Самая сложная работа

Иногда, конечно, такие глупости делаешь по причине крайнего перебора спиртного. Я столько раз ругал себя за эту слабость - увлекаться коктейлями и вином на светских вечеринках - но нет-нет, и снова забывался. Вот и вчера снова это произошло. Расслабился, называется, по полной. А теперь расхлебывай... У меня была настоящая хандра. Сидел и смотрел на веселящуюся пеструю толпу клуба, и методично напивался. Не забывал при этом ослепительно улыбаться и делать вид, что мне в высшей степени весело. Ну не обязательно всем вокруг знать, что я, блистательный, позитивный, роковой красавчик Адам Ламберт, загибаюсь от тоски и одиночества. Такого же быть не может! Я же мистер "позитив", мистер "улыбка до ушей", я же богат, знаменит и успешен, с чего бы мне печалиться? Он вынырнул из толпы прямо на меня - вырос, как из-под земли. Высокий, худощавый, но с широкими плечами и загорелой накаченной грудью, с красивыми, мощными руками и узкими стройными бедрами. Воззрился на меня большими синими глазами из-под изогнутых русых бровей и выдал на одном дыхании: - Привет, меня зовут Дрейк ЛаБри и я ваш большой поклонник. Извините, что вот так набрасываюсь, но мне нужна ваша помощь и... Видимо, в моих глазах он увидел что-то, что заставило его сразу начать оправдываться: - Нет, вы не подумайте, я никакой-то там попрошайка или ненормальный, просто... Он вдруг решительно отодвинул стул напротив меня и сел. Я чуть не подавился виски от подобной бесцеремонности, но он даже не заметил произведенного им эффекта. А дальше совсем обнаглел. Сцапал мою руку, сжал в своих, горячих и сухих ладонях, наклонился ко мне ближе: - Дело в том, что у меня есть давняя задумка, от которой никак не могу избавиться. А у меня есть пунктик в этой жизни - если что-то прочно засело в голове, то это непременно стоит сделать! Необходимо и все! Так вот, я вижу вас, Адам, как свою модель для следующей работы. Я - художник, правда пока не слишком удачливый. Прошу, не смотрите с таким недоверием и опаской! Я знаю, что сейчас вы наверное уже мысленно сто пятьдесят раз меня послали, но... Все же прошу вас - абстрагируйтесь от дурацких стереотипов, что нельзя работать с незнакомыми людьми, что нельзя тратить время на безызвестных талантов. Вы же не такой, как все, Адам! И я вижу, как вам здесь скучно. Позвольте мне предложить вам приключение! Обещаю, этот опыт вам принесет массу впечатлений. Станьте моей моделью! Не отказывайте сразу хотя бы, а подумайте! Вот вам моя визитка. Звоните в любое время. И этот ненормальный, сверкнув на меня огромными глазищами, растворился в танцующей толпе. Угадайте, что я сделал? Я разумеется и думать забыл про красавчика-художника уже на следующий день. А вот вечером, с ума сходя от тоски, снова напиваясь в очередном клубе в одиночестве, отбиваясь от крашенных шлюшек, что периодически подсаживались ко мне, я вдруг вспомнил о художнике. Черт, а может развлечься? Пусть рисует, мне не жалко. Мне хоть будет где все эти одинокие вечера убить. Позвонить? Или нет? Как-то странно это. Известный певец и вдруг работает с каким-то мимо проходящим парнем. Может он вовсе не талантливый? А вдруг талантливый? А я не дам парню шанса? В общем, я позвонил. И вот сидел теперь в кресле, ожидая в студии прибытия моего временного "хозяина". И он приехал. Влетел, точно вихрь, быстро поздоровался со мной, скороговоркой поблагодарил за то, что я решился. Радостно сообщил, что у него сегодня с утра родилась совершенно гениальная идея по поводу меня. Не пояснив, велел мне подождать пару минут, пока он подготовит все необходимое и, сверкнув синими глазами, подколол: - А ты сегодня подготовился! Ни косметики, ни укладки, ни гламурного шмотья, а лишь подлинная натура. Прямо чистый холст для меня. Спасибо за это доверие! Ха, он что, мои вещи от кутюр назвал "шмотьем"? Смело, однако. Он унесся в глубь студии, а я остался по-новому гадать, правильно поступил, полностью