- Эсми, мне правда очень не..
- Ничего не хочу слышать.
Ослабив хватку, на пол упал бежевый, сшитый вручную, плюшевый лис, которого Ренесми полюбила еще тогда, когда по нему скользила иголка, и шелковые нити связывали пуговицы и прятали пух. Нагнувшись, девочка сжала в ладони плюшевый хвост, но вздрогнула от внезапного прикосновения рукой к макушке. В секунды девочка сидела на полу не одна – поглаживая по голове, её мерцающим глазам и ямочкам на щеках радовалась женщина с угловатыми чертами лица и очень теплой улыбкой на губах. Ренесми слышала позади свою мать, пока смотрела женщине в глаза.
- Я.. мы постараемся вернуться завтра, - заплетая волосы в свисающий пучок, произнесла Белла, взглянув на Ренесми, - Надеюсь, мы не потревожили вас, Эсми?
- Белла, не думай, что это сделает тебя плохой матерью в моих глазах, - улыбаясь, ответила Эсми, поднимаясь с пола и подходя к одевающей жакет матери, - Всем нужно отдыхать, - женщина пожала плечами и поцеловала Беллу в лоб, - И больше ни слова, - они обнялись, и Белла в очередной раз призналась, что всегда будет восхищаться Эсми Каллен - самой понимающей матери от которой, независимо от времени года, исходит тепло и свет. Она обожала Эсми.
И теперь, не разжимая объятий даже при наблюдающем в дверях муже, Белла была полностью уверена, что Ренесми не будет тосковать долгое время, и спокойствие овладело ею. Эдвард даже пожалел о своей спешке, когда после Беллы обнял за плечи мать, и закружил в воздухе дочь. Эсми не переставала всему этому улыбаться.
Ренесми с пониманием отнеслась к уходу родителей, и по-детски говорила, что будет скучать, и ждет их, чем невольно задевала мать. Уходить не хотелось - время настаивало. И когда перед девочкой аккуратно закрылась дверь, она крепче обняла лиса и поникла головой, дав Эсми себя обнять и взять на руки – она все еще была ребенком, и капризы были естественны. А женщина понимала, гладила, не переставала радоваться и предлагала девочке множество занятий на ближайшее время, пока в доме были только они, и солнце не уходило за леса.
Никто не сомневался, что наряду с Беллой, Эсми вскоре стала любить и её дочь. Поначалу стесняясь, извиняясь перед просьбой, скованно сидя на коленях у женщины, Ренесми, играючи, потихоньку раскрывалась, смеялась, задавала вопросы и получала на них длинные истории, полные волшебства и приключений, и девочка не догадывалась, что больше нее радовалась именно Эсми. Тихо признавшись, что голодна, Эсми чуть позже на кухне учила девочку элементарной готовке, превратив все в игру. И Каллен признавалась, что всегда мечтала научить своего ребенка готовить – своего настоящего ребенка, имевшего шанс жить. Ренесми не разочаровывала: выпуская из рук лиса, девочка с волшебной внимательностью слушала все, что только могла рассказать ей женщина, пронеся через века свой опыт. Ребенок жаждал общения с ней, но не в первый раз видел создаваемую вокруг нее атмосферу домашнего уюта, настолько желанного – вокруг Эсми и как она доброго, всегда отзывчивого – её мужа Карлайла, часто садились вокруг них «дети», а дальше Ренесми всегда гадала тему бесед и причины их смеха – девочку всегда укладывали спать, и все семейство желало ей сновидений. Карлаил, находясь с девочкой в одном помещении, почти всегда занимался работой, но когда бросал взгляд на Ренесми и подмигивал ей, та смущенно прятала глаза, что не могло не забавлять главу клана.
Эсми наблюдала за ним, и взгляды их часто встречались…
- Ну вот и все, - женщина поставила на накрытый вишневыми скатертями поднос, на котором остывало несколько вздутых кексов. Перед тем, как девочка потянулась за сладким, Эсми наклонилась к ней и подмигнула: «Это будет наша маленькая тайна», - прошептала женщина, протянув ребенку выпечку, и положив в кармашек её сарафана конфету. Ренесми подняла глаза на Каллен, улыбнулась, и, взяв обеими руками кекс, понемногу откусывала от верхушки. От нахлынувшего детского счастья, ей хотелось непременно поделиться с Эсми, но, вспомнив, девочка лишь о чем-то заикнулась; женщина лишь шире улыбалась и иногда поглядывала в окно.
- А вы не голодны? – спросила Ренесми, скушав всю верхушку кекса и протягивая руки за конфетой в сарафане. Эсми засмеялась:
- Я уже ела.
Проследив за взглядами Эсми, девочка спросила:
- А где дядя Карлайл?
Эсми пожала плечами и прикрыла глаза. Ренесми заметила, что после вопроса женщина стала перебирать пальцами складки скатерти и реже стала улыбаться. А за окном стемнело.
