Однажды вечером

Весенние вечера в Сейретее – время отдохновения и неторопливого умиротворения, которое волной разливается по самому воздуху, напоенному едва уловимыми запахами цветков миндаля и горной сливы. Вечером расходятся, лениво потягиваясь после трудового дня, офицеры младших чинов. Выходят подышать вечерней свежестью и старшие офицеры, возглавляемые попеременно то самой рыжей и неугомонной женщиной Готей 13, в свободное от веселья время являющейся лейтенантом десятого отряда, то ленивым капитаном восьмого, снова отлынивающим от работы и проводящим, возможно, целый день под цветущими деревьями в компании с глиняным кувшинчиком саке. А еще весенние вечера в Сейретее – самое то для романтиков самых разных мастей. Они томные, но не слишком, и хотя зима не желает отпускать бразды правления так легко, они прохладны ровно настолько, чтобы был предлог погреть ладони возлюбленной. Ветер колышет тонкие, резные ветви деревьев лениво, будто нехотя, но с пышно цветущего прекрасными снежно-розовыми цветами миндаля все-таки облетают жеманно-хрупкие лепестки, и в свете медленно уплывающего за горизонт рыжего солнца они кажутся даже более розовыми, чем обычно. Они сталкиваются в позолоченных лучами солнца дверях казарм четвертого отряда в один из таких вечеров. В подобном случае по лицам любого другого оказавшегося на их месте разлилась бы краска смущения, но они – уже давно не зеленые юнцы, они прожили уже много, много лет. И потому оба остаются почти невозмутимыми — она лишь улыбается своей вечной мягкой и ласковой улыбкой, а он растягивает губы в ухмылке, демонстрируя белоснежные и острые клыки. -Добрый вечер, Зараки-тайчо, — чуть прикрыв глаза, говорит капитан четвертого отряда. Покорно покоящуюся на груди смоляную косу не трогает ни колыхание ветра, ни вздымающаяся грудь. Как обычно. Ведь если и есть человек, который остается неизменным, таким, каким был всегда, что бы ни случилось – так это Рецу Унохана. -Ага, — отвечает Кенпачи, мотнув головой, и колокольчики на его прическе звонко тренькают. Сие сомнительное украшение можно было бы назвать причудой лейтенанта Кусаджиши, но это не так — это причуда самого капитана. -Одиннадцатый отряд нечасто можно увидеть у нас, — размыкает губы Рецу, поднимая глаза за угольно-черной сетью роскошных ресниц на мужчину, стоящего перед ней, — А в особенности вас, Зараки-тайчо. Что-то случилось? -Ничего, — его хрипловатый голос резко контрастирует с переливчатым тоном капитана четвертого отряда, — Ячиру, заноза в заднице, расшибла себе локоть. Чем ее лечить? Как всегда груб. Капитана одиннадцатого, самого сильного, как говорят, отряда Готей 13 можно было бы сравнить с мощной и неотесанной каменной глыбой – наверное, будь она главой светлого клана Кучики, она не преминула бы именно так и сделать, сопроводив эти слова высокомерным взглядом. Однако она к Кучики не принадлежала, но, вместе с тем, как ни крути, в этом сравнении было свое рациональное зерно, которое как раз таки и влекло ее; по выбоинам и трещинам можно узнать о прошлом и истории камня, по наскальным рисункам – тех, кто этот камень окружал. И как знать – может, этот монолит никакой не банальный кусок породы, а нечто особенное, вроде алтаря, на котором древние возносили свои полные огня молитвы богу войн? -Что ж, ваша забота о ее здоровье меня, как медика, не может не радовать, — мелодично отвечает Унохана, улыбаясь про себя и оставляя философские размышления в стороне. Несмотря ни на что, просьба капитана ее не удивляет – Зараки, как и все офицеры его отряда, презирает медицину, считая ее уделом слабаков, но о своем лейтенанте печется, пусть и старается этого по возможности не показывать, — Впрочем, полагаю, вам все же стоило привести ее с собой. Рана большая? -Пустяк, — нетерпеливым рыком прерывает ее Кенпачи, — Просто дай мне какую-нибудь мазь, или чем еще ты там шинигами лечишь, и поживее! -Разумеется, Зараки-тайчо. Пройдемте в мой кабинет, пожалуйста, — все так же невозмутимо улыбается Рецу, делая шаг за порог и приглашая капитана одиннадцатого отряда идти за собой. В аскетично убранной и опрятной комнате веет терпким, вкрадчивым ароматом трав. Он неуловимо щекочет ноздри, и Кенпачи хмыкает и еле сдерживается, чтобы не чихнуть, переводя свой взгляд на окно, в которое протягивает свою ветку, покрытую душистыми цветками оттенка розового заката, раскидистое сливовое дерево, отбрасывая длинные тени на пол и стены. -Пожалуйста, Зараки-тайчо, — говорит Рецу, вручая ему баночку с чем-то зеленым, — Помажьте этим локоть Ячиру-сан. Если рана неглубока, то одного раза будет достаточно. Пальцы соприкасаются на сотую долю мгновения – гладкие и тонкие и грубые, мозолистые, шершавые. -Спасибо, — губы самого воинственного капитана снова расползаются в кривой усмешке, словно развеселенные этим непривычным словом, а в темных глазах на мгновение замирает что-то неожиданно теплое, но совсем непохожее на его огненную ярость, которую уже успел изведать едва ли не каждый шинигами Готей 13. -Что вы, не благодарите, — любезно отзывается Унохана, — Может быть, вы хотите чаю? -Мадараме притащил свежий кувшин саке. Так что мне пора, пока он не вылакал все до дна, — разом пресекая все дальнейшие распросы и глядя капитану четвертого отряда в глаза, отвечает Зараки. -Вы остаетесь верны себе, — встретившись с ним взглядом, констатирует Рецу, не прерывая эту возникшую на секунду связь. Ровно на секунду – уж она-то, пресытившись вечностью, может различить эту тончайшую грань. -А то! – залихватски говорит Кенпачи, нехотя освобождаясь от тесных, но сладких тенет пепельной синевы ее глаз, и поворачивается, торопясь отправиться в родные стены. Ведь не пристало сильнейшему из сильнейших слабеть и робеть перед женщиной, а он, как бы стыдно ни было это признавать, именно это готов сделать. Когда капитан исчезает за створкой седзи, Унохана отворачивается к окну с присущей ей неторопливой плавностью, коснувшись белыми пальцами деревянных створок. Через мгновение снаружи появится могучая и широкоплечая фигура в белом хаори, сжимающая в ладони баночку с мазью для неугомонного лейтенанта Кусаджиши, и она улыбнется. Ведь им обоим прекрасно известно, что маленькая травма Ячиру – это лишь его предлог для того, чтобы лишний раз прийти сюда.