Немного о ней

Она смотрит на него своими большими темными глазами очень внимательно. Так дети смотрят на своих родителей — доверчиво, выразительно. И такое чувство, будто в их глазах отражается целый мир, который им всегда видится по-своему. По-другому. Она все чаще и чаще замечает в его глазах плещущийся холод. Его глаза похожи на сверкающую сталь ножа, которым она каждое утро нарезает хлеб. Такое, казалось бы, родное лицо превращается в чужую, безэмоциональную маску. Волнами исходящие от него бездушие, отстраненность, — такие реальные, почти осязаемые, — кажется, их можно ощутить даже физически. Она улыбается. Открыто, искренне и немного лукаво. Ее тонкие пальцы массирующими движениями ласково зарываются в темную шевелюру Эрика. Он устало прикрывает глаза, удобнее располагая голову у нее на коленях. — Эй, только не захрапи, — смеется Магда. Она боится. Это жутко. Это неправильно, это… просто немыслимо. Старая допотопная кровать жалобно и натужно скрипит под весом их тел, разрезая царящую в воздухе тишину. Девушка сдувает с глаз назойливую темную прядку и напускает на лицо недовольную гримасу. — Мне холодно, — как бы между прочим роняет она, передергивая обнаженными плечами. — Укройся, — сухо отвечает Леншерр, не открывая глаз. Ему слишком тепло. Слишком спокойно. — О! — с деланным возмущением восклицает Магда, не прекращая нежно перебирать пряди волос. — Я вышла замуж за жуткого неромантичного зануду. Она должна сказать. Она все знает, она ведь видела… как он… что он делал с этой чертовой монетой? И эти фотографии на стенах. Кто все эти люди, кто они такие? Зачем он cобирает газетные вырезки? Зачем запирается в комнате с телефонной трубкой? Уходит на всю ночь, молча и в одиночестве? Он не говорит, не делится. Какого черта происходит? И почему, почему ей так неожиданно страшно? Ей настолько страшно, что руки едва ли не бьет дрожь. Эрик лениво приоткрывает глаза, отстранено глядя на сияющее лицо своей молодой жены. Она смело смотрит в ответ, и на некоторое время между ними повисает затяжное молчание, прерываемое лишь монотонным жужжанием мухи, кружащей под потолком. А затем Магда неожиданно и не к месту выдыхает: — Знаешь… я так люблю тебя. Она осторожно, точно опасаясь чего-то, склоняется к нему, запечатлевая на его бесконечно поджатых губах легкий поцелуй. Почти детский. — Живи с этим, зануда. Щемящая боль неустанно скребется за грудной клеткой, скребется так отчаянно и рьяно, будто желая проломить ее насквозь. Эрик замечает лишь на долю секунды мелькнувший в карих глазах испуг, но спустя мгновение ее лицо вновь озаряет теплая улыбка. За запертой дверью их номера, где-то в глубине коридоров слышатся отборная пьяная ругань, перемежаемая звоном разбивающегося стекла. Следом что-то тяжелое с глухим стуком падает на пол, после чего воздух сотрясает дружный взрыв хохота. Эрик слегка морщится и с явным недовольством поглядывает в сторону двери. — Магда, почему мы вынуждены торчать в этом паршивом отеле? Его глаза смотрят так пристально, так пронзительно. Под этой ледяной сталью ее душа обнажается. До крови закусить губу, молчать. Не сейчас. Только не сейчас, ведь он так рядом, он так близко… Магда фыркает и прикрывает рот ладошкой, не в силах слишком долго выдерживать его серьезный взгляд. — Не будь таким снобом. Ты же знаешь, я хочу немного сэкономить. Мы же не можем всю жизнь мыкаться по гостиницам. Нам нужна своя квартира, а еще… Ее лицо с каждым словом приобретает все более строгое и до невозможности важное выражение. Это похоже на то, как будто она отчитывает его. Скудные солнечные лучи усердно играют бликами в ее нарочито серьезных глазах, точно бы подсвечивая их, согревая. Эрик бездумно и молча смотрит в них, теряется, одновременно с этим ощущая, как где-то изнутри медленно зарождается чувство необоснованной тревоги. Голос жены доносится до него, точно сквозь вакуум: — Эй, Земля вызывает Эрика Леншерра, как слышно? Прие-е-е-м. Как быть? Как ей поступить? Он не поймет. Это предательство. Омерзительно. Эрик моргает и хмурится, когда пальцы девушки с острыми ноготками неприятно впиваются в кожу головы. — Что с тобой происходит, Эрик? — уже встревожено спрашивает Магда, не сводя внимательного взгляда с лохматой макушки Леншерра. — В последнее время ты… будто сам не свой. Кто ты? Что ты такое? Эрик коротко вздыхает и, потирая переносицу, медленно приподнимается, усаживается на постели. — Магда… черт. Ее имя срывается с его губ и, кажется, будто из легких девушки внезапно вышибает весь воздух. А внутри стремительно сворачивается жуткий, противный клубок. — Я собирался сказать тебе еще сегодня утром. Я должен буду… — Развод не дам, — тут же заявляет Магде, широко улыбаясь, словно ребенок. — Даже не надейся. У нас и совместно нажитого имущества-то нет. Мне и отсудить у тебя будет нечего. Она чувствует в нем нечеловеческую силу. Она разъедает его и одновременно наполняет… меняет навсегда. Леншерр растягивает губы в кривой усмешке, разворачивается всем телом и властно, даже весьма грубовато притягивает ее к себе, с неким удовлетворением зарываясь в непричесанные встрепанные волосы, жадно вдыхает незнакомый аромат. Цитрусовый. Лимон? — От тебя лимоном несет, — отрешенно тянет Эрик, хмурясь каким-то