Без поцелуев

Хирато мог убить Адзана, но позволил ему так легко сбежать. Конечно, предупредил, что главу отдела флоры и фауны будут преследовать, куда бы тот ни направился. Но во всем происходящем чувствовался подвох, и Акари, когда опускался на постель после тяжелого трудового дня, и мысли о происшествии вновь врывались в его сознание и волновали уставший мозг, невольно спрашивал себя о том, а не собирается ли капитан впоследствии использовать беглеца для своих нужд. Или тот понимает, чего хочет или, вернее, чего не хочет друг, а потому не стал тогда убивать флориста на глазах Акари. Чушь, конечно, не стал бы он так поступать, тем более из жалости или каких других соображений. Скорее всего, в этом есть какая-то выгода. Но Акари не хочется верить в меркантильность капитана. Может, он догадывался, а может, знал о их связи, и поэтому... Сколько ни думай, не разберешь до конца, что у него на уме. С Адзана они были близки. Возможно, непозволительно и невероятно близки, так как из-за тяжелого характера и ужасающей ауры мало кто мог нормально общаться с Акари. Адзана мог. Он не был связан с Акари никакими обязательствами. Разговаривал всегда непринужденно, не обижаясь и не требуя ничего. Даже не по работе. И даже порой без особой надобности заходил к нему или заговаривал в коридоре. Конечно, Акари не всегда его слушал, вернее, чае всего не слушал, но порой ему требовалось… такое простое общение. После, конечно, оказалось, что не просто так все это было, а из-за корыстной цели, и это разочаровывает Акари, но обманутым он не хочет себя чувствовать и не допускает подобные мысли. Даже если флорист позволял прикасаться к себе, даже если переносил гнетущее молчание и игнорирование со стороны Акари. Открытый и дружелюбный, кто бы мог подумать, что именно он окажется крысой, что именно он удалял данные "Кафки" и, что самое главное, именно он так нагло врет ему. И доктор чувствует раздражение, которым прикрывает - от себя - злость и обиду. Как мог не заметить, не ощутить, не понять, ведь они так много - сравнительно много - проводили времени вместе. Если бы он смог намного раньше обратить внимание на странное поведение Адзана, то тогда, возможно, смог бы поговорить с ним, успокоить и убедить в том, что он ошибается. А убеждать Акари умел и не кичился давить авторитетом и влиянием, если то было необходимо. Ведь Адзана был напуган и наверняка сначала, когда опасные размышления только начинали волновать его, долго сомневался в своих выводах и не верил - не до конца верил - в них. Его порывы можно было перебороть иной логикой или, на худой конец, смущением. В сексе Акари не видит ничего смущающего, так как прекрасно знает устройство человеческого тела, а вот флорист наоборот - стыдливо закрывал лицо руками и пытался отвернуться от нависающего над ним партнера. Акари такое поведение забавляло и вызывало уже не только интерес, но и непонятное до того момента желание заботиться и одаривать вниманием. Попытки спрятаться ничуть не отталкивали его; несмотря на трепет и страх Адзана, Акари прикасался к его груди, животу, паху, внутренней стороне бедра, комментируя каждое действие и каждую реакцию флориста. Глава исследовательской лаборатории помнит, что в тот вечер они не были пьяны. В тот вечер они были невероятно одиноки. Тогда оба стояли около огромного окна, смотрели на тускнеющее небо и молчали, пока Адзана случайно для себя не проронил несколько фраз. Акари и не услышал бы его, если бы тот не произнес слова тихо - на шепот слух обострялся, и глава потерялся в переплете собственных мыслей - они больше не уносили его далеко отсюда. Внимание с далекого горизонта переключилось на грустного - нетипично грустного - Адзана, и мир моментально изменился и поплыл. Он никогда не терял головы и в тот раз также оставался холоден, но не рассматривал их связь как очередное исследование. И вовсе не потому, что привык или потому, что наскучило. С Адзана было все по-другому, неправильно и невероятно сладко. Никаких поцелуев и лишних движений, никаких обещаний и признаний. Возможно, ему не следовало рассказывать возбужденному флористу о реакциях, возникающих в мозгу и в теле. Возможно, для Адзана было необходимым верить в чувства, а не в реакции, но тогда Акари не задумывался над этим. Он замечал для себя изменения состояния флориста и говорил с ним, заостряя на этом внимание. Об увеличении частоты пульса и дыхания, свидетельствующих о том, что... Сейчас, вспоминая об этом, Акари думает, что не должен был так говорить, во всяком случае, не должен был говорить вслух. Но все же, кажется, слова производили эффект: по мере того, как нарастало смущение Адзана, глава лаборатории заводился сильнее. Воспоминание о направленном на него пистолете в дрожащей руке флориста отрезвляет, обдает холодом. Слова напуганного Адзана о ненависти тревожат своей пустотой - глава исследовательской лаборатории не успевает до конца осмыслить их, так как не верит в искренность его слов и знает – видел тогда - что прав. Адзана срывается, но даже, к разочарованию главы, не понимает, что Акари не настроен против него. Акари не верит, что в действиях флориста был злобный замысел. Может, ему не хватало внимания, может, он перестал чувствовать себя значимым. Опять же раны на его лице… На самом ли деле его поцарапал зверь, или же он сам под воздействием рассуждений, настроения и глупости сделал это с собой. Пусть Акари и знает, что Адзана ни за что бы не выстрелил, ни за что бы не посмел угрожать по-настоящему; пусть уверен, что достаточно было обхватить трясущееся тело - и тот сдался бы, обмяк, и тогда не составило бы труда выбить из него глупости. На это не потребовалось бы много времени. Но в самый напряженный момент, момент, когда Акари готов был сделать хоть что-то, явился Хирато, и все пошло не так. И закончилось. Неправильно закончилось. Самым мерзким оказалось то, что Адзана убежал. От него убежал. Не поверил ему, не поверил в то, что Акари может укрыть, защитить. Может, никогда и не верил, и Акари заканчивает на этом вспоминать. Все кажется ему неправильным – слова напуганного Адзана вопреки желанию не перестают волновать. Неужели он тогда не хотел близости, но побоялся отказаться? Заставлял себя? Акари помнит реакцию флориста на прикосновения, его дрожащие ресницы, распущенные волосы, обвивающие мокрые от пота плечи и спину, жар, возбуждение, ожидание чего-то необратимого во взгляде. Желание обладать и быть чьим-то. И это все никак не состыковывается с его словами, которые он кричал. В состоянии аффекта, конечно же. Смогут ли они увидеться когда-нибудь снова, Акари не знает, но надеется, что то не было их последней встречей. И жалеет лишь о том, что между ними не было этих глупостей – как в старых фильмах – вроде поцелуев на прощание.