ему доверившись? Может стоило хотя бы уложить волосы? Минут через пятнадцать, когда я начал потихоньку проваливаться в дрему, Дрейк, наконец, появился. Хохотнул, глядя на меня, разомлевшего на удобном диване: - Просыпайся, спящая красавица! Нас ждет природа и отличная погода! Он сменил свои темные джинсы и светлую рубашку на легкие хлопчатобумажные штаны и футболку. Я снова обратил внимание, какие сильные и красивые у него руки и плечи - так "обратил внимание", что Дрейк явно заметил. Улыбнулся, заставив меня слегка порозоветь и опустить глаза. Произнес, спасая от мучительного смущения: - Я почти каждый день в качалку хожу, а еще на капоэйру. Бегаю, когда получается. Многие обращают внимание, не ты один. И многие делают комплименты! Я слегка расслабился и благодарно глянул на художника. С готовностью пошел у него наповоду: - Да, я тоже готов отвесить тебе комплимент! Очень красивый рельеф. Не все такой могут получить, хоть обкачайся. А уж если на это особо времени нет... И я грустно оглядел свои руки, давно не державшие ничего тяжелее микрофона. Предплечья совсем истончились из-за бесконечных диет, а запястья и вовсе напоминали запястья девушки. Я поднял голову и... Уткнулся взглядом прямо в синие глаза - Дрейк оказывается бесшумно подошел и опустился рядом на корточки, пока я занимался критическим обследованием своего тела. Он снова, как тогда в баре, обхватил мою прохладную руку своими сухими и горячими ладонями и проговорил, заглядывая в глаза: - Адам, поверь, за такую фигуру, как у тебя, многие душу дьяволу продадут! И не нужно тебе уподобляться другим. Каждый человек индивидуален и по своему прекрасен. Опять я завис, потерявшись в синих глазах. Но в этот раз отметил про себя, что он тоже малость залип на моих губах. Черт... Мы же исключительно работать собрались! Никакого флирта, никакого романа-однодневки, никакого разового перепиха! Я уже большой мальчик и не ищу острых ощущений. Отстриг длинные лохматые космы, перекрасился в серебристого блондина, стал носить не драные майки с вырезом до пупа, а классические мужские костюмы. Уже не тот, что пару лет назад в кураже мог зажать в уголке какого-нибудь зазевавшегося симпатяжку, поиметь, а с утра не вспомнить, как его зовут. Уже хватило последующих после подобных "романов" истерик от моих одноразовых "возлюбленных", рукоприкладства и угроз. Еще я оставил позади стадию вечно влюбленного Ромео. Она у меня наступила спустя пару лет после стадии "трахай все живое". Я вдруг обрел привычку влюбляться с первого взгляда, не зная о человеке ничего, кроме того, что он красив, сексуален и умен. И влюблялся я по-страшному, абсолютно теряя голову, растворяясь в объекте влюбленности, забывая о своих желаниях и интересах, потакая во всем и исполняя любое желание. Наверное, избранники к подобному были просто не готовы, потому как я не знаю, чем объяснить то, что поизмывавшись надо мной вдоволь, они бросали меня, частенько употребляя при прощании слово "тряпка". И я однажды решил, что пора перестать быть тряпкой. Я запретил себе влюбляться до тех пор, пока не буду знать о человеке все, начиная с его места рождения и заканчивая его любимым сортом чая - я не люблю, например, чай с сильными ароматизаторами, у меня на них аллергия. С тех самых пор я один. Ну и что? Зато никто не выматывает нервы и не издевается над чувствами. Так-то... Пока я уносился в свои невеселые размышления, Дрейк меня пристально разглядывал - скользил синим взглядом по веснушчатому лицу, по высветленным растрепанным волосам, по простым черным джинсам, по клетчатой рубашке. Наконец, заключил: - Нет, даже во всей этой простой одежде ты выглядишь слишком... по-звездному! Не годится. Для моей картины это не годится! Посиди еще немного, я принесу для тебя пару вещей для образа. Только не спи, окей, соня? Мы с ним вышли из студии спустя десять минут. Я попытался было узнать, куда мы направляемся, но он заразительно