своим мыслям. — Нет, я просто вся провоняла этим чертовым «Мистером Чистером», — ворчит Магда, крепче прижимаясь к обнаженной мужской груди. — И да, от него жутко разило химией и лимонами. Чтоб его! Я так и не оттерла это пятно с ковра. Поэтому знаешь что? Передвинем стол и прикроем его, чтобы нам не предъявили счет. — Магда, — мрачно ухмыляется Эрик, почти отстранено, а после как бы невзначай ведет ладонью по оголенной, не прикрытой одеялом, женской спине. Бледная кожа тут же покрывается мелкими мурашками, а до его ушей доносится прерывистый вздох. — Ты ведешь себя как чертов ребенок. Ну, возможно, она всегда будет для него легкомысленной. Добродушной, непосредственной. Она ведь была такой даже несмотря на то, что по ночам все менялось, разрушалась… по ночам она кричит. Так громко и так безумно, дрожит, жмется к нему как самый настоящий пугливый ребенок, всем телом, ища утешения. Потому что все то, что случилось там, в концлагерях. Это все, эти воспоминания, жуткие и кровавые, пропитанные пылью и грязью, буквально насквозь пропитанные болью… они все еще преследовали ее тоже. То, через что они прошли вместе. Однако Эрик знал — Магда отпустила, предпочтя новую, свободную жизнь, она больше не хотела, не собиралась цепляться за прошлое. Он сам же не сделает этого никогда, просто не сможет. Возможно, где-то глубоко внутри она чувствовала это, понимала и принимала. Возможно, была готова. А еще Эрик знал. Знал, что эта женщина, несмотря ни на что, навсегда останется для него домом. В который он бы всегда хотел иметь возможность возвращаться. И на какое-то короткое мгновение совершенно искренне кажется, что это все, чего он хочет, все, что нужно его израненной душе, но… определенно нет. Эрик внимательно смотрит на жену, безмолвно, почти изучающе. Их лица разделяет всего лишь несколько миллиметров. Спустя еще мгновение он растягивает тонкие губы в усмешке — пугающе отталкивающей. — Эй. Магда неожиданно прекращает улыбаться и, резко отстраняясь, поднимается. Постель издает отрывистый жалобный стон. Эрик с ленивым интересом наблюдает за этими манипуляциями, но сам не двигается, не хочет, по-видимому, уже наперед знает, что там у нее на уме. Несколько секунд девушка безмолвно нависает над Леншерром, прожигая того шальными глазами. И в них угадывается что-то яркое, кажется, нечто похожее на откровенное желание. Спустя еще некоторое время она изящно, с присущей ей бесцеремонностью усаживается на него сверху, упираясь ладонями в грудную клетку. На мгновение в комнате воцаряется звенящая тишина, которую разрывают звуки дыхания. Назойливое насекомое продолжает неустанно кружить под потолком, бестолково бьется о его твердую поверхность. Жужжание неприятно режет по ушам. И теперь уже Эрик уверенным, собственническим движением тянется к девушке, ведет рукой по животу вверх, медленно, будто бы дразня, поднимаясь выше, к обнаженной груди. Пальцы другой руки с неожиданной жесткостью впиваются в поясницу. Магда с улыбкой прикрывает глаза, чуть откидывая голову назад. Темные волосы спутанными волнами обрамляют дрожащие плечи, спину. Губы приоткрыты, с них срывается отрывистый шепот, в котором угадываются звуки его имени. А лицо Леншерра вновь озаряет кривая и одновременно пугающая ухмылка. Смотреть на него во все глаза, с жадностью, с немой мольбой, запоминая каждую черточку, каждую морщинку, каждое мимолетное движение губ. Запомнить, вобрать… сохранить. *** — Так что ты хотел мне сказать? Ну, до того, как мы… Магда с завидным усердием старается выпутаться из одеяла. — Я должен буду уехать из города… завтра. Прости меня. Она замирает. Лицо Эрика абсолютно непроницаемо. — Когда ты вернешься? — Два месяца. Через два месяца. Не думаю, что задержусь дольше. Его голос ровный и уверенный; он все продолжает говорить, говорить, говорить, но девушка его уже не слушает. Она фальшиво и вымученно улыбается, кивая. Нет, черт, нет. Он не вернется. *** Так будет лучше… ведь будет? Она сделала это. Она смогла переступить через себя, оставить все позади. Она не будет жалеть. Ни за что не будет. Губы искривляет горькая усмешка. Самый дешевый номер самого паршивого отеля города отныне пустовал. И никакой квартиры, никакого совместного будущего. Ничего. Мерзкие предательские слезы безостановочно скатываются по ее щекам, оставляя за собой соленые дорожки. Магда опускает потухший взгляд вниз и трясет головой в бесполезной попытке навсегда прогнать образ Эрика из своей памяти. Его нет. Его больше нет. Не существует в ее жизни. А она больше не являлась его домом, в который он мог бы вернуться, она больше ничем для него не являлась. Очередное прошлое, минувшее, забытое. Потому что сейчас… сейчас он изо всех сил стремится туда, где ей нет места. Им нет места. Дрожащая рука вздымается вверх, осторожно касаясь немного округлившегося живота, укрытого под свободной туникой. Магда закусывает губу и хмурится, чувствуя долгожданное шевеление. А затем улыбается. Ее сердце переполнено нежностью и трепетом к тому, кто еще даже не пришел в этот мир. К тому, кого она совсем скоро сумеет взять на руки, сумеет обнять. И бесконечно сильно любить. А ветер все неустанно хозяйничает в ее волосах, нагло путает пряди, разносит по воздуху тихий, горький смех.