Девочка и Памятник

Джен
G
Завершён
43
Размер:
6 страниц, 1 часть
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
43 Нравится 10 Отзывы 5 В сборник Скачать

Часть 1

Настройки текста
      По Москва-реке гулял ветер. Веселый озорник, он игриво поднимал и тревожил черную гладь. Отражение шевелилось и извивалось, словно кривое зеркало. Этой весенней ночью было особенно тепло. Особенно нежно смотрели далекие звезды и острая как кинжал Луна. Этой ночью всё было иным. Непохожим. Темное небо с головой накрыло столицу. Машин на дорогах было мало. Тротуары и улицы были пусты.       В саду на Никитском бульваре, во дворе дома №7а царила почти такая же атмосфера. Здесь было ещё спокойнее, чем на бульваре. Звезды проглядывали через густые кроны деревьев. Изредка ветер вздымал их листву как волны, и тогда бледный холодный свет падал на высокий сгорбленный силуэт.       Укрывшись темным плащом и спрятав лицо, чуть щурясь, на камне сидел человек. Запахнувшись в дорожный плащ, он, казалось, дремал. На его коленях сидела маленькая девочка. На ней была школьная форма: рубашка с темной юбкой, белые носочки и черные туфельки. На подрагивающих плечиках покоились две косички. У ног стоял черный школьный портфель.       Крепко обняв шею мужчины, девочка терлась щекой о его лицо, словно котенок.       — Не плачьте! Ну и ладно! Ну, сожгли и сожгли! Новый напишете! — она ласково погладила мужчину по волосам. — Не будете плакать?       Мужчина отвечал на всё лишь еле заметной улыбкой в усы.       — Знаете, а мы можем с Вами вместе погрустить! Меня сегодня в школе ударили. Я стояла в стороне, а они подскочили ко мне, окружили... Что я им такого сделала?.. Вот, это оттуда! — девочка приподняла край юбки и оголила колено, на котором зияло уже синеющее пятно. — Все смеялись, а мне больно было. Ну ладно, поболит и пройдет! — она широко улыбнулась. — А Вас когда-нибудь обижали? Смеялись?.. Вижу, было дело. По глазам Вашим вижу.       Ветер тихо перебирал листву, мягко трогал выбившиеся пряди волос девочки. Лицо мужчины оставалось прежним. Неизменным.       — Как тут тихо… Интересно, о чем шепчутся листья? Никогда не задумывались? А мне всегда было интересно! Может, они шепчутся о том что видели за день? Или, например, сколько собак сидело под их деревом? Сколько людей проходило мимо? Сколько останавливалось, или не останавливалось вовсе…       Ветер почти неслышно забирался в кроны деревьев. От его дыхания тихо покачивались со скрипом стволы. Редкая птица садилась на ветки.       — А ещё сегодня днем бабушка готовила суп. В такой большой (она показала руками) кастрюле. А над ней на веревке висели белые воротнички, только что постиранные. И тут на них села муха. А бабушка как даст по ней половником! Веревка дернулась, и воротнички упали прямо в суп! Как же бабушка раскричалась! А потом, как вытащили их из кастрюли, долго смеялись… — она звонко залилась детским и непринужденным смехом. — И всё же, как тут тихо и уютно… — девочка чуть-чуть поерзала на коленях собеседника. — Здесь забываешь всё что тебя связывает с миром… Попадаешь в совершенно иной. Или перемещаешься во времени. А может, оно тут вообще останавливается?       Её собеседник молчал. Печальная улыбка застыла на его губах. Глаза смотрели сквозь лицо девочки. Куда-то вдаль. Куда-то вглубь. Даже внезапный порыв ветра не заставил мужчину отвернуться или спрятать лицо, отвести взгляд.       — Ой! Какой ветер холодный налетел… Николай Васильевич, накройте меня, пожалуйста, своей железной шинелью! Я так замерзла!       