улыбнулся и уклончиво ответил: - Все-то тебе, Адам, надо контролировать! Все-то проверять! Ты не устал? Доверься мне. То место, что я выбрал, тебе безусловно понравится! И я попытался расслабиться. А что еще делать? Раз уж согласился на эту авантюру, то надо идти до конца. Мы ехали на такси около двух часов. На моей машине он ехать не захотел, и свою оставил, объяснив мне это так: "В моей машине ты будешь на моей территории, в твоей машине - я буду на твоей. Это не годится. Мы должны находиться на нейтральной территории, чтобы ты мог мне открыться, а я мог настроиться на тебя". Я не слишком понял, что он имел в виду, но решил для себя, что "открываться" перед ним я точно не собираюсь. Не на того напал! Может раньше, но уже не теперь. - Ну и как тебе? Супер, правда? Нереальное место! Дрейк восторженно озирался по сторонам, пока я в немом удивлении пытался понять, где же здесь "супер"? Дрейк между тем, решительно схватив меня за руку, потащил прямо через траву. Я все также неверяще озирался по сторонам - зачем мы здесь? Зачем он меня притащил сюда? Я и природа. Это что-то странное будет. Это не моя стихия! Я скривил губы и нехотя последовал за воодушевленным художником, который шел прямо через поле к озеру. Мои тяжелые модные ботинки проваливались в неровности почвы, не давая нормально идти - я даже раз споткнулся и тыкнулся коленями в траву. Чертыхнулся зло, а Дрейк обернулся и рассмеялся. Чего, интересно, смешного? У меня теперь джинсы все зеленые! Мы подошли к кромке воды, и он кинул свой немалый рюкзак на землю, начал его вытряхивать. Быстренько на моих глазах возникло рабочее место художника, хоть по моим меркам довольно странное. Он постелил походный коврик на землю, достал холст и краски, воду и бутылку вина со стаканчиками. Налил два стакана вина и один протянул мне. Улыбнулся мне искренне и ободряюще, произнес: - Ну, за наше столь неожиданное сотрудничество. Пей, Адам! Веселись! Смотри, как красиво вокруг! Какое солнце, какая вода! Расслабся и не думай ни о чем. Искусство - это естественность, натуральность, истина и забава. Ахах, а истина, кстати, как известно, в вине! Я почему-то не смог ему перечить и покорно опрокинул в себя стакан терпкого вина. В голову ударило сразу, а он налил по-новому. Я замотал головой и начал было оправдываться, что посреди бела дня я не привык пить, но Дрейк вдруг вскачил и подсел ко мне. Слишком близко. Положил своенравно руку мне на плечо и вставил бокал в мою почему-то ставшую непокорной руку: - Адам. Прошу. Забудь ты хоть на пару часов о своих правилах! Давай попробуем по моим, а? Я хочу, чтобы ты расслабился. Хочу увидеть тебя настоящего. Без всего этого блеска и мишуры, без пыли в глаза. Пей, Адам! Я отниму у тебя всего пару часов. Он смотрел в мои глаза, а потом и на мои губы, когда я, как послушный мальчик, делал глоток вина. Потом еще глоток и еще, и все под его заинтересованным взглядом. Отставил пустой стакан и почувствовал, как загорелись щеки. А между тем Дрейк уже вовсю снова рылся в своем бездонном рюкзаке. Наконец, извлек аккуратный сверток, развернул его и... - Вот, возьми. Переоденься. Я удивленно уставился на него. Возмутился: - А это еще зачем? И получил нетерпеливое в ответ: - Адам, я тебя прошу, доверься мне! Переоденься. И сними эти свои кандалы с ног, которые ты принимаешь за ботинки. Да, вот так... Прелестные аккуратные ножки. Переодевайся, я хочу немного поиграть с твоим образом. Он показательно отвернулся. А я со смешенным чувством заглянул в сверток. Так. Это что такое? Светлые хлопковые брюки и оливковая рубашка, такая же, хлопковая. Некоторое время я рассматривал сию непривычную для меня одежду, но раз Дрейк сказал, то надо делать. Оглянулся на него - сидит и смотрит на воду, терпеливо ждет. Я быстренько скинул свою одежду и напялил его. Штаны легкие, совсем тоненькие, а рубашка просвечивает и неожиданно великовата в груди. Ну точно пастух какой, широкополой