нравится боль? — Будь ты… — Конрат прерывается на полуслове. Сейчас его связи с миром ослаблены; потому, наверное, его тело чутко реагирует на происходящее. Настолько далеко Йозак не заходил в самых смелых своих фантазиях. Ослабевший от ран и потерь Конрат, полностью предоставленный его воле... — Я дам тебе то, чего ты хочешь, — обещает Йозак. «То, что в чем ты по-настоящему нуждаешься». «Кровь — лучшая смазка», — думает Йозак, окровавленными пальцами обводя плотно сжатый вход. — Я не… хочу… — на полувыдохе. — Что ж ты тогда не сопротивляешься? — меланхолично интересуется Йозак. — Сдается мне, кто-то тут неискренен с собой. «Хотя ты никогда не был искренен… капитан». Конрат стонет, когда в него проникает первый палец, и, как подозревает Йозак, — не от боли. Или не только от боли. Конрат стонет, отчаянно пытаясь замолчать собственные стоны, — не получится. Постепенно животное удовольствие одолевает его, вышибая из головы лишние мысли. «Если больше некому это сделать, я залижу твои раны». Надавливая большим пальцем на головку члена Конрата, Йозак чувствует, как кровь ударяет в голову; он не врал про «всегда хотел», но и не был искренен до конца. С Конратом всегда так — можно забыть об откровенности. Даже сейчас, когда его душа распущена, как вязание, а стойкие синие цветы разбросаны по полу. Нет смысла срывать цветы, которыми восхищаешься. «Тесно», — думает Йозак, добавляя второй палец. Тесно и горячо; будет больно. И неизвестно, кому больнее. — Все еще не хочешь? — спрашивает Йозак, убирая руки. Правая — влажная от чужой смазки. Расстегнув ширинку, Йозак проводит этой рукой по собственному давно вставшему члену. Конрат отвечает нецензурной, почти площадной бранью. — Странно слышать такое от аристократа, — хмыкает Йозак. Он не собирается затягивать. Головка члена входит с трудом. Дальше дело идет легче, но ненамного. Конрат хрипит; капли смазки срываются с его собственного члена, и, придерживая Конрата за бедра, Йозак готов поклясться: сейчас он думает о чем угодно, только не о своих душевных терзаниях. Скорее, о том, какой казни подвергнет своего подчиненного завтра… — У тебя сбилось дыхание, — говорит Йозак, введя член в Конрата почти до основания. — Неужели так больно? У него самого сбилось дыхание. Приходится напоминать себе о том, что это необходимо — дышать. А еще — двигаться. Вначале — медленно. Впереди — вся ночь, некуда спешить. — Дыши ровно, — советует Йозак, когда Конрат давится очередным стоном. — Ровно. Это невозможно — дышать ровно. Не в такой ситуации; Йозак снова сжимает член Конрата, не жалея промокающих бинтов, играет с его раной. Не так она и серьезна, эта рана, у них обоих бывало и хуже; то, что страшнее всего — глазами не увидеть. — Дыши ровно! — почти кричит Йозак, но у Конрата не получается. Только и остается, что перевернуть его на спину и увидеть: закушенные губы, раскрасневшиеся щеки, глаза, подернутые поволокой страсти. «Капитан». Мысль не отрезвляет. Йозак очень старается сам дышать ровно, двигаясь нарочито медленно, затягивая до невозможности. Прорывающиеся стоны Конрата становятся мучительно протяжными. — Мы выжили там, где никто не сумел, — склонившись к уху Конрата, прерывисто шепчет Йозак. — Мы живы. Дыши. От неожиданности Конрат и вправду вдыхает — и не может сдержать стон во время очередного толчка. Медленнее, уговаривает себя Йозак. Он больше не притрагивается к члену Конрата. Все не должно закончиться быстро. Вместо этого кончики пальцев Йозака дразнят соски Конрата. Возможно, изначально те не были особенно чувствительными, но сейчас Конрата возбуждает все, любая стимуляция — Йозак видит это в его помутневших от страсти глазах. Не пустота. Теперь — не пустота. — Дыши ровно, — говорит Йозак, придерживая Конрата за плечи. Тому явно неудобно лежать на связанных руках, но сейчас, должно быть, даже эта мука кажется сладкой. Наутро останутся следы, удовлетворенно думает Йозак. Кстати, о следах. Наклонившись, он прихватывает сосок Конрата зубами и, недослушав судорожный вздох, уже втягивает губами кожу на шее. Останется след. И не один. — Дыши. Приподняв бедра Конрата, Йозак изменяет угол проникновения. Вскрик Конрата после первого же толчка кажется изумленным. «Что-то изменилось», — думает Йозак. Он не обманывается — это ничего не значит. Просто реакция тела. Глупо даже думать, будто ему удалось дотянуться до души Конрата, до этой разорванной, потерявшей смысл… Конрат больше не прячется за чувство собственного достоинства. Сейчас он полностью открыт — делай, что захочешь. Что захочешь. — Ты все еще хочешь, — руки Йозака сжимаются вокруг шеи Конрата, все крепче и крепче, — умереть? Конрат хрипит, не в силах ответить; он становится еще теснее, чем прежде, но Йозак продолжает двигаться, наращивая темп. Он не сжимает пальцы на шее Конрата слишком уж сильно и велит, как раньше: — Дыши. Конрат жадно глотает ртом воздух. Чуть ослабив нажим, Йозак наклоняется и целует Конрата. Тот кончает еще до того, как ответить на поцелуй. Перед глазами Йозака мелькают беспорядочные обрывки образов и воспоминаний; его первая женщина после первого боя — светловолосая проститутка; на ее лице — татуировка, и она, улыбаясь, предлагает сделать такую же Йозаку, а изображенная на ее груди бабочка оживает и срывается в полет; люди. «Мы — люди, а сквозь тебя растут цветы… капитан». *** — Никого не осталось, — говорит Конрат, глядя на мечи, воткнутые в землю. Их и правда слишком много — память о погибших. Йозак молчит. Он мог бы сказать: «Мы — остались», да и не они одни, вообще-то. Но Конрат не станет слушать. Если только не вломиться в его комнату, где нужно ступать аккуратно, чтобы не раздавить хрупкие осколки; не связать его и не трахать до умопомрачения, пока в забитой чужими проблемами голове не останется лишних мыслей. Йозак до сих пор видит, как это могло бы быть. Йозак радуется, что этого не было.