Эсми Каллен была сердобольна и семья не могла припомнить случаев, когда женщина выходила из себя. Каждый восход солнца и новый день в доме начинался с улыбки Эсми – им же и заканчивался. Она несла статус матери и жены, следуя приложенным законам – Эсми отдалена от внесемейных дел, и не позволяла себе самостоятельность без позволения мужа или детей. Воспитанием и образом мудрой хранительницы очага, ставящей выше себя семью и обладавшей средневековой сдержанностью, присущей султаншам и царевнам золотых веков, она заслужила уважение, без преувеличения, всех членов семьи. И, пожалуй, помимо Беллы и Ренесми, Элис и Розали старались брать с нее пример, когда втихаря улавливали Эсми и Карлайла вместе. Эсми тосковала без мужчины, когда тот брал с собой на охоту детей и исчезал в лесах на весь день, и она без раздумий согласилась посидеть с Ренесми, когда выпал шанс и родители должны были покинуть дом, ведь иных вариантов скоротать прохладные ночи Эсми не находила. А ребенок лишь тер глаза и шепотом отказывался идти спать.
Гостиная за несколько минут потемнела, погрузилась в грифельные, сапфировые и чернильные тона; похолодало; Ренесми, одетая в голубой сарафан, сидела на коленках у Эсми и обе смотрели на лесные ландшафты за окнами, ожидая прихода семьи. Девочка просила истории и сказки – улыбаясь, Эсми рассказывала почти все, понемногу раскачивая кресло и обнимая ребенка за плечи. И в один миг колышущиеся ветром верхушки елей и убаюкивали, и навевали воспоминания. Плавно качаясь вперед-назад, Эсми заметила, что слишком давно не тосковала по Карлайлу и его вниманию. Наверняка согнувшиеся вдали ели и сосны являлись знаком возвращения с охоты семьи, однако тоска никуда не уходила, и в таких случаях женщина, чувствующая на сердце давящее одиночество, могла бы только тяжко вздыхать у запертого окна. А дышать Эсми разучилась. Задев тыльной стороной ладони щеку Ренесми, женщина перестала о чем-то думать и застала девочку уже смыкающей глаза, но по-прежнему шепотом желающей сказки. Внезапно Эсми уложила голову девочки себе на плечо и слегка поддалась назад, снова раскачивая кресло. И женщина зашептала.
Славься Мария,
Преисполненная благодатью,
Мария, преисполненная благодатью,
Господь с тобой,
Ты, прославленная из женщин,
И благословенная,
И благословен твой плод,
Твой плод, Иисус.
Славься, Мария
От громко хлопнувшей в коридоре двери Ренесми дернулась и приоткрыла глаза, но Эсми склонилась над ней и продолжала.
Славься, Мария,
Матерь Божия,
Молись о нас, грешниках,
Молись, молись о нас,
Молись, молись о нас, грешниках,
Ныне и в час смерти,
И в час смерти нашей,
И в час смерти, смерти нашей,
И в час смерти нашей,
Слава Марии!
И то ли Эсми в секунды вздрогнула от ветра, то ли поцелуй в макушку показался ей чудом от песни, но Ренесми уже спала, а женщину поцеловали в щеку.
- Ты волшебно поешь.
Тоска и уныние остались за стеклом, стоило Эсми узнать голос. С той минуты Эсми обнимал за талию Карлайл, вернувшись с удачной охоты и, как и женщина, не скрывая улыбки от увиденного. Он прошептал:
- Прошу простить меня. Я разбудил Ренесми слишком шумным возвращением.
Эсми аккуратно встала с кресла, держа девочку на руках, и встретилась глазами с мужем:
- Прощаю.
Мужчина усмехнулся, погладив девочку по голове, и чуть позже проводил супругу до комнаты. Сунув руки в карманы, Карлайл видел счастливую жену, что склонилась к спящей Ренесми и укрывала её пледом, как собственного, скорее всего самого желанного для нее на свете, ребенка. И он догадывался, что супруга, улыбаясь, снова жалела себя и свою судьбу. За счастливый конец пришлось отдать равноценные сокровища. Карлайл обнял Эсми, как только она отошла от кровати, и что-то зашептал ей на ухо.
Наступившее умиротворение было самым радующим ощущением в те часы, когда была беззвездная ночь, а взрослые дети, по словам Карлайла, вернутся на рассвете. Больше ничего не беспокоило Эсми, и она запоминала каждую минуту, когда Карлайл касался её рук и заключал в объятья. Они провели время на веранде, неощутимо качаясь в гамаках, и в абсолютной тишине искали в ночи цвета. Пожалуй, у супругов не было точных фраз, чтобы в точности описать насколько каждый из них был счастлив в те минуты, но иногда они выражались долгим поцелуем, сплетением пальцев. Карлайл взял Эсми за руку и приложил к щеке.
- Ты скучаешь без меня..
Женщина могла бы возразить, ведь ей не хотелось расстраивать любимого, однако Каллен всегда чувствовал её лучше, поэтому так и не закончил фразу вопросительной интонацией.
- Было бы замечательно нам с тобой найти день, и вдвоем отправиться на охоту, - Эсми медленно гладила супруга, ласково касаясь пальцами губ. Её резко притянули вперед, и Карлайл не упустил возможности вновь целовать жену, добавляя страсти и настойчивости и касаясь руками тела. Его долг, как главы клана и справедливого отца, также состоял из сдержанности и обязанностей никогда не ставить чувства выше логики, однако, как и Эсми – Карлайл тоже скучал временами.
Соприкасаясь носами, супруги о чем-то шептались, целуя друг друга, и каждый для себя убеждался – за века их любовь не ушла, время не разлучит, и каждое бедствие они перенесут вместе, каким бы оно не было.
- Спасибо, - вздохнул Карлайл, поцеловав жену в лоб.
- Спасибо, - ответила Эсми, взяв мужа за руки и положив голову ему на грудь.
Рассвет далеко, и ночи в этом году будут без звезд.