шляпы не хватает. Ну и овцы. Поднял голову - Дрейк с блестящими глазами меня, оказывается, уже пару минут разглядывал: - Да! Это то, что надо! Тебе потрясающе идет! Ты такой... невинный что ли. Я, не удержавшись, хохотнул от души. Давно меня не называли невинным. Художник между тем отступил от меня на пару шагов и неожиданно серьезным и повелительным тоном проговорил: - Присядь вон там. На траве, чтобы была видна вода. Нет! Не трогай волосы, пусть висят на глазах! Сядь, прогни чуть поясницу, переплети ноги, обопрись руками о землю - да, вот так, чтобы было удобно! Чуть запрокинь голову. Солнце прекрасно падает... Замри. И я замер, как он велел - на траве, опершись руками о землю, вытянув длинные босые ноги. Запрокинул голову, выставив длинную шею, чуть прикрыл глаза. Солнце ласково пригревало, в крови плескалось красное вино - мне было просто замечательно. - Так, прекрасно. А теперь посмотри на меня чуть искоса. Нет, не надо секса! Взгляд проще. Расслабься! Я, не очень понимая, что он хочет, попытался смотреть "без секса". Тут же получил выговор: - Адам, пожалуйста, сделай более вменяемый взгляд! Не изображай ничего. Просто наслаждайся природой! Чем больше он просил расслабиться, тем больше я напрягался, не знаю, почему. Он скользил быстрыми глазами по моему лицу, и тут же делал наброски на холсте. Он был очень сосредоточен, брови нахмурены, а нижняя губа закушена. Снова скомандовал: - Будь добр, пересядь поближе к воде, хочу попробовать отобразить блики от нее на твоем лице. Я поднялся и послушно подошел к озеру. У воды оказалось довольно прохладно, но я все же сел на песок и принял прежнюю позу. Он секунду меня рассматривал, а потом поднялся, подошел. Наклонился надо мной и, протянув руку к моей груди, распахнул ворот рубашки шире. Почему-то завис надо мной чуть дольше, чем нужно было. А потом бегом бросился на свой коврик. - Да, спасибо, Адам. Замри так. Мне было не слишком приятно - песок подо мной оказался холодным, да, в добавок, откуда-то налетел ветер, и через пару минут я совершенно замерз в этой его тонюсенькой одежде. Кожа покрылась мурашками, я потихоньку начал дрожать. Глянул жалобно на Дрейка, попросил: - Мне холодно. Можно переместиться обратно? - Нет, нельзя. Терпи. Он был так увлечен и так блистал глазами, что я решил не перечить и потерпеть. Через минуту он снова подошел, опять склонился надо мной. Протянул руку и провел пальцами по моей отросшей серебристой челке, заставляя ее упасть мне на глаза. Я снова залип на его руках, сильных и каких-то чувственных что ли. Его тонкие длинные пальцы случайно чиркнули по моей груди и он отпрянул, тихо извинившись. Наконец, через двадцать минут, он разрешил мне отойти от воды и вернуться на теплую траву. Я дрожал от холода. Он заметил и налил мне еще вина. Спросил: - Готов дальше? Я кивнул. Спросил: - А можно посмотреть? - Нет. Прости, я пока делаю наброски. Ищу в общем. Только потом буду прорабатывать линии. Сейчас еще рано. Он задумался на минуту, искоса глядя на меня. Потом обернулся, посмотрел куда-то в поле. Снова на меня. И вдруг сообщил: - Поднимайся. Пойдем отсюда. У меня новая идея. Не то, что бы я был против, но мне честно хотелось переодеться - вино вовсе меня не согрело и, в добавок, солнце спряталось за тучами. Мы шли по полю - ветер залезал под рубашку, гладил озябшую грудь, трепал по ветру тоненькие штаны. Я чувствовал себя голым. Но мне было отчего-то хорошо, а еще жутко любопытно, что задумал Дрейк. Наконец, мы посреди поля - запах одуряющий! Трава высокая, сочно-зеленая, достает мне до бедер, среди нее шапки ромашек и маков. Сочетание красок просто невероятное. Мы застыли среди этого зеленого моря - оно бьется, волнуется у наших ног, оно тревожит запахами обоняние, дразнит обманчивой мягкостью. Дрейк обернулся ко мне - его глаза синие, точно небо. Он смотрит странно и мнет в руках уголок футболки. Я вдруг ловлю себя на мысли, что страшно