Следы на снегу

С каждым новым капитаном в отряд приходят новые порядки. Эта негласная истина была столь выразительна и очевидна, что противиться ей было бы бесполезно. Пятый отряд понял это, когда на пороге казарм появилась маленькая хрупкая женщина в белом хаори – уже не девочка-лейтенант, какой ее и помнили сослуживцы — уже молодой и, тем не менее, очень старый душой капитан. Всегда собранная и опрятная – неизменно чистая форма, аккуратно зачесанные смоляные волосы, ровно так, чтобы из прически не выбивалось больше того, что было нужно. В своей аккуратности капитан пятого отряда Готей 13 Хинамори Момо не оставляла себе даже крохотной лазейки для безрассудства. Да и в темных глазах плескалась отнюдь не ласковая доброта Уноханы-тайчо – только стальная жесткость, не отдававшая, правда, привкусом равнодушия, воля и требовательность к своим подчиненным. Ни больше, ни меньше. С поры ее назначения на эту должность – то был светлый весенний день, когда на вишнях начали распускаться первые цветы — в казармах перестал царить веселый нрав. Дисциплина отряда есть отражение понятия капитана о морали и чести шинигами, а Хинамори считала, что все должно быть ясно и четко и, может быть, даже отчасти сухо и холодно. На работе не место шуткам. После работы – почему бы и нет, конечно, но только пусть это останется вне стен казарм и вне ее забот. Еще Хинамори была убеждена, что командир должен оставаться командиром: непоколебимой, чуть отстраненной твердыней, силу которой не подточит смех и непринужденность. Именно по этой причине она не подпускала к себе близко ни одну душу, даже собственного лейтенанта, держась неизменно вежливо, но недоступно. Офицеры понимающе переглядывались и молчали: всему Готею было известно, почему она стала такой, а они вдобавок к этому знали, что стену, которую Момо методично возводила вокруг себя, было невозможно разрушить. Хинамори загружала себя работой даже в свободные минуты. Когда ты занят и сосредоточен, в голову не лезут предательские мысли о прошлом и настоящем, которое могло бы быть иным. Настоящем, в котором еще мог бы быть ее радостный смех, непринужденность и… Ласковая улыбка Айзен-тайчо? Как и всегда, имя, которое проклял Сейретей, она проклинала особенно. При упоминании о нем спокойствие тайчо исчезало, а глаза начинали искрить гневом вперемешку с болью. Она продолжала держать себя в руках, и эту смену настроения можно было почувствовать лишь во взгляде да запахе диких слив, которым начинало едва уловимо тянуть от ее фигуры – но никто, кроме нее самой, не знал, каких трудов ей это стоило. Да никому, впрочем, и не надо было знать. Хватало четырех людей, которым она не смогла перестать доверять – да и не хотела. Это были ее последние островки спасения из рутинной жесткости, те, с кем непробиваемую стену можно было убрать. Зимой Хинамори позволяла себе минуты покоя, напряженно вглядываясь в молочно-белую пелену и окунаясь во всепоглощающий омут памяти. Это была та пытка разума, которая закаляла ее сильнее обыденных тренировок. Стоя на крыльце – подчиненные знали, что в такие минуты ее беспокоить нельзя — она смотрела на снег, укрывавший все неровности земли светлым покровом, и вспоминала себя – угловатого подростка, превратившегося в грациозную и прекрасную молодую женщину. Белоснежное хаори изменило ее, закрыв собой ее прошлое и позволив зиме воцариться в ее душе. Так было лучше. Ведь на снегу чужие следы всегда прекрасно видны, и их продвижение можно остановить, пока не поздно. А разве разглядишь их на примятой летней траве? «Никого нельзя подпускать близко. Так будет лучше», — думала Хинамори, вытянувшись во весь свой небольшой рост. Перед глазами пронеслась сладкая, как сахарный яд, и безмерно чужая улыбка бывшего горячо обожаемого капитана, который натянуто сожалел, что ему придется убивать влюбленного лейтенанта собственноручно. Сердце гулко стукнуло, когда она вспомнила свой взгляд преданного олененка, и ее передернуло. -Так будет лучше для них самих. Слепая вера только может только погубить, — поворачиваясь на варадзи, немного скользящих по покрытому тонким ледком крыльцу, едва слышно произнесла она, тем самым давая себе невысказанную клятву оградить вверенных ей людей от тех ошибок, которые в своей цветущей юности совершила она.