It takes two

Чунмён не понимал Чонина. Когда младший пришел в СМ, он был мелким и не слишком общительным, погруженным в себя двенадцатилетним мальчиком, который смотрел на всех из-под растрепанной челки слишком острым и проницательным взглядом. Чонин сторонился Чунмёна, но старший Ким был слишком правильным парнем, слишком свыкся с ролью старосты и хорошего мальчика и не умел не общаться с кем-то. Чунмёну потребовалось очень много вовремя оставленных для мелкого бутылок с водой и банановым молоком, множество свежих полотенец, ненавязчиво висящих на дверце шкафчика мелкого, чтобы завоевать доверие маленького интроверта. Чтобы тот подпустил его на расстояние вытянутой руки, разделенного на двоих зонтика в непогоду и улыбки (когда Чонину удавалось особо заковыристое движение). Потребовалось еще больше, чтобы их общение переросло из простого шапочного "привет-пока" в "хё-ён, слушай, в школе я...". Чунмену нравилось слушать о жизни Чонина (потому что мелкий смотрел на нее настолько не так), нравилось вызывать у него улыбку, ерошить мальчику волосы и просто быть рядом. И все же... Чунмён не понимал Чонина. Паренек, признанный самым талантливым танцором в начальной группе трейни (Тэминни, что был в средней, быстро нашел общий язык с Чонином), мог часами зависать в танц-классе, импровизируя под классику или зажигательные биты песен ДБСК и СуДжу, мог неделями слушать одну и ту же песню на повторе, забывать приносить сменные вещи (Чунмён давал ему свои, приноровившись на всякий пожарный приносить две пары футболок). Он часто спонтанно оказывался не там, куда изначально шел, часто одевал свитера шиворот-навыворот (особенно на утренние тренировки), часто наваливался на Чунмёна сзади с обезоруживающим: "Хё-ён, я хочу спать, так что будь моей подушкой". Младший Ким никогда ничего не планировал, не загадывал наперед и не пытался никому и ничему соответствовать. Для Чунмёна, вечно пытающегося успеть стать таким, каким он не хочет быть, донсен был глотком воды в пустыне, потоком воздуха (что так сладко пах корицей), травинкой, что пробивалась сквозь асфальт. Чонин мог вытащить хёна погулять под дождем, прогулять школу (в исключительных случаях), пойти на нон-стоп, в игровые автоматы, в караоке и сотню-другую других местечек, в которые сам Чунмён никогда бы не пошел. Танцор не понимал, в чем разница между 100 и 98 балами по химии ("Хё-ён, ты же хочешь быть певцом, так зачем тебе химия?"), не придавал значения тому, как уложены его волосы и сколько стоит одежда собеседников; не читал классиков, не различал Мане и Моне, выпивал чай за два глотка. Поэтому... Чунмён не понимал Чонина. Однажды Чунмён понял, что, насколько бы отличным от него не был бы Чонин, именно он - самый близкий ему человек. Ближе Донхэ-хёна, который вечно смешил и поддерживал, ближе всех Шайни, что изрядно отдалились от Кима после дебюта (ведь времени у них ни на что не хватало), ближе брата... да и всей семьи, если так подумать. Чанёль и Сэхун, двое новеньких, которые тоже зависали з ТуКимами, часто говорили, что они похожи на инь-янь. Чунмён любил трепать мелкому волосы, помогать разбираться с домашкой и не раз отмазывал от гнева матери (миссис Ким души не чаяла в старшем мальчике, ведь он был чуть ли не единственным, кого сын считал авторитетом). Но все равно... Чунмён не понимал Чонина. Чонин думал эмоциями. Не логической цепочкой и даже не чередой ассоциаций, как сам Чунмён или, хотя бы, Чанёль, а именно эмоциями. Свою поездку на остров Чеджу со старшими сестрами он полчаса расписывал Чунмёну сплошной чередой "Аааах...", "Ва...", "Оууу...", сопровождая каждое невнятное восклицание кучей жестов, восторженными улыбками и тем особым блеском в глазах, что заставлял сердце Чунмёна биться чаще. Иногда старшему было больно, настолько настоящим и искренним был его донсен, обнажая перед Чунмёном все его не его стороны. А иногда ему даже становилось страшно, какую власть над ним имел этот мелкий взъерошенный мальчишка, который тащится от Майкла Джексона и супергероев. Но потом Чонин улыбался своей коронной улыбкой, вновь и вновь вызывая в теле старшего нашествие бабочек с цветными, покрытыми пыльцой крылышками. Пыльца оседала в каждой клеточке чунмёнового тела, накапливаясь и приводя к чонинозависимости. И это несмотря на то, что... Чунмён не понимал Чонина. А еще Чунмён очень удивился, когда понял, что хочет видеть Чонина даже тогда, когда никого не хочет видеть. Что помнит его номер наизусть и не считает (считает, но увидеть мелкого важнее) зазорным напроситься к тому переночевать. Что может излить ему всю гниль из идеального на вид, образцового не-себя. Что больше всего боится увидеть в глазах донсена разочарование и презрение и что настолько рад, видя там ненавистную ему жалость и сочувствие. Что не хочет справляться сам, млея от осторожных пальцев в волосах, тихого шепота и родного уже запаха корицы. Что в присутствии Чонинни отчаяние превращается в надежду. Чунмён не понимал Чонина. Когда семнадцатилетний Чонин стал выше Чунмёна и завел милую привычку постоянно класть руку старшему на плечо, подчеркивая, что он выше, старший Ким смеялся, находя этот жест по-детски милым. Хотя, стоило признаться хотя бы самому себе, в Киме-младшем он считал милым абсолютно все, даже постоянные синяки и мозоли. Да и все время носить с собой противовоспалительную, разогревающую и успокаивающую мази, как и эластичный бинт, перекись водорода и кучу цветных пластырей Чунмён привык уже давно. Чунмён не понимал себя. Он испугался, когда Чанёль, с присущей ему детской непосредственностью, заявил однажды: "Вы смотритесь вместе, как парочка". Это было неправильно, это означало целую кучу неприятностей и для него, и, в первую очередь, для мелкого. И правильный мальчик Чунмён предпринял ряд безуспешных попыток отдалиться от своего донсена. Но... он ведь не может жить без воздуха и без глотка воды в пустыне, правда?.. Они ведь даже в одну группу попали и видели теперь друг друга 24/7. Чунмён не понимал Чонина. Чунмён не понимал себя. Но это не было важно, ведь Чонин понимал за двоих. Ведь Чонин не путался в личных предпочтениях и нормах морали, не считался с мнением общества, не пытался никем и ничем казаться. Он думал эмоциями, а Чунмён-хён вызывал у него ту самую улыбку, которая так хёну нравилась. Чонин просто подходил, обнимал, целовал и был рядом. И Чунмён настолько ему доверял, что только кивал и соглашался на все, что младший хотел с ним сделать... Пыльцы в Чунмёне было настолько много, что в какой-то момент он сам себе начал казаться сплошной зависимой от мелкого амебой. И он послушно растекался под прикосновениями нежных пальцев, осторожных или страстных губ, подставлялся под зубы (втайне млея от приятно больных отметин), без возражений раскрывался и позволял-позволял-позволял. Стонал только, смущенно прикрыв откровенно алое лицо руками, выгибался до хруста в позвонках, дышал рвано, глубоко и надрывно, вскрикивая и забывая сглатывать слюну. Подавался к Чонину, переплетал с младшим пальцы и кончал от все так же слишком искреннего взгляда. Чунмён, в общем, мог сколько угодно не понимать Чонина, но любил он донсена от этого ничуть не меньше.