хочу, чтобы эти сильные загорелые руки схватили меня, сжали, заскользили по моей замерзшей коже... Он вдруг велит: - Адам, я прошу тебя, ты не мог бы лечь в траву? Вот здесь, да... Это будет то, что мне виделось. А еще... Может моя просьба покажется странной и неприличной, но... мог бы ты остаться только в одних штанах? Ну, я имею в виду, в рубашке и в штанах? И только. Это нужно, чтобы ты сам почувствовал себя свободным, сексуальным и естественным что ли. Но если ты против, то... - Успокойся, я все же не невинный младенец. Я сделаю, как скажешь! Отвернись только, прошу. Он выполнил мою просьбу, а я быстро скинул штаны и следом трусы. Потом одел тонкие штаны обратно, чувствуя неожиданное возбуждение от того, как тонкая ткань коснулась моего обнаженного достоинства. Опустился на траву, задрал голову, подставляясь солнцу. Позвал Дрейка: - Я готов. Можешь начинать. Художник повернулся. Его взгляд скользнул по мне, и мне показалось, что он с трудом вздохнул. Опустил свои синие глаза, а потом бросился устраивать себе новое рабочее место. Пять минут и он уже замер у мольберта. Мне даже показалось, что он не дышал - так он был недвижим. Зато я никак не мог успокоиться - то поднимался на руках и садился, то снова опускался на локти и запрокидывал голову. Мне было жарко. Солнце снова вышло из-за туч и грело мою обнаженную из-за большого разреза рубашки грудь. Запах травы кружил нетрезвую голову, а трепещущая от ветра ткань будоражила чувствительную кожу паха. Мои щеки горели от солнца, а кожа тела - от желания, чтобы ее коснулись. Я так давно один... - Ты такой красивый! Я знаю, тебе, наверное, об этом каждый день говорят, но... Ты очень красивый, Адам. Дрейк проговорил эти слова низким и дрожащим голосом. Его глаза жадно исследовали мое тело, а красивые руки замерли на холсте. Он смотрел, как я откинулся на спину, подставляя лицо солнцу. Подставляясь весь под солнце. Он смотрел на мою оголенную грудь и полусогнутые босые ноги, что утопали в траве. Едва слышно шептал: - Ты сейчас похож на греческое божество, что спустилось к нам, грешным, и решило понежиться в траве, как нежатся смертные... Ты преступно соблазнителен, но мне нужно не это! Он решительно бросил кисть и шагнул ко мне. Сел, прижавшись боком к моему бедру, и скомандовал: - Поднимись на локти. Я так и сделал. Он, почему-то стараясь не смотреть мне в лицо, дернул мою рубашку, заставляя ее съехать с одного плеча, расстегнул еще пару пуговиц, при этом случайно коснувшись пальцами моего живота. Я не выдержал и задрожал от его шершавых пальцев, сдавленно выдохнул. А он посмотрел мне прямо в лицо и... Вернул руку обратно. Провел по моему напряженному животу, коснулся под рубашкой соска, вызвав повторную дрожь всего моего тела. Все также внимательно глядя своими большими красивыми глазами положил руку на мой пах. Погладил через тонкую ткань, заставляя меня учащенно задышать и нетерпеливо ткнуться поднимающимся членом ему в руку. Он смотрел на мое раскрасневшееся лицо, на полураскрытые влажные губы, в подернутые желанием глаза, на прерывисто вздымающуюся грудь - смотрел жадно, явно наслаждаясь моей реакцией на его ласку. А руки его между тем продолжали играть с моим затвердевшим членом, сжимая его вместе с тонкой тканью штанов и слегка массируя намокшую головку. Потом эти самые офигенные руки крепко обхватили мои бедра, сжали их до боли, до синяков. Я тихонько застонал, дернувшись под его пальцами, но он лишь вцепился крепче, заставив меня и вовсе закусить губу: - Ты... ты чертовски соблазнительный, Адам! Ты знаешь об этом. Я заранее настраивался, что не западу на твою внешность. Что сделаю работу и просто уйду. Но с тобой сложно! Ты как вино - сразу ударяешь в голову, кружишь ее, заставляешь забыть обо всем. Я и не знал, что я такой же, как и все! Что поведусь на тебя, как только увижу. Увижу так близко эти твои чертовы веснушки, твои невероятно красивые губы, твои распутные