Гробовое молчание. Ответа не последовало. Руки мужчины не дрогнули.       Девочка секунду смотрела в его лицо, а после опустила взгляд и вдруг осторожно накрыла своей ладошкой его широкую руку. Она оказалась такой… ледяной.       — Николай Васильевич, — почти шепотом проговорили детские губы, — и всё же Вы… Вы такой… такой замечательный! Вы самый замечательный друг на всем свете! Самый, самый! Никто ещё не был со мной так нежен и ласков, как Вы! — голос её задрожал. Наверное, от холода, который принес с собою северный ветер. А впрочем кто знает.       — Ведь Вы один меня можете выслушать, а главное понять! Вы ведь сами знаете, в наше время ведь не все так могут… Николай Васильевич, почему Вы молчите? Я Вам надоела? — она крепко прижалась к нему и положила осторожно на плечо свою головку. — У Вас такие холодные руки. Замерзли, наверное, здесь сидеть… Ой, а хотите, я Вас поцелую? — девочка крепче сжала объятия и её лицо озарилось от этой замечательной идеи. — Можно? — слушая в ответ лишь тишину, она подтянулась и осторожно поцеловала его, коснувшись губами холодный щеки. Их глаза встретились, но только на секунду.       Тихо вздохнув, она отстранилась, погладила мужчину по волосам и вновь вернулась в прежнее положение.       — Николай Васильевич, почему Вы молчите? Не печальтесь же! Я надоела Вам… Куда? Куда Вы смотрите, Николай Васильевич? Дайте же мне ответ! — на её светло-голубые глаза внезапно набежали слезы.       Не давал ответа Николай Васильевич. Молчал. В раздумьях смотрел он в сторону, невольно пронзая взглядом лицо девочки. О чем он думал? Куда смотрел?       — Что там? — взгляд девочки устремился в ту же сторону.       Куда смотрел Николай Васильевич? Куда был устремлен его взор? В наше прошлое? В будущее? В настоящее? В то настоящее, в котором мы сейчас пребываем? Как мы сейчас живем? Упрекал ли он нас в этом? Жалел ли? Хвалил?       — Проснитесь, Николай Васильевич! — сорвалось с детских губ тихое, но полное отчаяния восклицание.       Печаль охватила сердце. Всё тело обдало резким и сильным холодом, от которого моментально исчезло последнее, с трудом накопленное тепло. Неминуемо живые глаза остекленели. Горькие слезы покатились по щекам и упали со звоном на тонкие длинные пальцы. Она положила свою ладонь поверх его. Их взгляды встретились снова. Ветер ударял в лицо. Вокруг всё незаметно затихло…       — Эй! Кто там?! Что за молодежь пошла! А ну слезай оттуда! Слышишь?! — чьи-то быстрые громкие шаги. — Вы! Вы с ума сошли! Немедленно слезайте оттуда! Иначе я сейчас милицию вызову! Кому говорю, слышите?!       Девочка повернула голову, обхватив плечи собеседника, чтобы не съехать с его колен.       Снизу на неё смотрел высокий человек с длинной палкой в руке. Он был одет в брюки со свитером и накинутый сверху на плечи бежевый плащ, пояс которого волочился по земле за своим хозяином, явно незаметно для него самого.       — Зачем Вы кричите на меня?       — Издеваешься?! А ну слезай оттуда! Сейчас же! Я сейчас милицию вызову! А ну слезай с Гоголя! — горячился незнакомец.       Девочка испуганно посмотрела в лицо своего собеседника и, немного поколебавшись, выпустила его из объятий и спрыгнула вниз. Посуровел взгляд Гоголя. Его брови дрогнули, опустились вниз, а глаза внимательно нацелились на стоящего внизу нарушителя его покоя.       — Господи! Так это опять ты?! Который раз ловлю тебя! Сколько можно?! Доиграешься когда-нибудь! Вот вызову милицию, и в тюрьму посадят за вандализм… ты меня слушаешь?! — сорвался на нервный крик смотритель.       