Мои размышления

- Нет, нет, нет! Абсолютно исключено! Мы же договаривались, а что я слышу в ответ в сотый раз? Ты заставляешь меня нервничать. Не вздумай отрицать, что почти все ссоры — твоя вина. Ты всегда будешь во всем виноват. Словно специально хочешь добиться моего полного бешенства, хочешь, чтобы я заработал белую горячку, - Бальдшмидт горделиво продолжал свою речь, сидя на широкой кровати, со старым, потертым, мерзко скрипящим, но сердцу родным матрасом. Приятного тона стены, которые обычно успокаивали, теперь лишь резко «злили» алые глаза, и без того уже находящиеся в омуте гнева. Бледная кожа, казалось, багровела, словно под палящим солнцем. А все отчего? - Я изъявлю желание говорить лишь как закончу все дела, сам понимаешь, - Брагинский виновато повел плечами в знак непреклонности перед провокациями. Гилберт довольно мерзко увлекался этим. Вечные спектакли напрягали русского, из-за чего он нередко выходил из себя. Так начинались упомянутые ссоры. Разве ли русский был виноват в них? Немец перевел презрительный взгляд на хмурое лицо русского и, прикусив нижнюю губу, устало засопел, продолжая испытывать мужчину напротив своим взглядом. Мимический жест, замеченный Иваном, обещал неладное. Он напрягся. Давать слабину нельзя: сорвется очередное ненужное заседание, но не явиться — значит дать повод к неладному обсуждению. В данной ситуации подводить именно себя хотелось меньше всего. Ведь белая горячка уже заработана, в отличии от других, а вновь буйствовать не доставляло ни малейшего удовольствия. К тому же.. - Гилберт, - Иван, тихо зашуршав своей шинелью, встал перед альбиносом, - посмотри на меня. - Не буду, - все с той же закушенной губой бубнил недовольный немец. - Ты словно ребенок, - нервно прошипел Брагинский, и обреченно вздохнув, сел рядом с немцем. - Ты понимаешь... Ну, да, раньше было по-другому. Раньше было время, когда ты был всегда рядом, когда не нужно было лететь через множество километров ради встречи. - Ай, - вскрикнул Бальдшмидт, лениво отмахиваясь, - хватит. Это нонсенс. Меня раздражает эта твоя манера. И вообще, катись отсюда к черту. На собрание или же на отдых, да куда тебе угодно, - звонко выпалив все в один миг, немец закашлялся, сгибаясь пополам. Брагинский выслушал последние реплики неугомонного альбиноса, поднялся с места и продолжил свои сборы на собрание. Новая волна гнева захлестнула Гилберта с головой и все понеслось заново, с более мощным напором. Полились грозные ругательства: Ивану приписывали все проступки, в том числе и не его, что весьма задевало. Не каждый день доводилось вспоминать всех этих идиотов, которые были с Гилбертом. А заслуживал ли русский того? Немец продолжал ругаться, переходя с одного языка на другой, то повышая, то понижая тон, варьировал интонациями и, кажется, готов был уже вступиться в драку. Все тщетно. Брагинский со спокойным взглядом направился к выходу из комнаты. Нет ни капли сомнения, он уверенно хватается за ручку, и только грубый толчок в плечо останавливает его. - Слушай, - с мольбой в глазах, русский посмотрел через плечо на немца, - остынь, а. Тебе бы не мешало... Всего лишь очередная ссора, - и развернувшись, Иван вышел прочь. Бальдшмидт, с секунду хлопая глазами, изучал захлопнувшуюся дверь, а затем, вновь закусив нижнюю губу, самонадеянно хмыкнул и вернулся на место. Кровать показалась огромной, хотя с Иваном он всегда жаловался, что мало места. Стены дерзко рябили поганым цветом. Притянув ноги к груди, Гилберт запрокинул голову назад, и потеряв равновесие стал безвольно раскачиваться из стороны в сторону, убивая время. - Ну, да, он придет. Завтра забудется, - бубнил он, - да, - твердо пообещал себе немец и опрокинулся на спину. Заседание во всю набирало обороты. Страны звонко голосили, стараясь перебить друг друга. Иван в энный раз обвел внимательным взглядом всех присутствующих и промолчал. После ссоры в голову нещадно засела единственная дата — 1945 год. Год, когда Иван и Гилберт начали быть вместе. Подумать только! Почему именно Бальдшмидт. Тогда... Его мольба о помощи, больные алые глаза и закушенная нижняя губа. Все обезоруживало. - Время, когда ты был всегда рядом, - повторил свои же слова Иван, ведь вокруг никто его не слышал, - время, когда ты был мой. Был? Так страшно это произносить. Но ведь каждый из них всегда возвращался.