зеленые глаза. Они сейчас у тебя невероятно зеленые, как трава вокруг! За такие глаза раньше сразу бы сожгли на костре - ведь только колдуны и ведьмы испокон веков рождались рыжими. С колдовскими зелеными глазами... Я молчал, подаваясь пахом под его ласкающую руку. Я не знал, отчего я так возбужден, но я хотел Дрейка безумно. Хотел здесь, сейчас, на траве! Хотел, чтобы он взял меня страстно, прижав к себе своими крепкими красивыми руками. Чтобы держал, грубо стискивал и не выпускал, пока я не забьюсь под ним в оргазме. Он уложил меня на землю, навис сверху. Погладил меня по щеке, по шее, провел по груди. Я потянулся к нему, желая привлечь ближе, но внезапно он перехватил мои запястья и вжал их в траву, рядом с моей головой. Тогда я в безмолвной мольбе выгнулся ему навстречу. Он охнул и задрожал, когда мой торчащий через штаны член коснулся его паха. Застонал мне в лицо и лишь крепче сдавил запястья. Тогда я попросил: - Пожалуйста... Не могу больше! Не могу. Поцелуй, приласкай. Нет сил терпеть... Но он вдруг резко отстранился, встал надо мной, распростертым на земле. Рассматривал пару минут меня, раскинувшего руки в стороны, с призывно блестящими глазами и бесстыдно выпирающим достоинством - я чувствовал, что он из последних сил сдерживается, чтобы не наброситься на меня. Я же так вообще весь тек. Он произнес: - А вот сейчас то, что нужно... Боже, как ты хорош без всей этой шелухи и налета пафоса альфа-самца. Ты сейчас так открыт и раним в своей этой плотской страсти. Знаешь, это как персонажи картин Рубенса - они порочные и невинные одновременно! Они потерянные и преобредшие, падшие и спасенные, растерзанные и воскреснувшие. Они любимы и одиноки, они соблазненные и отвергнутые! Он все это говорил, спокойно возвращаясь к мольберту. Я лежал, не в силах поверить, что меня, Адама Ламберта, обвели вокруг пальца! Выставили полным идиотом. Что никто меня не собирался удовлетворять сколько я бы тут не терся пахом! Меня просто довели до нужного "образа", чтобы воплотить задумку художника. Подготовили. Чтобы воплотить видение Дрейка и все... Лежал и смотрел в небо. Синее, как его глаза. Оно смотрело на меня, так же как сейчас смотрят его глаза. Что ж, пусть любуется! Он же за этим пришел - "достать" из меня нужный ему образ и уйти. А я пришел зачем? Разве не за тем, чтобы ему помочь? Вот и помог. Старался, как мог. Даже по-моему перестарался - себя предложил... Тряпка. Через пару часов он разрешил, наконец, мне встать. Я отчего-то опять замерз и дрожал без остановки. Он подошел, пытаясь меня обнять, но я брезгливо оттолкнул его руку. Я попросил его отвернуться и теперь трясся, переодеваясь. Он же стоял за моей спиной и смотрел, даже не думая исполнять мою просьбу. Смотрел на меня, нагого. Ну и пусть. Больше, чем я уже открылся перед ним, открыться не смогу! Мои руки дрожали и не слушались, в итоге я потратил на переодевку минут десять. Приблизился к Дрейку, небрежно бросил его рубашку и штаны. Он не шелохнулся, и одежда упала на траву. Я вскинул голову и встретился взглядом с его грустными глазами. Неужели расстроился? Грустит? Неужели чувствует вину? Странно. За что? За то, что выставил меня похотливой шлюхой, что за пару бокалов вина готова отдаться посреди поля первому встречному? Да нет! Он же служил делу искусства, для которого всегда нужны жертвы! Я шел к машине, не оборачиваясь, не глядя, следует ли он за мной. Такси ждало там же, где мы высадились по приезду, и мне не терпелось уже отсюда уехать. Быстрее. Чтобы забыть то, что здесь было. Точнее, то, что здесь могло бы быть... Чтобы забыть с этого дня как это, открываться людям! Чтобы не помнить, как же на самом деле я соскучился по человеческому теплу и ласке! Не помнить, как выпрашивал ее у первого встречного. Как выгибался, смотрел из-под ресниц, просил о нежности... Шлюха. Мы приехали быстро - сказалось отсутствие пробок в это время. Я вылетел из машины, спеша