Девочка потупила взгляд, чувствуя густой румянец на своих щеках, но отойти от гранитной плиты не решалась. По её щекам текли слёзы. Не то оставшейся печали, не то уже от страха. Прижавшись внезапно лицом к ледяной плите, она старалась всеми силами скрыть своё волнение и раскрасневшиеся глаза.       — Ох, ну и дети пошли! А ну уйди оттуда! Памятники даны, чтоб... э-э-э, чтоб память была! Чтобы на них смотреть можно было! А не для того чтобы по ним лазали! Понимаешь?! Не лазали! Подобные тебе! — смотритель резко шагнул к девочке и собирался уже схватить её за руку, как вдруг налетел сильный порыв ветра. Да такой сильный, что мужчину даже оттолкнуло в сторону. Смотритель невольно охнул от внезапного удара прямо в лицо.       — Что за?... — он ринулся вновь к своей цели, как вдруг замер и, даже не понимая до конца зачем, поднял глаза наверх.       Гоголь прожигал его взглядом. Смотритель оторопело приоткрыл рот и невольно втянул голову в плечи. Гоголь смотрел прямо на него со своей каменной плиты, сверху вниз.       С трудом дяденька оторвал взгляд и вновь вернул себе самообладание.       — Слушай, уйди оттуда… — медленно начал смотритель. — Уйди, слышишь?!       Девочка боязливо повернула к нему голову и посмотрела на него заплаканными глазами.       — Не уйду! Было очень невежливо с Вашей стороны так кричать! Мы, между прочим, беседу вели!       — Чего? — смотритель даже чуть поперхнулся воздухом. — Беседу? С Гоголем?! Так ведь он… это… — смотритель вновь невольно встретился взглядом с гоголевскими глазами. — Того...       — Оставьте нас! Уходите! Я ничего ему не сделаю, можете не волноваться.       — Ещё чего! Всё! Я вызываю “скорую” — смотритель громко усмехнулся и решительно зашагал к дому, из которого, собственно, и появился.       Девочка испуганно дернулась, взволновано отступила в сторону от памятника, но почти сразу же крепко прижалась обратно, подумав, что если и решатся забрать, то пусть забирают вместе с ним. Смотритель быстро подскочил к входной двери и дернул на себя ручку.       — Что за? — дверная ручка не поддавалась. Дверь была заперта. — Что за чертовщина?! — смотритель стал уже с силой дергать ручку второй дверей, но и та не поддавалась. С ошарашенным видом он повернулся лицом к саду.       Девочка стояла и смотрела в лицо писателю. Казалось, Гоголь сам нагибается к земле ниже обычного. Не торопясь, смотритель вышел из-под крыльца дома и уставился на них.       — Ты чего? Влюбилась что ли?..       Девочка медленно обратила на него свои блестящие глаза.       — Что?       Смотритель передернул плечами.       — Я говорю, ты чего? Влюбилась что ли в него? В Гоголя?       — Не в Гоголя, а в Николая Васильевича.       Смотритель ещё несколько раз подергал двери. Но те никак не хотели открываться.       — Черт возьми, а! Захлопнулись что ли? Как же теперь внутрь попасть?       — Двери дома Николая Васильевича открываются лишь тогда, когда он сам желает видеть гостей.       — Чего? Это уже давно не его дом, а музей!       Девочка не ответила, тонко вздохнула и осторожно опустилась на гранитный помост, подобрав под себя колени и приложив голову к гранитной плите.       Смотритель ещё некоторое время пытался найти выход из ситуации: пробирался через клумбы, стучал в окна, осматривал дом то с одной стороны, то с другой, обошел кругом, надеясь найти хоть какой-нибудь выход, а точнее вход, но всё было напрасно. Наконец, утомившись и почти отчаявшись, он медленно приблизился к монументу.       — И с какого перепугу, — он немного отдышался и оперся на свою палку, — ты так в Гоголя влюбилась? Ведь не первый раз тебя здесь вижу! Удирала! А сейчас не убежишь! — он пригрозил ей строго пальцем. — Нет, всё-таки пойду, поймаю кого-нибудь. Надо милицию вызвать…       — Разве Вы не знаете, что Николай Васильевич всегда запирает ворота на ночь?! И калитку тоже!       — Что?!       — Да! Вот так! — громко воскликнул ему в ответ девичий голос, хозяйка которого уже в полном отчаянии не знала что сказать в свою защиту.       — Ты надо мной издеваешься, да? — смотритель закивал и саркастически улыбнувшись, быстро зашагал к воротам. Подойдя к калитке, он оглянулся. — И не вздумай больше на памятник залезать! Слышишь?! — не дождавшись ответа, он быстро достал из кармана брюк ключ, покрутил им в замке и дернул калитку. — Я сейчас вернусь. Только попробуй мне сбежать! Я тебя в лицо узна… — он осекся на слове, так как калитка наотрез отказалась открываться. — Что же за день то сегодня такой?! Ключ что ли не подходит?!       Он немного наклонился так чтобы на ладони попал луч месяца.       — Да нет, ключ верный… — смотритель повернулся лицом к саду. — Неужто опять Вы шалите, Николай Васильевич? — как-то чересчур забвенно и странно прозвучали эти слова.       Оглянувшись в поисках хоть одного прохожего поблизости и разочаровавшись, смотритель вернулся.       — Ты так всю ночь будешь сидеть, да? Вот не приди я, ты бы так всю ночь просидела? — уже более осторожно спросил он, старательно избегая смотреть памятнику в глаза. — Ау!       Девочка посмотрела на него боязливым взглядом.       — На, держи, вытри слезы с лица, — он достал из внутреннего кармана плаща клетчатый платок и протянул ей. — Как тебя зовут хоть?       — Аня...       — А я Петька, — он предложил ей руку. — Ну, для тебя Петр Петрович, — смотритель впервые за всю их встречу улыбнулся и вдруг осторожно примостился на краю гранитного помоста, рядом.       Аня слабо улыбнулась в ответ и пожала его руку крепкую и теплую руку, испещренную кровеносными сосудами. В следующую секунду её взгляд вновь вернулся к памятнику.       — Слушай, ты, конечно, извини, что так накричал и… это, вашу беседу прервал, но по памятникам нехорошо лазать. Как ни как, а это наша гордость… — осторожно и почти неслышно проговорил Петр Петрович.       Аня потупила вновь взор и отвернулась.       — Как странно! Вроде уже взрослая девочка, а ведешь себя хуже ребёнка! — и стоило только Петру Петровичу это произнести, как прямо над его головой взвилась в темное небо огромная черная ворона! Смотритель так и припал к земле со страху! Хорошенько выругавшись и проклиная ведь род пернатых, Петр Петрович, тяжело дыша, поднялся на ноги.       Аня сама не заметила, как тихо засмеялась.       — А ты что веселишься?! У меня аж сердце в пятки ушло! — схватив палку, он начал искать ворону глазами и невольно их расширил, когда нашёл свою обидчицу. Ворона сидела на плече Гоголя. И оба смотрели прямо на него.       — Ладно Вам, не волнуйтесь! Всё хорошо, Николай Васильевич, я вовсе не обиделась!       Ворона пару раз каркнула на смотрителя, поднялась в воздух, сделала круг над их головами и растворилась во тьме.       Петр Петрович вновь устало плюхнулся на землю, старательно избегая прямых взглядов в глаза писателю. Уж больно злосчастные они какие-то.       — Гляжу я, любит он тебя раз так защищает!       Аня ласково улыбнулась и подсела поближе к дяденьке-смотрителю.       — Вам Николай Васильевич тоже зла не желает.       — Пф! Глупость какая-то! Быть такого не может! Или дух Гоголя и правда всё ещё здесь бродит?.. — он даже опасливо оглянулся.       — Николай Васильевич очень печалится. Ему одиноко здесь. Одиноко и печально было при жизни. А я решила его согреть. Скрасить его одиночество!       — Да, гляжу я, ему это нравится. Ты вообще как сюда попала? Уже первый час ночи, весь бульвар спит, а ты тут торчишь. Разве тебя мать не накажет?       — Накажет, наверное...       — А ты, я смотрю, не боишься? Она у тебя добрая, раз так отпускает?       — Она очень добрая! Очень! Но она, наверное, очень за меня волнуется...       Петр Петрович хмыкнул.       — И не стыдно тебе так мать волновать, а?       — Стыдно...       Аня согнула ноги, обняла их и уткнулась носом. Стало стыдно, даже очень...       — Петр Петрович, а у Вас есть семья?       — А? Не вся. Папка с мамкой уже умерли. Царствие им небесное! — Он перекрестился. — А в живых сестра ещё осталась. Я с ней и живу. У меня жены нет. А её муж бросил на старости лет, так как она разумом немного ну… того… как Гоголь в общем, тронулась…       — Не говорите так о Николае Васильевиче! — вдруг вскрикнула Аня. — Никуда он не трогался! Ясно Вам?! А коли Вы так считаете, то держите свои мысли при себе!       — Ладно, ладно, не горячись ты так! — замахал руками Петр Петрович, чувствуя, что лучше и правда держать мысли при себе. — Вон, смотри, как разволновала, его, Гоголя своего! — он, не поднимая глаз, указал пальцем вверх.       Лицо Гоголя в полумраке, действительно, излучало некое беспокойство и тревогу. Он склонялся почти целиком вниз, к сидящим, словно тоже желая поучаствовать в беседе. Даже немного выдвигался мысок его туфли за границы плиты, на которой он сидел.       — Всё хорошо, не волнуйтесь, Николай Васильевич! Я не хотела Вас этим тревожить! Простите меня, пожалуйста! — не без радости заметила она слабую улыбку на его губах.       — Слушай, а... почему же именно Гоголь?       — Не знаю, — уже тише проговорила она. — Сердцу не прикажешь.       — Ох, жила б ты в его время, какими друзьями вы бы стали!       Аня чуть покраснела и улыбнулась.       — Гуляли бы! Танцевали бы! Читали! — размечтался Петр Петрович. — В театр вместе ходили бы на премьеру его «Ревизора»! Ох, время-то было бы!       — Полно Вам, Петр Петрович. Вряд ли... Вы Николая Васильевича совсем не знаете...       — А если ты его от греха смогла б спасти?! А? От сожжения «Мертвых душ»? — не унимался смотритель, почесывая седую бороду. — От такой прискорбной смерти его уберегла бы! Да что же это всё вряд ли и вряд ли! Ещё кто из нас Гоголя не знает! — он засмеялся. — И всё ж странно… разделила вас судьба на двести с лишним лет. Ты чего? Плачешь что ль?!       По лицу Ани вновь бежали слезы. Но они были светлыми, вызванные ли мыслями о подобной мечте или же искренним словам дяденьки-смотрителя, кто знает...       — На, возьми же платок, — Петр Петрович протянул ей клетчатый сверток ткани.       — Спасибо...       — Да не за что. Слушай, а тебе нравятся его произведения или он сам? Ну, как личность?       — Даже не знаю. Наверное, и то и другое. Мне кажется, он призывал нас жить честно и просто. И сам жил честно и просто.       — Ну да. Дожил! Что ни семьи, ни дома, ни денег!       Аня смерила его взглядом:       — У него была любимая!       — Да ладно?! Брось! Никого! Никогда!       — Он делал ей предложение. Но... ему отказали.       — Постой, постой-ка! Где-то я это уже слышал... Уж не Виельгорской ли? Анне?       — Именно ей.       — Анна! Имена ваши схожи! — он усмехнулся и украдкой посмотрел вверх на памятник.       В саду совсем стихло. Ветер ложился по земле, поднимая тонкие слои песка и тревожа ещё совсем молодую свежую траву.       