домой. Хотелось залезть под горячий душ, чтобы согреть поселившийся во мне странный неискоренимый холод. Я жутко торопился и с неохотой повернулся на окрик Дрейка. Тот, бледный и непривычно тихий, шагнул ближе и заговорил: - Надеюсь, я вел себя не слишком оскорбительно, и ты не сильно обиделся на меня? Мне бы не хотелось расставаться так. Я вижу, что ты расстроен, но честно, даже не знаю, чем помочь! Мое сердце опять болезненно сжалось - он издевается что ли? Что я ему сделал? Говорю преувеличенно спокойно: - С чего ты взял? У меня все отлично. Но, если можно, то в благодарность за мое "нужное" настроение не мог бы ты сделать кое-что для меня? Он радостно улыбается и с готовностью кивает. А у меня внутри все болит. Сквозь зубы шиплю: - Не изображай меня на твоей картине совсем уж уличной потаскухой. Меня таким и так частенько выставляют в журналах. Будь оригинальнее! И, оставив его удивленно хлопать глазами, я почти бегу к дому. Проклятый день. Он звонит неожиданно. Спустя месяц. Посреди жаркого летнего дня. Рассказывает, что сегодня выставляет свою работу - что его выставка вызвала большой резонанс в прессе в основном из-за моего портрета. Благодарит. Я хмыкаю в телефон и поздравляю его, намекаю, что занят и не могу долго говорить. Но неожиданно, он возмущается и почти кричит о том, что я должен приехать на открытие - зря он так трудился над картиной что ли? Прямо-таки верещит мне в трубку о том, что я должен увидеть! Я задумываюсь, но потом соглашаюсь - все-таки хотелось бы удостовериться, что я там не с эрекцией изображен. Надо ехать. Накидываю футболку и влезаю в шорты - вообще не хочется ничего, в том числе и хорошо выглядеть. Но потом останавливаюсь, принуждаю себя переодеться - все-таки пресса, поклонники и все такое. Они не готовы увидеть депрессирующее чучело с зелеными волосами на голове. Да, я неожиданно из серебристого блондина стал зеленоволосым. Меня это немного веселило, а еще нравились глаза, теперь окончательно ставшие зелеными. Решаю прикольнуться и одеваюсь во все фиолетовое - пусть пяляться, пусть тыкают пальцем, пусть называют клоуном. Мне весело! Я так веселюсь! Прибываю ровно к открытию - пунктуальность в последнее время стала моей неотъемлимой чертой. Сам себе удивляюсь. Появляюсь из лимузина и тут же слепну от вспышек фотокамер. Улыбаюсь, хотя не вижу ничего и никого, машу рукой. Продвигаюсь к входу, поражаясь количеству народа - черт, как Дрейку удалось собрать тут весь бомонд? Приглашения что ли рассылал? "Приезжайте посмотреть мою новую работу - на ней сам Адам Ламберт пытается соблазнить художника!" или так: "Посмотрите, Адам Ламберт, почти нагой и пьяный, соблазнитель и развратитель, готов отдаться неизвестному скромному художнику!" Хмыкаю про себя. Иду, поневоле выискивая Дрейка среди посетителей - выставка довольно большая, у него оказалось много работ и найти его будет непросто. Я скольжу глазами по мелькающим мимо меня людям, ищу синие глаза и темные крепкие плечи. Его нигде нет - наверное, дает интервью или общается с каким-нибудь покровителем. Задумчиво останавливаюсь, не зная, что теперь делать. Оборачиваюсь. И натыкаюсь на свое собственное лицо. Картина... Огромная. Прямо напротив меня. И толпа людей около этого полотна. Он перенес свои наброски на такой большой холст? Видимо, да. Я задираю голову и застываю, не в силах поверить в то, что видят мои глаза. На холсте, что почти во всю стену, поле, залитое солнцем, золотящееся колосьями и белеющее ромашками. Солнцем пропитан каждый лепесток, каждая сочно-зеленая травинка, солнечные блики играют и на воде, что темным пятном по заднему плану картины. В этом поистине солнечном раю нежится молодой человек. Даже не столько нежится, а сколько сам весь соткан из солнечного света - его лицо все в трогательных рыжих веснушках, также как и голая худая грудь, как и изящные руки. Он вольготно устроился на траве - его пальцы переплелись с мягкой зеленью, его босые ноги по-детски поджаты, его легкая летняя одежда примялась ветром, его светлые, серебрящиеся под солнечными лучами волосы упали на румяное расслабленное лицо. Он выглядит слегка грустным, но это грусть уже утихшая. Она только украшает его потрясающе привлекательное молодое лицо. Из-за этой тихой грусти его глаза пронзительного зеленого цвета, а ресницы, черные и загнутые к бровям, словно мокрые. Он смотрит чуть вверх - он не ждет ничего, просто задумчиво наблюдает. Его взгляд настолько раним, открыт и чист, что кажется любой, кто немного постоит перед его портретом, обязательно узнает его мысли, услышит о причине его затаенной грусти... Я совершенно немею. Я просто повержен. Это я? Нет, не я! Я же обычно не такой. Я... - Это ты, Адам. Не сомневайся. Ты такой, когда твои маски потеряны, а игры прерваны. И пусть грусть твоя вызвана мною, и вызвана специально, но я не жалею об этом ни секунду. Ведь ты, загрустив, позволил мне, хотя теперь уже не одному мне, увидеть тебя таким! Таким прекрасным. Я оборачиваюсь. Дрейк стоит, скрестив руки на груди и ласково смотрит на меня своими синими чертовыми глазами. Я открываю рот, чтобы отругать его за такие "методы" работы, но он предупреждающе вскидывает руки: - Я знаю, я тебя обидел. Но... Черт! Не знаю, как оправдаться. Тебя утешит, если я тебе сообщу, что пока переносил твой портрет на большой холст, раз пять бегал в холодный душ. И столько же помогал себе рукой! Черт, Адам! Ты самая сложная моя модель! И самая любимая. Последняя фраза совсем тихо, исподлобья следя за моей реакцией. А я и вправду поражен. Или он снова манипулирует? Нет, сейчас-то зачем? Показательно отстраняюсь. Смотрю, чуть приподняв брови, ехидничаю: - А ты мой самый нелюбимый художник. Видишь, что пришлось сделать с собой, чтобы ты больше не выбрал меня своей моделью? В зеленый покраситься! Надеюсь, я обезопасил себя надолго. И я отворачиваюсь от него. Снова утыкаюсь взглядом в прекрасную картину - мысли разом куда-то исчезают, вместе с обидой и злостью. Картина такая солнечная и искренняя, светлая и трепетная, что... я вдруг понимаю - мне признались в любви! Признались открыто и принародно, обнажившись перед камерами и простыми людьми. Признание это в каждом мазке, в каждой линии, признание это горит поцелуем на его, картинного Адама, губах. Меня осеняет так резко, что я по-идиотски подпрыгиваю на месте и разворачиваюсь к Дрейку. Но его нет позади. Как сумасшедший, рыскаю глазами по толпе - он же только что был здесь! Найти. Срочно. Немедленно. Это жизненно необходимо! И я несусь по залам, едва пару раз не подвернув ногу в своих модных ботинках на каблуках. Мне он видится пару раз, но каждый раз - ошибочный. Я уже у выхода, обежал все залы, а его не нашел. Боже, но он не мог уехать! Не мог так быстро! Я снова озираюсь, пячусь к выходу спиной, поворачиваюсь лицом к улице. Меня уже нехило потряхивает - чертовы нервы! Ну ей богу, опять что ли втюрился до потери сознания? Только я так могу. Идиот. Вдруг вижу его - стоит, понуро опустив голову неподалеку от входа. Курит. Иду к нему, стараясь не заорать от радости и не сорваться на бег рысцой. Подхожу и выдаю первое, что приходит в голову: - Тебе не идет курить. Хочется вырвать эту дрянь из твоих красивых пальцев! Он вздрагивает и поднимает голову. Смотрит неуверенно. А я, не в силах больше притворяться, улыбаюсь - открыто, радостно, откровенно. Блещу влюбленными глазами. И этот блеск загадочным образом передается и ему. Он смотрит так преданно и так зачарованно, что мое сердце замирает, счастливое и больше не одинокое. Но конечно, этот засранец не может, чтобы не за ним было последнее слово: - А тебе почаще надо одевать этот пиджак, Адам! А знаешь почему, зеленое ты мое божество? Потому, что у меня сразу чешутся руки его с тебя содрать - пиджак этот и штаны эти чудовищно фиолетовые. Да и рубашка тебя эта портит. Да и вообще тебе, Ламберт, одежда не идет!