Высокий темноволосый сотрудник милиции, как всегда, патрулировал Никитский бульвар. Внезапно до его ушей донесся тихий разговор в саду дома №7а. Приблизившись к воротам, милиционер всмотрелся вглубь сада.       — Кто там?! Ах, негодяи! — молодой блюститель закона внезапно заметил двух сидящих фигур у памятника Николаю Васильевичу Гоголю, который стоял во дворе перед домом. Недолго думая, сотрудник милиции схватил свою рацию...       — И потом, сама жизнь Николая Васильевича окутана тайной.       — Да… не успел наш великий мистификатор с миром упокоиться, как опять нас в свою игру затягивает! В землю решил уйти! Вон! Левый край уже на пять сантиметров углубился в землю!.. Что это?       У ворот внезапно остановилась машина с мигалками. Синей и красной.       — А ну стоять! Я вам покажу, как вторгаться в частную собственность! Что это вы там делаете?! Да еще и под гордостью нашей литературы! — к ним приближался милиционер, который уже успел перемахнуть через ворота. — Стоять, не двигаться!       — Опа! Вот мы с тобой и попались. Беги отсюда! — смотритель вскочил на ноги.       — Что?! — воскликнула в страхе девочка       — Беги, кому говорю, давай, давай! — он схватил Аню за руку и со всех ног рванул к противоположному забору сада. — Давай! Беги домой!       — Но ведь Вы сами хотели меня милиции сдать! — Аня с трудом вскарабкалась по забору вверх, перевернулась и приземлилась на его другой стороне.       — Хотел, а теперь не хочу! Нечего тебе там делать! Беги, давай! И чтоб больше я тебя здесь не видел! Ясно? — он быстро протянул ей портфель через прутья.       — Вы… отпускаете меня? — Аня в испуге даже не решалась бежать.       — Да, да! Беги уже! — Петр Петрович замахал руками, судорожно оглядываясь.       — Спасибо Вам, Петр Петрович! — Аня проводила взглядом убегающего подальше от забора смотрителя. — До свидания, Николай Васильевич… — девочка надела портфель, бросила последний, печальный взгляд на памятник и тихо затаилась на некоторое время у забора.       — А! Напугали! Ей-богу напугали!       — Ах, это вы, Петр Петрович! Кто тут у вас сидел под Гоголем? Опять подростки какие-то! Мне постоянно казалось, что здесь что-то нехорошее творится каждую ночь! Так теперь я понял почему!       — Не, я никого не видел, — слышались в отдалении голоса. — Может лучше проверите, что с замком на дверях в дом? А то опять открыть не могу.       — Ах, этот замок постоянно клинит в последнее время. Он и у Марьи Васильны клинил в её дежурство…       Девочка печально оглянулась и рванула через улицу, юркнув в закоулок из которого она пришла сюда с лучами заката.       По Москва-реке все так же гулял ветер. Веселый озорник, он игриво тревожил и поднимал водную гладь. Отражение дрожало и извивалось. Кривое зеркало. Казалось, что этой весенней ночью было особенно тепло. Особенно нежно смотрели далекие звезды и острая как кинжал луна. Было ли этой ночью всё иным? Непохожим? Темное небо с головой накрыло столицу. Машин на дорогах было мало. Тротуары и улицы были пусты.       В саду на Никитском бульваре, во дворе дома №7а царила тишина. Здесь было спокойней, чем на бульваре. Звезды проглядывали через густые кроны деревьев. Изредка ветер вздымал листву как волны, и тогда бледный холодный свет падал на высокий сгорбленный силуэт.       Укрывшись темным плащом и спрятав лицо, чуть щурясь, на камне все так же сидел человек. Запахнувшись в дорожный плащ, он, казалось, дремал. Но на его коленях уж более никто не сидит…
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.